Отправлено: 28.12.11 15:06. Заголовок: "Год из жизни"

На вьетнамворе чувак Marlboro заморачивается не по-детски и переводит ОЧЕНЬ информативную книгу. Копирую сюда его перевод. Все права ессно за ним.

Hi, Gents!

Предлагаю вниманию уважаемого Сообщества перевод из книги James R. Ebert "A Life in a Year" (The American Infantryman in Vietnam).

Сам прочитал до конца эту книгу недавно, по-моему, одно из лучших документально-публицистических произведений на эту тему. Особенно радует структурированность книги: начиная с Призыва, через Курс Молодого Бойца, Прибытие и заканчивая Путь Домой. В книге приведены цитаты из бесед с ветеранами, что придает книге особенную документальность

В связи с большим объемом (450 страниц) произведения вынужден делать не построчный, а смысловой перевод.

Итак ПРИЗЫВ (часть 1)

25 Апреля 1966
Дорогие Родители,
Нам пришлось работать в прошлую субботу, поэтому мы остались в Джейнсвилле на выходные. Нам хорошо заплатили за прошлую неделю. Я получил 132,50 Доллара. Сегодня я собираюсь пойти в банк и положить на счет 100 долларов. Тогда у меня в банке будет больше 400 долларов.
Я хотел бы чтобы меня призвали в армию как можно скорее. Я хочу попасть туда и покончить с этим вопросом. Я по прежнему навешиваю двери на заводе, и мне эта работа начинает нравиться. Мы с Чаком поедем на Блэк Ривер на этих выходных. Я поговорю с ним чтобы остановиться на нашей ферме.
Ваш младший,
Лен

В Октябре 1966 года по «просьбе друзей и соседей», Леонард Датчер и еще тридцать тысяч американских юношей в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, попали под призыв в вооруженные силы в результате эскалации вовлечения США в Войну во Вьетнаме.
Из одиннадцати миллионов американцев, носивших военную форму в годы Войны во Вьетнаме, только четверть служила в Юго-Восточной Азии. Из 2,8 миллионов служивших там, менее 10 процентов оказались в частях линейной пехоты, которая непосредственно воевала с противником. Но на их плечи и спины лег основной груз войны, не затронув их сверстников, даже и носивших военную форму. Именно им пришлось больше всех умирать и страдать от ран. 83 процента всех потерь американцев во Вьетнаме пришлось на боевые пехотные операции. В течение обычного двенадцатимесячного срока службы, пехотинец имел 3-х процентный шанс погибнуть, 10-ти процентный шанс получить серьезное ранение и 25-ти процентный шанс заслужить Пурпурное Сердце. Как и во всех предыдущих войнах, так и во Вьетнаме, пехотинцев оценивают как наиболее горькую цену войны, и о чем всегда забывают, когда пишут храбрые статьи.
Как и в прошлых войнах, молодой человек, который становился пехотинцем, приходил в основном из промышленных центров и сельских районов, где люди поколениями живут по соседству и получают почасовую оплату. Они были сыновьями и племянниками ветеранов. В старших классах они занимались спортом. Часто они были представителями меньшинств, и гораздо чаще они были выходцами из бедных семей. Когда рекрутеры вешали плакаты на почте или приходили в школы, эти ребята записывались в армию. Это было их традицией. Их растили патриотами, верящими в американские идеалы. Как отмечал социолог Чарльз Москос, солдат должен иметь непоколебимую уверенность в значимость социальной системы, за которую он воюет.
Несмотря на то, что их вера в превосходство их страны уменьшалась к концу войны, они были воспитаны в уверенности в том, что Москос охарактеризовал как «законность и превосходство американского образа жизни». Они видели мир, разделенный на плохих и хороших парней, и оставили право своему правительству решать, кто есть кто. Восемнадцатилетний юноша придает мало значения большому миру. Его больше интересуют его друзья, их машины и планы на субботний вечер. Они воспринимали военную службу, если не как что-то захватывающее, то уж по меньшей мере почетное дело. Но, что было наиболее болезненным для большинства тех, кто носил военную форму во Вьетнаме, это осознание того, что они могут там и погибнуть.
Как и солдаты, воевавшие во Второй Мировой Войне, которых наблюдал С.Л.А. Маршалл, так и те, кто сражался во Вьетнаме были «тем, кем их сделали их дома, их религия, их школа, их моральные принципы и идеалы». Вооруженные силы во Вьетнаме отразили все движения, возникшие в 60х годах: борьбу за гражданские права, молодежные протесты и немаловажную наркокультуру.
Нейл Шихан писал про американского солдата в 1969 году: «Он шел в бой с разочарованием и чувствительностью своего поколения». Но если американский солдат и приобрел «чувствительность своего поколения», то наиболее вероятно, что это произошло после того, как он попал на военную службу.
Когда девятнадцатилетний Джеймс Райзор в октябре 1965 добровольно пошел в армию, он много знал о жизни в Западной Филадельфии, но практически ничего о Вьетнаме. Вообще никто не знал много о Вьетнаме. Как Райзор признается: «Сказать по правде я не смотрел новости. Я лучше бы посмотрел сериалы типа «Молодожены» или «Пусть это сделает Бивер». Я просто не думал о том, что происходит во Вьетнаме.»
Для Дональда Путнама война тоже не была чем-то важным, по крайней мере до того, как он попал в армию в 1968 году. Три года кровавой бойни и его личная незащищенность перед призывом на самом пике войны не производили на него ни малейшего впечатления. Он сомневался, что вообще знал, где находиться этот Вьетнам. Он не волновался, и после всего вспоминал: «Мне было восемнадцать лет, я только что закончил школу и я классно проводил время. Там, где я работал мне платили хорошие бабки, а призыв был тем, о чем ты всегда думаешь. Но ты не думаешь о Вьетнаме. Все, что я видел это было немного стрельбы в новостях. Слушай, ну кто, черт возьми, смотрит новости в восемнадцать лет? Тебе больше хочется пойти потусоваться и клево повести время».
Год спустя в июне 1969 Дэн Крейбель стал переживать, когда он получил повестку. Он вспоминает, что «к этому моменту все были отрицательно настроены по отношению к войне. При том, что мнение нации было «нам надо убираться оттуда», у попавших во Вьетнам солдат возникало чувство двойственности и недопонимания.» Однако, Крейбель учился в колледже, и там часто студенты обсуждали войну.
Большинство молодых людей не могли представить себя участниками этой драмы, реальность которой для них была такой же, как и другие мировые события. Они не обсуждали войну, предпочитая не думать о ней вообще. Для многих осознание реальности войны пришло, когда они стали участвовать в похоронах своих одноклассников, погибших во Вьетнаме.
Выпускники школ, как правило, недостаточно мудры или опытно, чтобы понять цену своих жизней и их скоротечность. Война, это такое понятие, которое можно осознать только в действительности, и это осознание практически невозможно передать тем, у кого нет эквивалентного опыта. Фил Ягер, пошедший добровольцем в Морскую Пехоту в 1966 году, вспоминал, что «я не думаю, что у меня было интеллектуальной зрелости, чтобы действительно тратить много времени и думать об этом.»
К тому же, расстояние на котором шла война и собственные жизни, были относительными понятиями, которые могли объединиться вместе волей наиболее непредсказуемых обстоятельств. Для многих, кому предстояло там служить, Вьетнам вдруг стал намного близким и отчетливым, чем они когда-либо могли себе представить. Война станет главным событием их жизней.
Военная служба привлекает молодых людей в военное и в мирное время, как по личным, так и по патриотическим соображениям. Большинство попавших на службу во Вьетнаме пошли в армию добровольно. Некоторым хотелось поучаствовать в боевых действиях, другие шли прямо с противоположной целью. Но где-то посредине между этими полюсами находились такие личные причины, которые привлекли более восьми миллионов американцев пойти добровольцами в вооруженные силы во время Войны во Вьетнаме.
Некоторых привлекал дух приключений и путешествий. Кто-то видел в службе в армии дорогу социального и материального роста. Представителей всех меньшинств и бедного населения привлекала возможность бесплатного образования и освоения технических специальностей. Для остальных, армия учила дисциплине и порядку.
Для тех, кто добровольно пошел служить в армию до лета 1965 года, Вьетнам не был проблемой. И причины, по которым эти молодые люди пошли служить, были причинами мирного времени. Соответственно, большинство прибывших во Вьетнам в 1965 году солдат и сержантов, были добровольцами. В 1965 году из 1’199’784 солдат, меньше трети (395’292) были призывниками.
Прибывшие первыми во Вьетнам подразделения состояли из профессиональных, высоко мотивированных, оптимистично настроенных солдат, уверенных в законности своей миссии. Качество десятков тысяч тех, кто пришел за ними в последующие годы, могло быть равно качеству солдат из «первого эшелона», но никогда не превышало его.
Герри Баркер, был одним их ранних добровольцев, кому казалось, что они стремятся на военную службу. Его отец был кадровым офицером, Герри рос в военном окружении, семья часто переезжала с места на место. Окончив школу, он поступил в колледж при Ричмондском Политехническом Институте, бросил учебу и уехал в Калифорнийские горы и в долину Йосемити заниматься альпинизмом. Обстоятельства вынудили Баркера в 1962 году переехать в Сан-Франциско, где он доставлял товары на пикапе. Как он вспоминал «меня укусила какая-то муха и решил попробовать чего-нибудь новенькой». Он пошел в армию и после пехотной подготовки и прыжковой школы он попал в 82-ю Воздушно-Десантную Дивизию. Ему это нравилось.
Военная служба была формой социального пособия для бедных и представителей расовых меньшинств, неким механизмом, с помощью которого они могли изменить свою жизнь. Но это был не звездный шанс, который давала военная служба бедным и цветному населению, причиной тому, что они шли в армию, было отсутствие возможностей трудоустройства и обучения на гражданке.
Причины, побудившие Вилли Вильямса пойти добровольцем в армию в 1962 году, были типичны для многих молодых негров. Вильямс вспоминает: «Я вырос в большой семье без отца. Для меня армия была лучшим решением, потому, что я нигде не мог найти работу. Я пошел служить, чтобы в будущем помогать моей сестре деньгами, чтобы она могла окончить школу.»
Американские индейцы, воспитанные в традициях доблести и чести воинов, внесли значительный вклад в ряды американских боевых частей. Но для них, так же как и для негров, условия экономического неравенства, предвзятости и ограниченных возможностей трудоустройства, вынуждали идти на военную службу. Роберт Эмери, индеец из Валентина, штат Небраска, не был исключением. «Это была борьба за выживание. 1960 году у моего отца случился инфаркт, какое-то время он не мог работать, и моя мама вышла на работу. В 1965 оба моих брата пошли в армию, я тоже пошел за ними.»
Для многих молодых людей армия давала шанс на лучшее будущее и обучения в соответствии GI Bill, по которому армия выделяла отслужившему солдату средства образование в колледже.
Несмотря на то, что принято утверждать обратное, несправедливая диспропорция между теми, кто служил в боевых частях во Вьетнаме и теми, кто нет, базировалась в большей степени на социальных и экономических различиях, чем на расовых. К сожалению, меньшинства в Америке в большинстве своем были бедными и плохо образованными, что приводило их в боевые части, в отличие от их более богатых соседей.
По результатам исследования, проведенного конгрессменом Алвином О’Конски в годы Войны во Вьетнаме в своем родном штате Висконсон, ни один из 100 призывников не вышел из семьи с годовым доходом более, чем пять тысяч долларов. Послевоенные армейские записи показывают, что у служившего в армии выпускника колледжа было только 42% возможности попасть во Вьетнам, не говоря о том, чтобы попасть в боевую часть. У тех, кто закончил школу, шанс попасть во Вьетнам составлял 64%, а у бросивших школу – 70%. По проведенному после войны в Чикаго исследованию, солдаты из семей из низким доходом в три раза чаще погибали во Вьетнаме, чем их сверстники из обеспеченных семей. В четыре раза чаще погибали те, у кого был низкий уровень образования. Генерал У. Уэстморленд указывал на то, что наибольший процент среди погибших во Вьетнаме по отношению к общему населению штата, откуда эти солдаты были призваны, составлял в штатах с наименьшим средним доходом. Наивысший этот процент был в Западной Вирджинии.
Майкл Джексон лично подтверждает реальность экономического и образовательного неравенства, которые маскировали расовую неприязнь. С его точки зрения можно было безошибочно сказать, кто будем призван из его соседей: «Тот район Чикаго, где мы жили, был черным. Я знал многих, кого призвали после окончания школы, и многих кого призвали из колледжа, даже не дав его закончить. Я убежден, что неимущие были призваны в армию, а те, у кого были деньги, зная, что твориться во Вьетнаме, пошли служить в Национальную Гвардию, чтобы не попасть на войну.»
Многие, в том числе и белые, шли добровольцами и ставили свою подпись, потому, что в их семьях не было денег на продолжение их образования. Эд Хобан, вырос в маленьком городке, был чемпионом по трем видам спорта, и его семья привыкла жить экономно. Его отец умер, когда Эд учился в первом классе, и Хобан вместе со своими шестью братьями и сестрами вырос на пособие. «Я был принят в частный колледж в Вестмаре, штат Йова. Колледж дал мне небольшую стипендию за мои спортивные успехи, но её не хватало на оплату учебы. Я был не уверен, что смогу продолжить учебу – денег в моей семье всегда не хватало. Как-то в Вестмаре я встретился у бассейна со своим другом, и он сказал мне, что записался в Морскую Пехоту. Я сказал: «Черт побери!». Я ушел из колледжа и записался добровольцем. Через 2 недели мне забрали. Вот так быстро! Я все время думал, могу ли я позволить себе учиться в колледже и ясно понял, что нет. По призывной лотерее у меня был 67 номер. И я решил, что если я не уйду из колледжа они меня по-любому достанут, так я их опережу. Вот, что меня заставило принять такое решение.»
Военная служба всегда была местом, где молодой человек мог понять жизнь и приобрести самодисциплину. Для таких добровольная запись в армию не всегда означала истинную добровольность. Некоторых из таких так называемых добровольцев, явиться на призывной пункт заставляли магистрат или судья, который считал, что военная служба исправит асоциальных подростков и мелких правонарушителей. Вот, что вспоминает Брюс Робинсон из Ричланд Каунти, штат Висконсин, один из таких добровольцев: « Судья сказал, что мне, наверное, лучше пойти на несколько лет в армию и там охладить мой пыл, или не надолго сесть в Грин Бэй (тюрьма). Я участвовал во многих драках. Я думаю, что был буйным парнем. Меня часто дразнили из-за маленького роста. Я дрался, украл какую-то мелочь, ударил копа, и там и еще чего-то тут. В общем на срок набралось. Выбирать мне не приходилось. Судья сказал, что в армии для меня самое место, вот я и поехал в Ла Кросс вместе со своим корешем и там записался в армию.
Для некоторых несчастных армия стала заменой их дому, потому, что у них его просто не было. Вернон Джарник Он ушел из дома в тринадцать лет, и кочевал с бригадой сборщиков бобов по Среднему Западу. В 1965 году, когда ему исполнилось семнадцать, он пошел в армию. «Я любил армию с самого начала. Мой дед и отец были в армии. Я играл в войну и смотрел фильмы. Армия была для меня самым реальным местом», - говорил Джарник.
Джеймс Стэнтон записался добрвольцем в Морскую Пехоту в ноябре 1967 года, когда все остальные возможности были исчерпаны. Он вспоминал: «Мои родители разошлись, я сидел дома и мог делать все что захочу. Потом моя мать вышла замуж за моего дядю, и я не смог жить с ними. Я переехал к бабушке. Это не сработало. Так как у меня не было места, где жить я пошел в армию. Морпехи были единственными, кто был готов меня взять, так как у меня не было полного школьного образования.»
Немалое число людей, уже проходивших воинскую службу до начала Войны во Вьетнаме, увидели в отправке американских пехотных частей в эту страну шанс послужить своей стране непосредственно участвуя в боевых действиях. Дух войны взывал к авантюризму многих людей, которые стали просить перевода в отправляемые во Вьетнам подразделения. До Джерри Баркера дошел слух, что в Форт Беннинг формируется 11я Воздушно-Штурмовая Дивизия, которую отправляют во Вьетнам, и туда ищут добровольцев. Искушение было слишком велико. Вьетнам был местом, где шли бои, и Баркер хотел получить свою порцию приключений.
«Я думаю, что Домикана только раздразнила мой аппетит, потому, что там не было настоящих боев, когда я там был. Это было как поцеловать свою сестру. Я захотел попробовать еще раз, я думаю, что пошел туда только из-за жажды приключений, плохо понимая, что это значит. Я вырос среди них – я помню рассказы отца и его друзей про Вторую Мировую Войну и Корею. В 1965 я был ужасно наивен, но я всегда был тем, кто совал свою голову в пекло.»
Наконец, Вьетнам был экзотической страной, и для некоторых, в том числе и для Джерри Северсона, песнью сирен был волнующий дух приключений. Джерри говорил, что он и еще трое его приятелей «были связаны дружбой и полны решимости пойти на эту войну. В это время, это было единственное место, где шла война, и мы должны были отправиться на неё. Мы могли отслужить весь свой срок в Форт Брэгге в Северной Каролине, но с моей точки зрения, мы этого делать были не должны. И мы попросили отправить нас во Вьетнам.»
После того, как Вернон Джаник попал в армию, он никак не мог нарадоваться своей службе. Для него шанс повоевать во Вьетнаме был чем-то вроде несбыточной мечты. «Я уже не мог ждать. Я имею в виду, что я бы чувствовал себя в натуре обоссаным, если бы мне не удалось туда попасть. Я был молодым, ебнутым на всю голову и готов влезть в любое дело. На самом деле я был готов идти в десант, в Зеленые Береты, куда угодно. Но мне было всего семнадцать, а для десанта и Беретов был возрастной предел. Нужно было быть восемнадцать с половиной лет. Пехота была самым лучшим, что могло бы быть. Будьте уверены, я не мог дождаться, когда меня туда отправят.»
Немало людей добровольно пошли в армию именно потому, что началась война, и они хотели на неё попасть. Как вспоминал Кеннет Коркоу: «Ответ на мой запоздалый вопрос почему мне хотелось узнать что такое война пришел слишком поздно, и урок был достаточно болезненным.»
«Как и все мальчишки, я играл в ковбоев и индейцев, и я рос среди охотников. Когда мне было десять лет, я сам делал петарды. Мне нравилось взрывать. Я проучился пару лет в колледже, и как-то вернулся в общагу, а там по телевизору шли Huntley and Brinkley (вечерняя новостная программа NBC). Они дали редкие кадры про места типа Кон Тьен и Фу Бай. Эти картины казались очень волнующими. Я смотрел кучу фильмов с Джоном Вейном и читал комиксы про солдата Джо. У меня всегда было желание в живую увидеть, что такое настоящий бой, и я понимал, что в этом есть определенный риск. Это и подтолкнуло меня, я стал интересоваться Корпусом Морской Пехоты. Откровенно говоря, я никогда не говорил с теми, у кого был опыт войны. Я думал, что будет то, что я видел в фильмах с Джон Вейном. И я верил в это.»
Добровольчество было заразное болезнью, по крайней мере, в начале войны. Вера в то, что Америка должна остановить распространение коммунизма и защитить молодую Республику Южного Вьетнама, была принята большинством солдат. Так как Вторая Мировая Война была войной их отцов, у них было чувство необходимости тоже что-то сделать, поучаствовать в чем-то важном. Это чувство и подвигло многих молодых людей одеть военную форму и принять участие в том, что они могли назвать «моей войной». И на протяжении всей войны, большинство служивших во Вьетнаме людей были добровольцами по собственному выбору или под влиянием обстоятельств.
Даже в середине Войны во Вьетнаме, значительное количество солдат просились перевода во Вьетнам из частей, которые не участвовали в войне. В 1966-67 году каждый пятый солдат, служивший в Европе, просил перевода во Вьетнам. Причинами тому были скучная служба, усталость от строевой подготовки и полировки обуви, или просто желанием не пропустить такое событие.
Марк Мейл служил в Германии в 1967 году. В начале года стали ходить упорные слухи об отправке его части во Вьетнам. Марк и его приятель решили, что лучше самому решать свою судьбу и попросились о переводе во Вьетнам. Марк вспоминает: «Я размышлял о том, чтобы попасть туда в любом случае – добровольно или нет. Это была одной из причин, по которой я пошел в армию. Я думаю, что был слишком молод, и не до конца понимал, что означает эта херня в виде развевающегося флага и «Что ты можешь сделать для своей страны». Я думаю, что был один из тех, кого называют простодушным оптимистом.»
Дэвид Карлайсл попросился о переводе во Вьетнам в начале 1968, когда он служил в 1-ом Батальоне 70-го Танкового полка в Германии. Его рапорт был как попыткой ускорить неизбежное, так и стремлением удовлетворить своё чувство любопытства о этой войне. Перед этим он проучился два года в колледже в Южной Дакоте, бросил его и добровольно пошел в армию.
«Каждый месяц из нашего батальона людей отправляли во Вьетнам, было практически однозначно, что когда ты получал сержанта, тебя отправляли во Вьетнам в течение двух, в крайнем случае пяти месяцев. Я знал, что мне дадут сержанта в марте 1968 или даже раньше. Так что рано или поздно я отправлюсь во Вьетнам. К тому же, я устал от гарнизонной жизни. Вот так, как-то утром я принял решение отправиться туда добровольцем. Так я и сделал.»
Те же самые чувство целеустремленности или неизбежности побуждали других идти добровольцами, причем не только солдат, но и любопытных и патриотически настроенных гражданских.
Один из молодых добровольцев, Фил Ягер признавался, что он не видел в коммунистическом присутствии во Вьетнаме серьезной угрозы безопасности Америки, но он вырос на консервативном Среднем Западе, где служба своей стране считалась почетной обязанностью. Он точно помнил, что «это был твой долг пойти в армию.» Он принял присягу в марте 1966 и быстро попал в водоворот Вьетнама, но он никогда не мог понять, почему он это сделал. «Мой школьный друг погиб во Вьетнаме. Это могло быть лежавшей на поверхности причиной моего решения. Мне было скучно. Я проучился семестр в колледже Университета Индианы, не сдал экзамены и был отчислен прежде, чем услышал какой-то намек на повестку. Я пошел на опережение и добровольно вступил в Морскую Пехоту.»

 Отправлено: 28.12.11 15:07. Заголовок: ПРИЗЫВ (часть 2) Н..

ПРИЗЫВ (часть 2)

На протяжении всей войны всегда было некоторое количество молодых людей, добровольно пошедших в вооруженные силы по благородным причинам, хотя и основанным на наивном восприятии реалий войны. Том Магеданц, сам добровольно пошедший в 1969 году, вспоминал двадцать лет спустя: «Много солдат пришли добровольцами по чувству долга, многие по более высоким соображениям, чем тяга к приключениям, несмотря на то, что реальность этих чувств была меньше, чем их восприятие. Большинство ветеранов-политиков изменились, но не изменилось ни их чувство гордости, за то, что они отслужили, ни чувство гордости за то, что они выполнили свой долг. Те, кто попал в армию по призыву, чувствовали то же самое, за исключением последнего периода войны: Америка делает правильное дело. Но они предпочли подождать и получить повестку, чем пойти добровольно».
Большинство ветеранов Вьетнама гордятся тем, что они сделали для своей страны, но наибольшую гордость у них вызывает то, что они пережили друг с другом. В то время как некоторые считают сейчас, что они были обмануты, те, кто пошел добровольцами, могут винить только себя за их собственное простодушие, из-за которого они попали во Вьетнам. Они не были одурачены, удержаны силой , или обтекаемыми речами рекрутеров. Они просто верили своему правительству, краснобайству политиков, и они пошли добровольцами, потому, что им указывали эту дорогу. (Примечание переводчика: В книге «Пешки» приводились примеры того, как рекрутеры, обещали спокойную службу в Европе и минимальный риск попадания во Вьетнам. Именно длят того, чтобы избежать Вьетнама, некоторые шли добровольно в армию, надеясь попасть если не в Европу, то хотя бы в не боевую часть.)
Описывая свой путь во Вьетнам, Рендалл Хользен вспоминал: «Глубоко внутри, я думаю, я хотел туда попасть. Я боялся идти, даже было пара возможностей как этого избежать, но я в любом случае решил ими не пользоваться.»
Достаточно распространенным было мнение о том, что даже если и война несправедливая или её нельзя выиграть, Америка не может просто так поджать хвост и уйти. Некоторые до сих пор убеждены в том, что, несмотря на то, что война во Вьетнаме с самого начала велась неверно с военной точки зрения и была проиграна политически, идеи, за которые они сражались, были верными и справедливыми на протяжении всей войны.
Терри Шепардсон верил, по крайней мере, в 1969 году, что Вьетнам это «его» война, и решил, что быстрейший путь попасть на неё, это записаться в Морскую Пехоту. Джон Меррел верил в то, что Америка делала во Вьетнаме, и в 1967 году решил, что должен принять в этом участие. Он планировал отдохнуть год после школы, а затем пойти в армию и отправиться во Вьетнам. Именно это он и сделал. Впоследствии он не сожалел о сделанном, Джон точно знал, почему он оказался во Вьетнаме. Он заявляет: «Я чувствую, и по прежнему веря в это. Это может показаться странным, потому, что я не говорю об этом слишком часто, но во Вьетнаме я сражался с коммунизмом.»
В ноябре 1965 Том Магеданц только начал учиться в девятой ступени (Примечание переводчика. В американской школе обычно 12 ступеней.) своей школы в Янктон, Южная Дакота, когда в долине Ия Дранг произошло первое крупное сражение с участием Армии США. События во Вьетнаме часто обсуждались в школе, где учился Магеданц, и он, как и большинство молодых людей из сердца Америки, разделял консервативные ценности патриотизма и антикоммунизма, потому, что с детства был воспитан в этих традициях. Том вспоминал: «Наши учителя говорили нам, что мы сражаемся с коммунизмом, и что это то, что мы должны делать. Пока я учился в старших классах, я поддерживал войну. В колледже я много читал об этом, но все-таки думал, что война справедливая, и, что Соединенные Штаты должны сражаться во Вьетнаме и остановить коммунизм. То есть, еще до службы в армии я был за войну, верил и поддерживал, то, что говорило правительство.» В феврале 1969 года Магеданц поступил в соответствии со своими убеждениями и записался добровольцем в Морскую Пехоту, после того, как решил, что «это было неправильным для меня продолжать учиться в колледже и иметь отсрочку по учебе , в то время как других людей будут призывать в армию. Многих из тех, кто протестовал против войны, призвали в армию. Я посчитал, что если я поддерживаю войну, то должен пойти туда и сражаться.»
Жизнь на гражданке не устраивала и Ларри Хилла. Хилл получил освобождение от армии по состоянию здоровья и официально избежал повесток, которые настигли его одноклассников из Блейр, штат Висконсин. Однако, Хилл верил, что американцы должны быть «за морем» (Примечание переводчика: “за морем”, я посчитал это наиболее близким по смыслу переводом словосочетания “over there” – Из Lingvo: over there ; в Европе; в Европу [название песенки, популярной в Первую мировую войну] Many of the boys who went over there never came back. (RHD) — Многие наши ребята, уехавшие тогда в Европу, так оттуда и не вернулись.) Безвременная смерть его одноклассника в 1967 стала толком для него. «Я стал думать, что тоже должен что-то сделать., - объяснял Ларри, я пошел и сделал операцию, после которой меня признали неограниченно годным.» Его призвали в марте 1969.
В раннем периоде Войны во Вьетнаме, американское вмешательство активно популяризировалось книгами и фильмами, что, вне всякого сомнения, инспирировали желание некоторых молодых людей пойти добровольцами. Безусловно, ни одно из военных подразделений не было так ярко освещено в глазах общественности как Зеленые Береты. Как заметил Чарльз Москос, Зеленые Береты стали чем-то вроде маленькой американской индустрией. Популярный актер Джон Вейн снялся в фильме «Зеленые Береты», была выпущена кукла GI Joe в форме Сил Специального Назначения с полевым уставом. Выпускались комиксы, которые низводили сложность войны до простых картинок и героических историй, полных банальными военными клише. Комиксы были популярны среди молодых людей, которые сами были ненамного младше героев комиксов. Штаб-сержант Барри Садлер прославил Силы Специального Назначения в своей песне «Баллада Зеленых Беретов» и книгой с названием «Я – счастливчик» (I’m the Lucky One). Это было только одна из более чем дюжины книг и автобиографий, восхваляющих цели и солдат войск Специального Назначения.
Несмотря на то, что эти образы вызывали восхищение у незначительной части аудитории, они имели мощный эффект. Пол Меринголо признавал, что «был захвачен идей: не пойти ли в армию, и может быть даже стать героем войны. В это время было немного антивоенных демонстраций и настроений, то есть знание, как стать героем войны основывалось на том, что показывали по телевизору.»
Отгибая пальцы, Пол Боэм перечисляет причины: «У нас был Джон Вейн. Это раз. Люди были патриотично и воинственно настроены. Это два. Твой отец был на войне, и ты тоже должен пойти туда. Это три. Далее шел хитрый ход: и твоя страна хочет, чтобы ты сделал это. Так сделай то, что ты должен сделать.» Сделать меньше было бы воспринято как уход от ответственности, и реальной альтернативы этому не было даже в 1968 году в Грин Бей, штат Висконсин.
Морская Пехота оставалась на протяжении всей Войны во Вьетнаме, тем родом войск, в котором был наибольший процент добровольцев. Традиции и репутация Морской Пехоты, вместе с отличными программами по связям с общественностью, создали элитный имидж, который привлекал многих молодых людей. Некоторые записывались в морпехи по продуманным и логичным причинам, других привлекал блеск формы. Мотивация Фила Ягера была рациональной: «Если я попадал на два года, добровольно или по призыву, то без вопросов должен был попасть во Вьетнам. И я чувствовал, что лучше быть к этому подготовленным. Морпехи имели всегда хорошую подготовку, мои родственники служили в Морской Пехоте, и я кое-что знал об этом.»
Винс Олсон выбрал Морскую Пехоту по тем же причинам. Олсон был чемпионом штата по борьбе и склонным к переменам человеком. Он видел, что «морпехи немного круче остальных, и я подумал, что могу стать таким же и даже лучше.» С другой стороны, Ричард Огден выбрал Морскую Пехоту потому, что ему понравился их гимн. А Роберт Моран вытащил свой выбор в прямом смысле из шляпы: «мы с другом положили в кепку четыре бумажки: армия, морпехи, флот и авиация. Я вытащил морпехов, а он Армию. Мы вытащили свои бумажки и стали их обсуждать. Я сказал, что если нам уж суждено попасть на войну, то лучше попасть туда максимально хорошо подготовленным. Поэтому надо идти в Морскую Пехоту. Они давали лучшую боевую подготовку, вот поэтому я туда и пошел.»
Джеф Юшта по прошествии многих лет вспоминает, что пошел в Морскую Пехоту, потому, что его впечатлил внешний вид рекрутера. «В Ричфилде, штат Минесота, рекрутеры всех родов войск занимали одно помещение. Мы с приятелями пришли туда. Мы посмотрели на представителей ВВС, ВМС и Армии. Но когда мы увидели представителя Морской Пехоты, мы были поражены. Сержант был, черт возьми, эталоном морпеха. Мы поговорили с ним только пять минут, и у нас сложилось впечатление, что они все такие. Мой приятель сказал: «Да, этот парень правильный бычара!». Я тоже понял, что вот так правильно и надо выглядеть. На следующий день я пришел и записался в морпехи. А мои друзья нет.»
Возвращаясь в прошлое, многие ветераны, казалось, были слегка опечалены тем доверием и радостным энтузиазмом, который они чувствовали, разговаривая с рекрутерами. Джим Райзор вспоминал: «Мне показалось, что мой рекрутер имел докторскую степень по психологии. Когда я только вошел в его кабинет, он сказал: «О, этот парень отлично подходит для пехоты. Я могу уговорить этого пацана на все, что угодно.» Он так и сделал. Прямо в его кабинете я записался добровольцем в воздушно-десантные войска.»
К сожалению, немногие добровольцы обсуждали свои планы с возвратившимися со службы ветеранами, которые, так или иначе могли повлиять на их решение. Дину Джонсону повезло, один заинтересованный им ветеран оказал влияние на решение Дина. Дин поступил в техническую школу в 1968 году и решил пойти в армию. Когда бывший старший борттехник услышал о планах Дина в чертежном классе, «он отвел меня в сторону, и долго говорил со мной, как с братом про армию. Он научил меня уму-разуму и, самое главное, объяснил, что война это не та херня, которую рисуют в комиксах. Его последний совет был такой: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти.» Я сказал вербовщику, что хочу быть вертолетным борттехником, главное, чтобы я не ходил, а летал.» Джонсон стал старшим обслуживающей команды вертолета и ему никогда не приходилось таскаться пешком по джунглям. Но иногда ему приходилось садиться на место бортового стрелка. В эти дни он предпочел бы и не летать тоже.
Добровольцы при записи могли выбирать род войск, и часто имели гарантию быть обученными конкретной военной специальности. Не было стопроцентной гарантии, что человек будет на самом деле служить по обещанной специальности, но даже на пике Войны во Вьетнаме, 88% всех военнослужащих имели небоевую военно-учетную специальность. Таким образом, добровольцы имели больше шансов избежать участия пехотинцем в боевых действиях, чем призывники. Добровольцы, у которых результаты тестирования были выше среднего, часто назначались на должности вдали от стрельбы, оставляя кровавую часть войны своим менее образованным сверстникам. Многие молодые люди на самом деле шли добровольцами, чтобы избежать попадания в линейную пехоту. Исследование, проведенной Министерством Обороны в 1968 году показало, что 60% выпускников колледжей пошли на службу добровольно, потому, что в случае призыва, они могли попасть в боевые части.
В 1979 году начался вывод частей Морской Пехоты из Вьетнама. В этот же год правительство начало применять систему лотереи, чтобы сделать отбор призывников более справедливым. У Дона Тримбеля был номер 13 в лотерее, и он сообразил, что если он пойдет добровольно в Морскую Пехоту, то это будет хорошим ходом. Программа добровольной службы у морпехов и армейцев была одинаковой, но те, кто вербовался в Армию, практически точно попадали во Вьетнам. Морская Пехота сворачивала свои силы, к тому же Дон узнал, что только 20% морпехов отправляются на пополнение во Вьетнам. Тримбель взял карту, которая казалась ему выигрышной, но проиграл.
Гленн Миллер, написал постскриптум в войне, которая началась, когда он учился в шестой ступени. Война шла к своему завершению, многие части уже возвращались домой, к тому времени, как он завербовался в армию. Но Миллер в свои молодые годы увлекался Войной во Вьетнаме, он смотрел новости и читал статьи в журнале “Life”. Он хотел своими глазами увидеть эти места и принять участие в этих событиях. Он пошел добровольцем в 1971 году, и в1972 уже летал бортовым стрелком, помогая южно-вьетнамским частям. Миллер был одним из последних своих соотечественников, попавших на войну, но причины, по которым он это сделал, были такими же, по которым многие его предшественники отправлялись во Вьетнам. По иронии судьбы, как в начале Войны во Вьетнаме был высок уровень добровольцев, так и в конце войны были люди типа Миллера, которые ставили свою подпись, потому, что считали нужным так поступить.
Национальная Гвардия и Резервисты.
Одним из легальных и надежных способов избежать отправки во Вьетнам, для молодого человека было поступление на службу в Национальную Гвардию или в резерв. За очень редким исключением, части Национальной Гвардии не принимали участия в Войне во Вьетнаме. Потери гвардейцев во Вьетнаме составили 72 человека. Во время Войны во Вьетнаме многие записались в Национальную Гвардию, чтобы минимизировать свои обязанности по несению воинской повинности, или, в крайнем случае, сделать максимальным расстояние между собственным телом и Вьетнамом.
По исследованию, проведенному Пентагоном в 1966 году, 71 процент резервистов на вопрос о причинах, побудивших их подписать контракт, ответили, что не хотели бы попасть под призыв. В 1968 году на листе ожидания места в частях Национальной Гвардии или резерва, находились более ста тысяч человек, и все части были полностью укомплектованными. В 1970 году, когда сократилась призывная квота, эти списки таинственным образом сократились, и в конце 1971 года в частях Национальной Гвардии был недобор сорока пяти тысяч человек.
Джон Мейер признался, что добровольно пошел в резерв ВМФ, чтобы избежать призыва и не попасть во Вьетнам. Но это был план, который провалился.
«Я начал свою службу в резерве ВМФ с двухнедельного начального курса на Великих Озерах, штат Иллинойс. После года в школе морской службы, тебя отправляли на два года в войска. Война для меня была не тем занятием, в котором я хотел участвовать! Я не могу сказать. Что у меня были какие-то политические взгляды, я просто не хотел быть призванным в армию, где я точно знал, куда меня пошлют. Я предполагал, что у меня есть хороший шанс избежать призыва. Даже прекрасно составленные человеком планы могут не осуществиться. Так со мной и случилось.»

Из приблизительно одного миллиона гвардейцев, служивших во время Войны во Вьетнаме, только 15 тысяч попали туда. Джон Мейер был прав, у него ничтожный статистический шанс попасть во Вьетнам, но он был также санитаром. А мелким шрифтом было написано, что санитары ВМФ могут придаваться частям Морской Пехоты.
Призывники.
В то время как многие американцы добровольно шли в вооруженные силы, одни чтобы попасть. А другие, чтобы избежать Вьетнама, огромное количество их сверстников призывного возраста ждали, кто спокойно, а кто в тревоге, когда правительство само за ними придет. Война во Вьетнаме не являлась для них чем-то важным, или так им казалось, пока они напрямую не становились в неё вовлечены. В большинстве случаев эта отчужденность исчезала в тот момент, когда они находили повестку в своем почтовом ящике.
«Повестка о призыве, - писал в 1944 году Уиллард Уоллер, - это для большинства молодых людей приговор к тяжелому труду, для одних приговор к смерти; для других это приговор потерять часть тела или глаз: уродливый пережиток, которые ни одно цивилизованное общество не может себе позволить как наказание за преступление.»
Несмотря на то, что высказывание Уоллера может быть несколько преувеличенным, трудно поспорить с тем, что для многих призывников отправка во Вьетнам была равносильна смертному приговору. Для остальных десятков тысяч, потеря рук, ног или другое физическое увечье приводили в силу приговор к худшей жизни, чем у них могла бы быть. Тем не менее, несмотря на то, что многие, попавшие в линейную пехоту, призывники продемонстрировали верность долгу, большое количество призывников пошли недобровольно, со злобой на войну, которая вмешалась в их жизнь. Ощущения Дуайта Рейланда находятся посредине этих полюсов:
«Нет, я не думал, что война несправедливая. Может быть, наша страна зря в неё ввязалась, но я чувствовал, что что-то надо было делать. Но я не был уверен, что это было нашим делом. Я не был убежден в этом. Но, блин! Вас воспитывают под звуки гимна. Куча пацанов пошли добровольцами в Национальную Гвардию или на флот, чтобы не сдохнуть в джунглях. И я думал, что я по любому счастливчик, поэтому я чувствовал, что мне удастся этого избежать. Но не вышло. Еще я думал, что если я им нужен, то пускай сами меня призовут. Честно говоря, я не думал что мне пришлют повестку. Но, это, блин, случилось. И мне это больше всех не понравилось, но я подумал: я должен это сделать.»
Во время Войны во Вьетнаме около двух миллионов человек были призваны на воинскую службу. Более важно, то, что в течении войны призывники составляли постоянно растущий процент боевых потерь. В 1965 году призывники составляли 21% в боевых частях, к 1970 году эта цифра выросла до 70%. Не является удивительным то, что по данным исследования Организации Надира, призывники продолжали составлять все больший и больший процент боевых потерь во Вьетнаме. В 1965 году процент боевых потерь среди призывников составлял 16%, к концу 1967 года вырос до 34%, а в 1970 году уже составлял 43%.
В среднем на протяжении всей войны, на долю призывников пришлась одна треть всех боевых потерь среди всех родов войск. Для Армии цифра погибших в бою составляла 48%, а для Морской Пехоты менее 5%.
С эскалацией войны, все больше и больше потерь приходились на долю призывников, иллюстрируя парадокс, кратко описанный Чарльзом Москосом: «те, кто меньше всего хотел быть военным, стали самым военным, в смысле быть убитым или раненым в бою.»

 Отправлено: 28.12.11 15:08. Заголовок: ПРИЗЫВ (часть 3) Пр..

ПРИЗЫВ (часть 3)

Процесс отбора тех, кто должен был быть призван, был отдан в ведение местных призывных участков. В США было 4800 призывных участков, которые составляли костяк Системы Воинской Повинности. Количество состоящих на учете для каждого участка было самым разным: от 29 в Хинсдайл Кантри, штат Колорадо, до 50 000 тысяч только на одном из 64 призывных из участков города Нью-Йорка. Министерство Обороны направляло на каждый участок ежемесячную квоту на призыв. Каждый призывной участок самостоятельно определял, кого из неограниченно годных (I-A) к воинской службе молодых людей необходимо призвать, и в каком порядке.
Каждый молодой человек при достижении восемнадцати лет, если местная призывная комиссия не давала ему освобождение или отсрочку, получал категорию I-A – годен к военной службе. Освобождение или отсрочка предоставлялась по состоянию здоровья, семейному положению, на период обучения или за социально-значимую работу. Регистранты сами должны были подавать заявление на отсрочку в свои призывные участки. Обоснование предоставления отсрочки было задачей самого призывника, он сам должен был в письменном виде подать заявление в свой призывной участок, в котором описать своё семейное положение, рабочий статус, необходимость содержать иждивенцев и дать другую информацию, влияющую на его призывной статус. Местным комиссиям была предоставлена большая свобода в определении отсрочек, но отстаивать её предоставление было обязанностью регистранта.
Процесс отбора, согласно Лоренсу Баскиру и Уильяму Страуссу, был по сути несправедливым и пристрастным: « Призыв не был случайной и всемогущей силой, слепой судьбой в отношении тех, кто был не способен к сопротивлению. Наоборот, он работал как инструмент Дарвиновской социальной политике. «Сильнейшие», то есть образованные, сообразительные, с деньгами, могли избежать призыва. С помощью тщательно разработанной структуры отсрочек, освобождений, законных процедур и не боевых военный занятий, призывная система вознаграждала тех, кто умел пользоваться её в своих интересах.
Местные призывные комиссии начинали выполнять свои квоты, призывая на службу тех, кого они считали не выполняющими требования Системы Воинской Повинности. Правила разрешали комиссии проводить переквалификацию нарушителей в категорию I-A, например тех, кто отказался встать на воинский учет, и призывать их в первую очередь. Любой регистрант с категорией I-А, устав жить под Дамокловым мечом и ждать повестки, мог добровольно пойти в армию, что многие и сделали. Дуг Курц, который служил моряком на торговом судне на Великих Озерах до весны 1968 года, как раз попал в эту категорию. «Я заипался ждать этой сраной повестки. Озера, один фуй, на фуй замерзли. Навигация наипнулась. Так что мне один фуй было физдячить искать другую работу. Мне было по фуй, рано или поздно, меня бы призвали. Вот я и пошел добровольцем.»
Следующими в очереди на призыв были те, кто лишился своих отсрочек. В основном эту были студенты.
Остальные регистранты категории I-А, призывались по возрасту: начиная с 25 лет, и заканчивая 19-ю. Порядок призыва был пересмотрен президентом Джонсоном в июне 1967 года. С этого момента призыв шел в восходящем порядке, начинаясь с девятнадцатилетних.
Логично, что количество призываемых на службу, варьировалось на разных призывных участках. Это зависело от того, какую часть квоты на данном призывном участке закрыли добровольцами. И если в одном месте нужно было для выполнения квоты призвать только 10% регистрантов, то у «соседей», из-за малого количества добровольцев, было необходимо призвать 40% регистрантов. Женатые мужчины могли быть призваны в одном регионе для выполнения квоты, в то время как в другом с высоким уровнем добровольцев, эту меру считали нецелесообразной. Баскир и Страусс обнаружили, что в первые пять месяцев 1966 года 90% призывных участков в штатах Вашингтон и Алабама призывали женатых мужчин без детей, в то время, как в штате Коннектикут этого не делали ни одном из призывных участков.
«Большинство из тех, кого призвали, - писал Лорен Бариц, - думали, что призыв этот как болезнь, окончание школы, природное явление, в общем то, что случается с людьми.» Военная служба эта жизненное обстоятельство, несчастливая обязанность, которую каждый выполняет. Так объясняли многие учителя в школах. От этого зависит поддержание свободного и демократического общества.
Джерри Северсон был призван в армию в декабре 1964 года, когда отправка войск во Вьетнам еще даже не начиналась. Несмотря ни на что, Северсон принял это вмешательство в свою жизнь с достоинством:
« Когда я пошел на службу, мое отношение к ней было такое: я должен был сделать это для бога и своей страны, немного для чести и всего, что с ней связано. И если тебе суждено попасть в армию, ты должен быть в самой лучшем подразделении. Для меня это были Силы Специального Назначения. Если ты хотел туда попасть, то ты должен был отслужить три года, в то время как обычный призывник служил два года. Я попал в армию, когда мне было двадцать лет. Мне нравилась армия. Мне нравилась дисциплина. Я знал об этом. Может быть это была моя внутренний образ, что я могу быть хорошим солдатом, и я думал, что это то, что должен был делать.»
Пол Меринголо испытывал такое же чувство долга. Он вспоминал: «Я думаю, что был одним из последних представителей того поколения, кто считал, что во всех отношениях, должен отбыть какую-то военную повинность. Это не было вопросом, просто знали, что это так. Когда тебе исполнялось восемнадцать, ты вставал на воинский учет, и знал, что рано или поздно тебя призовут, и ты отслужишь два года, а потом вернешься домой к гражданской жизни.»
В течение 10 лет, предшествующих прямому военному вмешательству США в Войну во Вьетнаме, призывные квоты были низкими, а количество годных к военной службе, высоким. Система Воинской Повинности позволяла сделать систему отсрочек и освобождений достаточно либеральной. До 1966 года в отношении женатых мужчин применялся особый статус «низкого приоритета». В начале 1966 года, количество отсрочек, предоставленных по семейному положению, заботе об иждивенцах было в два раза больше, чем отсрочек по учебе. Но когда президент Джонсон увеличил квоту призыва с 10 до 30 тысяч в месяц, возник неожиданный дефицит по сбору «урожая» среди годных к военной службе. Как только это случилось, количество отсрочек отцам, женатым, студентам выпускных курсов и «безопасных» специальностей стало резко уменьшаться.
Отсрочка от армии по учебе (II-S) стала условной, зависящей от академической успеваемости или минимальных результатов Квалификационного Экзамена Системы Воинской Повинности. Многие новоиспеченные студенты колледжей столкнулись с новой системой оценок: «A, B, C, D, Вьетнам», которая только усилила давление на студентов, у которых были проблемы с адаптацией к четкости академической жизни и социальной ответственности. Однако, это правило было понятным. Один раз потерял отсрочку – больше никогда не получишь.
Меринголо, как и многие первокурсники, мучился этой судьбой в Колледже Вистера. Странно, но его незрелость, которая стала причиной потери отсрочки, не имела никакого отношения к тем, кто должен был сделать из него солдата.
«Я был не готов учиться в колледже, так же как и к чему-нибудь другому в это время, но я пошел учиться. Я быстро понял, что для меня слишком трудно и учиться, и заботиться о себе. Я инее учился, и ничего не делал. К концу семестра, перед сессией, я понял, что пропустил больше половины занятий. Я и решил бросить учебу до конца семестра, чтобы своими руками убрать это препятствие.»
К этому времени квота на призыв составляла более 30 тысяч в месяц. Меринголо должен был подождать только до сентября 1966, когда ему пришла повестка.
Дэн Крейбель тоже со страхом ждал призыва, который черной тучей навис над ним, когда он поступил в колледж.
«Я боялся этого на протяжении нескольких лет, как только закончил школу в 68 году, потому, что на первых курсах колледжа мне было тяжело. Мне нужно было приспосабливаться, а это давалось мне с большим трудом. Отсрочка по учебе это большое дело. В колледже в котором я учился, было так: если у тебя были плохие оценки, тебя заставляли пропустить один семестр, прежде, чем ты мог вернуться обратно. Со мной это и случилось. За это время потерял отсрочку. Без отсрочки, вопрос об армии был только вопросом времени.»
Для некоторых причиной потери отсрочки были не скука и трудности учебы, а пиво, карты всю ночь, и бьющие в голову гормоны. Уильям Харкен в вылете из колледжа винил свою страсть к пиноклю (Примечание переводчика: пинокль – карточная игра, типа нашего безика) . Том Шульц и Стив Фредерик провалились на экзаменах, потому, что в их календарях было слишком мало времени отведено на посещение лекций. Они оба сбросили оковы ограничений и ответственности. Фредерик вспоминал: «Меня призвали в 67 году. Я был, конечно, сбит с толку, но я уже офуевал от своей жизни. Я хоть и обосрался, но я реально не парился, моя жизнь и так была полный физдец. Меня уже во второй раз выфиздили из колледжа, меня, заловили и отобрали права, за то, что я ехал 95 миль в час, там, где было ограничение 55 миль. А через месяц меня опять заловили за езду без прав. У меня было две дороги: или в тюрьму, или во Вьетнам. Мне было по фую, все едино. Я реально не парился.»
Естественно, что члены призывных комиссий относились с неудовольствием к студентам, пренебрегшим своими привилегиями. Пьянки, провал на экзамене или уход из колледжа, были прямой дорогой к призыву.
Позднее, были введены ограничения на количество семестров, в течение которых действовала отсрочка. Дуайт Рейнольд говорил, что причиной его призыва были не плохие оценки, а его решение перейти в другой колледж и поменять профильную дисциплину. Он автоматически попал под призыв в 1970 году, после того, как 4 года проучился в колледже и не закончил его.
Отсрочка по учебе истекала после окончания колледжа. Майкл Джексон с удивлением обнаружил, что «пока я учился в колледже, у меня была отсрочка. Но после окончания мои шансы попасть под призыв стали 50 на 50. Чтобы не попасть под призыв, надо было идти работать учителем или в полицию.»
Страх перед призывом заставил многих студентов колледжа поменять свои специальности, и получать инженерное, педагогическое или полицейское образование, то есть, идти на такую работу, которая давала привилегии при призыве. Соответственно, вакансии на такие профессии были переполнены свежеиспеченными выпускниками. В штате Нью-Йорк, к примеру, в 1969 году сообщалось, что 85% учащихся педагогических колледжей составляют молодые люди призывного возраста, а в колледжах Нью-Йорка количество абитуриентов на педагогические специальности выросло на 800%.
Но если призывные комиссии Нью-Йорка публично подтвердили неприкосновенность отсрочек для учителей, эта либеральная политика не дошла до штатов Верхних Равнин, к досаде Тома Бирханцеля.
«В это время учителям предоставлялась отсрочка, но на нашем призывном участке это не принимали во внимание. Когда я проходил собеседование на работу, школьный округ запросил призывной участок дать им информацию о наличии у меня отсрочки. Оказалось, что у меня её нет. Следовательно, я бы не смог найти работу. После шести или семи таких попыток, мы с женой сели и долго говорили о том, как мне пойти в армию и вернуться оттуда. Мы также рассматривали возможность отъезда из страны, хотя такие настроения были в это время не слишком распространенными.»
Большинство призывников относились к получению повестки с покорностью. Не было никаких сомнений, что означала эта повестка, но большинство юношей старались оставаться как можно более оптимистичными, разрывая этот конверт. Вспоминает Том Шульц: «Я знал, что в этом конверте, еще до того, как открыл его. Я старался подумать обо всех местах, куда я мог попасть, кроме Вьетнама, думал о других военных специальностях, кроме пехоты. Прочитав письмо, где мне предписывалось явиться на призывной пункт, я ощутил пустоту.»
Джо Нийли интересовался положением во Вьетнаме, но в разговорах с друзьями они не обсуждали праведная эта война или нет, их больше интересовало, что и как происходит на войне. Нийли сказал, что он и его товарищи «были настроены довольно патриотично, и считали, что это наш долг. Наша страна позвала нас, и мы пойдем туда, куда нас пошлют. Мысль пойти в колледж или уехать из страны, чтобы избежать призыва, даже не возникали в наших головах. Я предполагаю, что я просто принял это и решил: Ну, давай попробуем – и не будем унывать.»
Несмотря на то, что всегда было некое количество тех, кто хотел быть призванным, большинство, казалось, старалось или забыть о призыве, или отгоняли эти мысли, надеясь, что все уладиться само собой. Тем не менее, повестка в почтовом ящике вызывала шок у всех.
Дуайт Рейланд отчетливо помнит свои чувства: «Это было похоже на «Иопана мама! Это случилось!» Но, билят, мне всегда везло, и в натуре надеялся, что меня пронесет. Я ниибаццо как в это верил. Я думал, что еще есть целых три месяца до розыгрыша лотереи. Мой номер был 169. Все разговоры шли о том, с какого номера начнут в этом году. Был слух, что с 180. Я думал, что меня пронесет. Не думал, что эта фуйня со мной случиться! Но ведь билят случилась! Канада стала ниибаццо офуительным местом. И все потому чтотебя взяли за жопу. Ты попал под призыв. Но, по той же самой причине, это была не тема сибаццо в Канаду. Что будет, если меня зажопят на границе? И как там жить? Да не хотел я никуда бежать.»
Дональд Тримбель стал также жертвой лотереи, которая с 1970 года стала определять очередность призыва путем случайного выбора номеров. Номер исчислялся по дате рождения. (Примечание переводчика: впервые лотерею провели 1-го декабря 1969 года. По ней определялся порядок призыва мужчин, рожденных с 1944 по 1950 годы. Все дни года были написаны на бумажках, которые были положены в пластиковые капсулы. Всего 366 капсул. Потом по одной эти капсулы вытаскивали из стеклянной колбы. Первой вытащили бумажку «14 Сентября». Этой дате присвоили Номер 1. Это означало, что все мужчины, годные к службе, и родившееся 14 сентября в 1944, 1945, 1946, 1947, 1948, 1949, 1950 годах будут призваны первыми. Потом стали по одной вытаскивать остальные капсулы с бумажками. Последней вытащили «8 Июня» и ей был присвоен Номер 366. Очередность призыва среди тех, кто имел один и тот же номер (одну и ту же дату рождения) определялся другой лотерей по инициалам имен. John James Jarger (JJJ) шел раньше, чем William Vincent Walker (WVW). То есть пока не прошла лотерея, призывник не знал своего порядкового номера. Например, рожденные 15-го Ноября 1944-1950 года получили номер 131, а рожденные 15-го января – номер 17)
И на конец, война обнажила суть слов, произносимых теми мечтателями, кого Уиллард Уоллер называл «люди слова, болтающие об идеалах, чести и борьбе за права.» Американцы тысячами шли во Вьетнам, потому, что им сказали, что так нужно. Их правительство сочло необходимым иметь человеческие ресурсы, которые персонифицируют их политические теории. Впоследствие, тысячи вернувшихся домой, задали вопрос об этой необходимости. Так же как и многие ветераны Второй Мировой Войны, значительное число ветеранов Вьетнама вернулись домой с горьким чувством разочарования, причины которого они не могли четко сформулировать.
Уиллард Уоллер говорил со многими из них в 1944 году, после чего написал: «Солдат верит, и по обоснованным причинам, в то, что те, кто говорят об идеалах, не воюют за них, и те, кто воюет за идеалы, никогда о них не говорит. Солдат знает, что когда нация сражается за свободу и справедливость в отдаленных уголках земного шара, он должен потерять свою свободу, свой личный комфорт, даже свою личностность, на протяжении всей войны. Идеалы, за которые он сражается, могут не иметь большого значения для любого солдата пока идет война, в то же время для тех, кто погиб или ранен, эти идеалы вообще ничего не значат. Он знает, что те, кто бойко и красноречиво говорит об идеалах, не имеет ни малейшего представления о том, что представляет процесс претворения этих идеалов в жизнь, в смысле боли, страданий, смерти и ужаса.»
Те, кто прошел Вьетнам, не знали ничего о том, о чем писал Уоллер. Они получили эти знания, но только потом. Когда они вступили во взрослую жизнь, они были всего лишь простыми молодыми людьми. Это было их первое приключение, и они не осознавали, что оно оставит отпечаток на всю их оставшуюся жизнь.

 Отправлено: 28.12.11 15:09. Заголовок: КУРС НАЧАЛЬНОЙ ВОЕНН..

КУРС НАЧАЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ПОДГОТОВКИ. (Часть 1)

7 Октября 1966 года
Дорогие Родители,
Этим утром мы приехали в Техас. Тут собачий холод. Прошлой ночью мы вылетели из Миннесоты в 10 вечера, и в 3 часа утра были уже здесь. Как только мы сюда попали, нас построили и заставили маршировать до регистрации. Только в 7 утра нам разрешили пойти поспать. Нам дали поспать всего три часа, и погнали на стрижку и прочую фигню. Заканчиваю писать.
Лен.
Чтобы выбить «гражданскую чушь» из рекрутов, военная служба начиналась с жесткого восьминедельного курса начальной военной подготовки или «учебки». Учебка грубо пыталась сделать из гражданского что-то похожее на солдата или морпеха. Это был болезненный процесс.
Внезапное погружение в военную жизнь чаще всего было шоком для молодых людей. Это было их первое серьезное расставание с домом. Большинство из призывников было не готово к новой жизни. Скорость, с которой военная служба пережевывала новобранцев, была отчасти скрытым благом для них. Если нужно вырвать зуб, то лучше это сделать быстро. Как и сейчас, учебка начиналась с внезапного ощущения шока, оторванности и дезориентации. Новобранцы попадали в высоко конкурентную и маскулинную окружающую среду, в которой стимулом к обучению были прессинг, негативная мотивация и увеличение стрессовых нагрузок. Наиболее тяжелым для рекрутов было ощущение полной потери контроля над ситуацией. Любая потребность новобранца полностью зависела от армии. Он должен был начать думать и ощущать себя частью группы, и в большинстве случаев, рекрут принимал этот образ мышления.
Каждый последующий этап в курсе начальной подготовки был нацелен на переплавку образа мыслей и действий рекрута в солдата. Во время Войны во Вьетнаме, армия из-за одногодичного срока службы испытывала проблемы с личным составом. Вооруженные силы были вынуждены превратить мальчиков в солдат за 44 рабочих дня – всего за 352 часа инструктажа. На самом деле продолжительность «рабочего дня» рекрута была обычно 12, а то и 18 часов.
Во время интенсивного режима подготовки, рекрутов обучали соответствующему отношению и базовым навыкам солдата. Программа была также построена таким образом, чтобы подавить индивидуальность и подготовить каждого человека предсказуемо реагировать в стрессовых ситуациях так, чтобы впоследствии в бою, действия каждого отдельного солдата были синхронизованы с действиями его сослуживцев.
Вспоминает Эд Хобан: «В целом их задачей было научить нас действовать, не спрашивая, зачем и почему. Спросить зачем и почему можно было потом. У тебя нет времени думать правильно это или не правильно. Ты должен первым отреагировать на ситуацию, а потом, если появиться такое желание, обдумать случившееся, когда все закончится.»
Несмотря на то, что в учебке новобранцев учили основам военной дисциплины, протоколу, строевой подготовке, военным традициям, Гвен Дуайер видел её основную задачу в совершенно другом: «Начальная подготовка, на самом деле, не столько прививает новобранцам технические навыки, сколь изменяет их образ мышления и восприятия, чтобы они могли делать те вещи, которые им не нравятся. Это достигается путем огромного физического и ментального прессинга на вырванных из гражданского окружения людей, и помещения их в такую среду, где единственно верной линией мышления и поведения, является предписанная Корпусом Морской Пехоты.»
Ответственность за превращение гражданских лиц в солдат была возложена на инструкторов-сержантов. С этой целью Армия позаимствовала концепцию сержантов-инструкторов у Морской Пехоты, и постаралась придать этой должности особую привлекательность, чтобы на ней служили лучшие сержанты. Однако, хорошо обученные, мотивированные сержанты и офицеры, так необходимые для эффективного обучения в обоих родах войск, были очень нужны во Вьетнаме. Опытные сержанты, особенно в первые годы войны, были недовольны своими назначениями в учебки, так как это мешало получить свою долю приключений и быстрый карьерный рост, которые были доступны в отправляемых во Вьетнам частях. Но с эскалацией войны, ветераны стали составлять все большую часть инструкторов. Их опыт помог внушить доверие и осмысленность тренировочного режима.
Для Дональда Путнама рассказы этих ветеранов были важнейшей частью курса начальной подготовки. Он вспоминает: «Я думаю, что самым важным было не то, с какими настроениями приходили новобранцы, а кто им занимался в учебке. Я думаю, что эти люди могли сделать кучу всего новобранцу, будь он горячим парнем или нет, потому, что они могли рассказать о том, что делается там, на боевых. И ты должен был им верить. У некоторых были Пурпурные Сердца. Естественно, каждый носил Знак Боевого Пехотинца. В конце концов, ты знал, что тебе, бля, может, предстоит сдохнуть там, так ты послушай этих людей. Они могут тебе рассказать о том, что может быть спасет твою гребанную задницу.»
Наиболее продолжительным тестом, с которым сталкивались новобранцы в течение всего курса, была постоянная необходимость иметь дело с чем-то незнакомым. Они шли по лабиринту физических и умственных испытаний. Большинство их терпело, а меньшинство считало грубым насилием. Большинству новобранцев они казались дорогой приключений, вместе с дисциплиной, необходимость которой стала понятна тем, кто впоследствии попал на боевые действия. Но первые впечатления для большинства рекрутов были негативными.
Сержанты-инструкторы брали новобранцев в оборот, как только те выходили из автобусов. Пол Меринголо отчетливо запомнил команду «Упор лежа принять!». Ладони плотно прижаты к земле, туловище ровное, носки прямые. Эту позу каждый новобранец должен был вбить себе в мозг и тело, чтобы по первому приказу инструктора начать отжиматься.
Знакомство новобранцев с инструкторами начиналось с того, что сержанты быстро объясняли рекрутам правила общения с ними. Дональд Путнам рассказывал, что его инструктор, сержант первого класса Акуна, терпеливо объяснял, почему Путнам и остальные находятся здесь, и, что их ждет в ближайшем будущем. Акуна демонстрировал ярко выраженное удовольствие от того, как он объяснял новобранцам их нынешний статус самых низших существ на земле. Безусловно, он объяснял это, используя более уничижительные выражения. Большинство солдат запомнили своих первых сержантов-инструкторов на всю жизнь.
Винс Олсен вспоминает о своих первых впечатлениях на пункте сбора новобранцев Морской Пехоты в Сан Диего. «Инструктора построили нас в шеренгу и приказали переодеться в кеды и майки. Мы пошвыряли все наши вещи в мешки, и нас отправили на стрижку. Оттуда нас строем погнали к баракам и приказали быстро занести мешки вовнутрь. Потом нам приказали выметаться из бараков, построиться перед ними и велели устроить дождь. Мы зарылись в песок и стали его подбрасывать вверх, как будто идет дождь. Я не помню, как долго мы это делали, но усрались мы здорово. Нам не разрешили переодеться и только в конце дня нам сказали разойтись по баракам и лечь спать.»
С момента прибытия на начальный курс боевой подготовки, все аспекты ежедневной жизни рекрута были строго регламентированы и жестко контролируемы. По воспоминаниям Тома Магеданца, морпеховского «молодого», на еду отводилось пять минут, на душ и бритье – семь минут, и даже время посещение туалета было нормировано.
Особое значение во время курса начальной подготовки придавалось получению новобранцами первичных навыков и знаний, а также оценке самих новобранцев. В то же время рекрутов начали учить значимости приоритета общественных нужд над личными. Надев форму, каждый человек прячет свою индивидуальность, и начинает долгий путь превращения в солдата. Он делает это добровольно, или принуждением со стороны инструктора и динамикой своего взвода.
Ликвидация индивидуальности новобранца не осуществлялось «хирургическим» методом. Это было больше похоже на выдавливание внутренностей из сосиски, переработка их, и запихивание обратно в ту же оболочку. Гражданские привычки, как и гражданская одежда, сдавались на склад или отправлялись домой, где должны были ждать своего владельца, если им было суждено вновь встретиться.
Процесс выдавливания гражданского содержимого начинался с бесконечного стояния в очередях в кафельных коридорах, где рекруты, как на конвейере проходили одноминутную стрижку, прививки, медосмотр с головы до ног, включая ожидаемо болезненные проникновения в ряд органов, которые находились между головой и ногами. Процесс продолжался выдачей одинаковой одежды, распределением по баракам, и бесконечного заполнения форм и опросников, сдача психологических тестов и тестов на сообразительность . Новобранцам выдавали по 25 долларов аванса, так называемые «быстролетучие 25», на которые они должны были купить туалетные принадлежности, средства для ухода за пряжками и пуговицами, сапожный крем и щетку. Но вооруженные силы пытались отобрать у рекрутов и возможность самостоятельно потратить или отложить свою воинские оклады. Приобретение государственных облигаций было «добровольно-принудительным». Несмотря на усилия инструкторов и прослушивание лекций о важности приобретения облигаций, в каждом подразделении находились те, кто пытались спасти свои доллары. Как правило, им это стоило дополнительных нарядов и лишних физических упражнений.
Курс начальной подготовки запомнился большинству бесконечным раздражением, недостатком сна, болью и разочарованием. Казалось, что в начале курса нет ничего, кроме бесцельного унижения и бессмысленного психологического стресса. Но это был способ приведения человека в ярость. И вооруженные силы были не расположены терять драгоценные часы.
Из письма ротного командира родителям Стива Фредерика из Форт Льюса, штат Вашингтон: «Обучение Вашего сына усилит развитие четкости в мыслях и поступках, дисциплинированности, физической подготовки, ответственности, самоотверженности и патриотизма. … Для этого в Армии США были отобраны лучшие и наиболее опытные сержанты, и они прошли специальное обучение, чтобы стать инструкторами.»
Первое, что делали эти «лучшие и опытнейшие» сержанты, так это добивались того, чтобы каждый обучаемый хотел обучаться. С помощью физических упражнений они закаляли тело и мозг рекрута, что медленно, но верно строило убежденность в необходимости учебы.
Унижения и строгий регламент постоянно нарастали в течение первых четырех недель, но это считалось приемлемым уровнем стресса для личного состава, и служило в будущем основой для построения чувства гордости за своё подразделение и чувства осмысленности. Проведенное в течение 10 лет исследование в Форт Орд, штат Калифорния, показало, что уровень стресса среди новобранцев достигает своей наивысшей точки после трех недель обучения, и достигает уровня тревоги и злобы, который есть у солдат, ждущих настоящего боя.
Стив Фредерик вспоминает расписание на курсе начальной подготовки: «Каждое утро в 4:30 подъем. Одевание, заправка кроватей, уборка бараков и завтрак в 5:30. После завтрака мы пидорасили бараки и плац. В 7:00 было построение роты, и начиналась учеба. Между учебными корпусами было около мили, и мы маршировали от корпуса к корпусу, как на параде. У нас были упражнения по штыковому бою, первой помощи, военному праву, караульной службе и т.д. На физподготовку у нас было около часа каждый день, и кроме того, мы должны были еще и побегать. В 5 вечера мы возвращались в расположение роты и обедали. После обеда до 8 или 9 нас гоняли строем или бегом, а потом мы снова пидорасили бараки. Если у нас оставалось время мы могли принять душ и побриться. В 9:30 давалась команда отбой. Все в койки и не пиздить! Это был типичный день, но это был самый занятый день в моей жизни. У меня не было ни на что времени.»
У морпехов было все то же самое, только отбой был около 9:00.
Жизнь в учебном взводе сопровождалась особенным ощущением казенной однообразности. Для слуха, учеба воспринималась как шум в унисон, и даже храп, наполнявший ночью бараки, казался непрерывным шумом фабрики. Одни и те же запахи: пот, дезинфицирующих средств, мастики для пола, сапожного крема и ружейного масла. Но больше всего страдали глаза. Все вокруг, от формы до одеял и кабинок в сортирах, было оливково-серого цвета или цвета хаки. В конечном счете, даже дух солдат проникался этой однообразностью.
Обучение продолжалось: подъемы и отбои, ожидание и старты – мрачный эксперимент социальной инженерии и промышленной эффективности, в котором не оставалось места случайности или индивидуальному действию. В течение нескольких дней рекрут терял свою индивидуальность. Он становился частью взвода. По существу, он начинал принимать свою принадлежность и идентификацию со своей суррогатной семьёй. Его связь с прошлым начинала медленно исчезать, по мере того, как в него проникала его новая военная сущность. Каждый новобранец постепенно терял дружбу с лицом, которое он видел каждое утро в зеркале.

 Отправлено: 28.12.11 15:09. Заголовок: КУРС НАЧАЛЬНОЙ ВОЕНН..

КУРС НАЧАЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ПОДГОТОВКИ (Часть 2)

Вспоминает Джон Нийли: «Где-то через неделю учебки, мы поняли, что все похожи друг на друга. Мы все делали одно и то же. Никаких приколов друг над другом, пришло время привести себя в порядок. И эти долбанные сержанты знали как это сделать. Я не могу сказать, что это были самые трудные восемь недель моей жизни, это был просто совсем новый опыт. Тут надо было все делать все время по распорядку. Вчера, сегодня и завтра. Нас дрочили каждый день. Личного времени почти не было. Многие писали письма после отбоя. В первые несколько недель нам было запрещено звонить по телефону. Это была такая жизнь, которую ты должен был принять и получить от неё все лучшее.»
Стив Фредерик говорил: «Это было, билят, как тюрьма. Этот гребанный распорядок и ни фуя тебе свободы, были, мазафака, как невидимая петля на шее. Но она не затягивается, пока не рыпнешься.»
Подчинение стало субстанцией, которая склеила новобранцев вместе. В мыслях и поступках, парни из самых разных уголков страны и из разных социальных слоев, стали действовать слаженно. Для этого рекрутов, как индивидуально, так и в группах, мотивировали, внушали, уговаривали и дисциплинировали. Каждый из них, в той или иной степени приобретал гордость, злобу, дисциплину, психологическую устойчивость и навыки солдата. Этого было всегда недостаточно, особенно для того, что ждало их впереди, но это были необходимые качества, которые давали им шанс выжить в боевых условиях. И нация, которая призвала этих ребят на службу, задолжала им слишком много.
Несмотря на то, что сначала многим новобранцам физические нагрузки казались чрезмерными, а нормативы не выполнимыми, подавляющее большинство рекрутов с ними справлялись. Те немногие, кому не удавалось выполнить упражнения, должны были повторить их заново.
Вспоминает Гвен Дуайер: «Так как считалось, что каждый должен успешно пройти учебку, поэтому, подготовка была действительно начальной. Те люди, кто запустил эту машину, думали и рассуждали об условиях стресса, которому они подвергали новобранцев. «Мы постоянно прессуем всех и каждого, они должны быть немного испуганы и неуверенны в себе, но они должны справляться с этими чувствами.» Задача состояла в том, чтобы учеба была тяжелой, но в пределах возможностей большинства рекрутов с ней справиться. Одним из самых выдающихся достижений инструкторов было то, что они умели поддерживать в новобранцах уверенность в том, что курс начальной подготовки представляет собой исключительно трудное испытание, которое отделяет того, кто с ним справился, от всех остальных, когда на самом деле, каждый мог успешно пройти этот курс.»
Основная масса новобранцев быстро выделяла из своей среды симулянтов, тормозов, и откосчиков. Инструктора за провинность одного наказывали весь взвод дополнительными отжиманиями или пробежками. Это был повсеместно применимый метод, которым добивались подчинения и наилучшего исполнения.
Вот, что писал молодой морпех Ларри Айваско своей маме: «Один молодой решил поссать около запасного входа в казарму. Офицер его засек. Сейчас он на губе, за то, что опозорил Корпус Морской Пехоты. Однако, мы все должны были понести наказание за его проступок. Нас заставили 75 раз отжаться, 100 раз присесть, 100 раз прыгнуть ноги врозь-вместе и 100 раз качнуть пресс. Много ребят так вспотели, что когда все закончилось, из их формы можно было выжимать пот.»
А вот воспоминания Доуга Курца об учебке в Фотр Кемпбелл, штат Кентукки: «Нас, билят, все время заставляли ползать по-пластунски. Во всем, билят, долбанном батальоне, мы ползали больше всех. Мы стерли на фуй свои животы о землю. Эти обосанные обсосы нам даже покурить не давали. Все потому, что на этих гребанных проверках мы всегда были в жопе. Чтобы покурить, мы должны были сипаццо к чужому бараку. А еще мы копали окопы под нашими бараками. Если мы обсирались на проверке, мы должны были зафуячиццо в эти окопы. Если какой-нибудь мудозвон лажался, мы все с утра рыли эти иопанные окопы. В Форт Кемпбелл была глинистая земля, поэтому ползать на животе и копать окопы, это ни фуя не прикольно.»
Из-за общих наказаний большинство быстро теряло терпение к тем, чьи плохие результаты и отношение к учебе, стоили взводу штрафных очков на инспекциях или квалификациях, и по чьей вине инструкторы впадали в бешенство. Тех, из-за кого наказывали остальных, подвергали остракизму, унижали, угрозами или силой принуждали вести себя соответствующе. Намного реже, злость взвода на упрямца выливалась в акты насилия, такие как устройство темной (blanket party), когда объект раздражения был бит всем обществом. Трудно принять чувство уничижения собственного достоинства, которое возникало у тех, кто был не способен пройти курс начальной подготовки. Необходимо отметить, что спустя годы ветераны помнят имена тех, кто был отчислен из учебки, и они страшно довольны, что их минула эта участь.
Джеф Юшта вспомнал, что «молодые морпехи рано поняли, что если делать все, чего от них требуют хорошо и быстро, то они пройдут подготовку, не привлекая к себе особого внимания. Не замечен – не наказан. Я привел себя в порядок, и у меня не было проблем в учебке. Как только ты смиришься с тем, что у тебя нет личного пространства, нет права на свободу мыслей ни о чем, ты легко пройдешь учебку.»
И Армия и Морская Пехота вбивали в головы новобранцам, что не имеет никакого значения, кем был человек на гражданке, и старались преувеличить его непригодность. Армия, правда, делала это более изысканно. Оба рода войск стремились к тому, чтобы новобранцы поняли и приняли, что выживание в бою означает отделение старой личности и полная концентрация на новой личности и улучшение её свойств.
Эд Хобан вспоминал, что «инструктора старались вбить в нас страх перед смертью. Они часто говорили: «Если ты, тупорылый еблан, не сделаешь этого, Чарли тебя замочат!»
Не менее убедительными были и инструктора у Тома Магеданца в морпеховской учебке Сан-Диего. Трое из них были типичными представителями сержантов-инструкторов Морской Пехоты. Старшим инструктором был штаб-сержант Виллориа, который был непередаваемо придирчив и вреден. Рекруты считали, что он на грани помешательства. Однако после учебки. Магеданц понял, что Виллориа был крайне компетентным инструктором. Вторым по должности был сержант Джонсон, он никогда не был во Вьетнаме и был посредственностью. Он был ленивым, мелочным в дисциплине, и его в целом не любили. Сержант Стюарт был полной противоположностью Джонсону. Стюарт провел 31 месяц во Вьетнаме, был награжден двумя Бронзовыми Звездами и тремя Пурпурными Сердцами. Он часто рассказывал о Вьетнаме, и он умел это делать эмоционально и захватывающе. «Стюарт не был хвастуном. Ему это было не нужно. Мы очень уважали его. Он говорил, что мы не должны представлять свою жизнь вне Корпуса, мы искренне в это верили. Он заставил нас гордиться тем, что мы морпехи, и мы были готовы пойти и, если нужно, то умереть.»
Если сержант Стюарт поднимал боевой дух неоперившихся морпехов, то другой сержант, кого Магеданц встретил в Сан Диего, дал Тому и его товарищам другой серьезный повод для раздумий.
«Мы были по-прежнему салагами, испуганными и наивными. Там был один парень, только что вернувшийся из Вьетнама. У него почти не было лица. Его лицо и голова были обожжены и обезображены до неузнаваемости. Рта и носа у него не было, а от ушей остались обрубки. Но его глаза видели. Мы не могли помочь, но таращились и гадали, что с ним случилось. Мы испытывали благоговейный страх перед морпехами, вернувшимися из Вьетнама, но его вид потряс нас. И его глаза говорили нам, что он знает, что мы разглядываем его.»
Использование ругани было обычным делом в учебке, широко применялись устные унижения мужского достоинства новобранцев. Технологии курса начальной подготовки были отчасти нацелены на создание у юношей сильного и мужественного внутреннего образа. Неудача в любом виде подготовки всегда ставилась рекруту на вид, и делался вывод, о том, что новобранец не достоин звания человека. Инструктора обзывали своих подопечных: девочками, педиками, слабаками, гомиками, куколками, и другими словами, не используемыми в академических словарях. Однообразный военный жаргон был нивелиром, создающим коммуникационную модель, с которой большинство рекрутов были не знакомы. В дополнение к унижению мужского достоинства, инструктора предпринимали такие же яркие вербальные атаки на умственные способности неуспевающих новобранцев. Этим рекрутам давались такие прозвища как болваны, идиоты, Гомер Пайл (в честь тупого морпеха Гомера Пайла из телесериала). Неуспевающих постоянно сравнивали с животными или овощами. Сержанты-инструктора считали брань необходимым средством добиваться от рекрутов лучших результатов, но использовать её было нужно в переносимых количествах. Подобное красноречие, как правило, подталкивало рекрутов к улучшению результатов, тем более, если их сравнивали с опарышами, слизью, микробами, дерьмом и другими видами экскрементов. У морпехов неуспевающему салаге давали прозвище говнюк.
Подобное обращение давило на психику и формировало у новобранцев чувство, что единственный способ стать хоть сколько-нибудь полезной своей стране личностью, это успешное прохождение курса военной подготовки. Ни один из рекрутов не избежал оскорблений.
Вспоминает Винс Олсен: «Сержантам было по фую, толстый или тощий. Каждый получал свою порцию ебуков. Но когда они втыкали ебуков кому-то другому, ты радовался.»
Вспоминает Дуайт Рейланд: «В армии хотят, чтобы салаги были злые. Потом направить эту злость в нужное русло. Задача была морально разрушить личность рекрута, а потом построить что-то полезное с военной точки зрения. Я без особых проблем прошел через учебку. Если они чего-то хотели, мы были готовы это сделать. Мы могли вопить и орать. Вести себя так, как будто мы наматываем на свои штыки кишки врагов. Если им от этого было хорошо, то и фуй с ними. Хотят, чтобы мы орали и рычали – будем для них это делать. Только бы кончили эти девять недель, потом будет что-то еще.»
Интеллектуальная часть курса была рассчитана на людей с низким уровнем развития. Во время наиболее интенсивных призывов в 1967 – 1969 годах, этот уровень опустился еще ниже. Тесты, которые должны были сдавать морпехи, всегда были доступны инструкторам.
Джеф Юшта вспоминает: «По вечерам сержанты собирали нас около куонсетских ангаров (Примечание переводчика: куонсетский сборный модуль (ангар полуцилиндрической формы из гофрированного железа; впервые собран в 1941 г. в местечке Квонсет-Пойнт, шт. Род-Айленд) . Мы были одеты в футболки и майки. Инструктор читал сначала тесты, а потом ответы на них, потом заставляли нас их повторять. Так нас дрочили почти каждый день. Я в натуре прифуел, когда на экзамене нашлись долбоиобы, которые не смогли ответить на большинство вопросов. Идеал интеллекта и дисциплины у морпехов порой был очень прикольным. Однажды нас собрали и приказали написать письма домой. Сержант выдал каждому бумагу и ручку, и приказал написать слово «Дорогая». Потом продиктовал нам сначала само письмо, а затем каждому то имя, которое надо было вписать после слова «Дорогая». Письма были у всех одинаковые, кроме обращения.»
Но иногда обеспечение подчинения достигалось совсем не смешными способами, особенно в Морской Пехоте, где инструктора имели большую свободу в физической коррекции поведения новобранцев. Такие издевательства со стороны кадрового состава были унизительным и отрезвляющим опытом, и те, к кому они применялись, часто вспоминали об этом, как о главном опыте учебки.
Подготовка в 1965 году была более суровой, чем та, про которую говорили «Вот в Старом Корпусе было так.». Однако, по словам Фила Ягера каждый, кто хоть раз стоял на желтой линии в казармах, вынуждены были выслушивать рассказы стоящего перед ним человека о «Старом Корпусе», хотя этот мудозвон служил на неделю больше тебя. Несмотря на то, что физическое воздействие изредка применялось еще со времен Второй Мировой Войны, родители и пацифисты считали это шокирующим фактом. Во время Войны во Вьетнаме, эти факты добавляли пищи критикам роли Америки в конфликте. Критики, как в погонах, так и без, возражали не только против самой войны, но и против методов, которые используются для подготовки солдат к участию в ней. Война это грязное дело, и в старой военной поговорке «Тяжело в учении, легко в бою.» есть много правды. (Примечание переводчика: в оригинале The harder the training, the easier the fight.) Какие бы трудности не испытывал человек во время учебки, они бледнели перед тем, что им пришлось испытать в джунглях Вьетнама. Все же, те, кто подвергался избиению, никогда не чувствовали себя после этого лучше, несмотря на то, что делалось это с целью добиться подчинения.
Вспоминает Фил Ягер: «Каждый получал физдюлей. Однажды я залетел в учебке. Я был довольно хорошо подготовленным морпехом, но потерял терпение, и погнался за кем-то с палкой с мячами на конце. (Примечание переводчика: речь идет о pugil stick – палке с мячами на концах, которую используют для тренировок типа «сбей товарища с бревна») Один из инструкторов схватил меня за решетку моего футбольного шлема. У меня ноги, билят, оторвались от земли. Он весил больше ста килограмм, и он мне конкретно въепал. Во взводе всегда был залетчик. Его можно было узнать по синякам на морде. Но, сержанты почти всегда заставляли ипаццо весь взвод за одного задрота. Это был их, билят, психологический метод. Они нам конкретно зачищали мозги.»
Из воспоминаний Джеймс Стантона: «Им надо было верить. Они говорили, что это самая крутая служба из всех. Нас заставляли жить по жестким правилам. Если не хотел, могли дать физдюлей, могли навтыкать ебуков. На тебя постоянно орут и запугивают. И так каждый день с пяти утра до десяти вечера. Но больше всего я прифуел и запомнил, когда сержант заставил всех нас выпить по колпачку стирального раствора, за то, что кого-то засекли за физдежом после отбоя.»
На этом долбанном Перис Айленде было до фуя песка. Там были миллионы этих долбанных песчинок. На построении одна долбанная песчинка попала мне в глаз. Я потер глаз рукой. Нас заставили выкопать шестифутовую яму и похоронить эту песчинку. Жара была 95 градусов (Примечание переводчика: 35 по Цельсию) Дисциплина там была строгая. Была реально четкая линия. Было понятно, или ты идешь по ней, или сходишь с неё. Это тебя учило. Оступишься ты или нет, все равно это было учебой. Я залетел только один раз, поэтому это было мне не важно. В остальное время на нас орали – с рассвета до заката. Но через пару недель на нас начинали орать меньше. Особенно если ты слушал, что они хотели тебе сказать. Они учили тебя, как убивать людей. Чем угодно: штыком, из винтовки, ножом, куском веревки. Они вбивали в нас, что мы должны уметь делать это.»

 Отправлено: 28.12.11 15:10. Заголовок: КУРС НАЧАЛЬНОЙ ВОЕНН..

КУРС НАЧАЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ПОДГОТОВКИ (Часть 3)

Наказания были более строгими по отношению к тем рекрутам, кто попадал на командные должности внутри своего взвода. Джеф Юшта стал заместителем командира взвода за свой профессионализм и энтузиазм, но это имело свои непредсказуемые и негативные побочные эффекты.
Джеф Юшта вспоминает: «Чем выше ты становился во взводе, тем больше тебе доставалось. Складывался определенный порядок подчинения из рекрутов под командиром отделения. Командир отделения становился самый лучший рекрут, за ним шли все остальные. В самом конце были еще те клоуны, как правило, они были из городов или промышленных районов. Я был заместителем командира взвода из 75 человек. Надо мной был инструктор. Я был следующий за ним. Каждое утро в 5 часов я заходил в комнату инструктора и вставал по стойке смирно. У нас было 3 инструктора, и они по очереди били меня. Сначала один иопнет – я на пол. Потом должен подняться и встать по стойке смирно. Потом другой даст в душу. Не, били без увечий, но всегда говорили: «Ты, засранец, должен обеспечить, чтобы сегодня все было хорошо. Нам ни на фуй не надо возиться с остальными овощами. За все, что будет не так, мы отмудохаем тебя. Ты понял, билят, что если что-то не так, то это твоя работа, уиопок, все исправить.» Если кто-то фуевничал, то это была моя обязанность обеспечить, чтобы он работал. Но подо мной было 4 командира отделений, и я сам редко физдил рекрутов. Я подходил к командиру отделения и говорил: «Вот этот уепанец фуевничает. Займись им. Из-за этого пидора мы отжимаемся. Поправь его. Если не сможешь, я сам его поправлю. Если я не смогу, тогда у нас будут проблемы. Сержанты решат это сами, а мы получим физдюлей по полной.»
Несмотря на то, что наказания были применяемы повсеместно и стоили литров пота, ветераны единодушны в том, что вопиющих издевательств не было. В 1968 в вооруженных силах была предпринята попытка контроля над физическим насилием над рекрутами. Речь, безусловно, шла об ограничении использования отжиманий, прыжков и приседаний в воспитательных целях. Физические упражнения должны были делаться на площадке физподготовки и только на ней. Это не привело к полному прекращению «залетел-упал-отжался», но ситуация улучшилась.
Даже самый упертый рекрут понимал необходимость тренировок, но ему могло это не нравиться. В течение войны и с ростом числа призывников, отношение многих рекрутов значительно ухудшилось. Когда Терри Топле в марте 1968 попал в учебку, он удивился тому, что «парни вообще не парились за то, что им говорили. Я думал, что их вообще посадят за решетку. Многие говорили: «Ну что ты, билят, можешь мне сделать? Я и так еду во Вьетнам.»
Настоящая злоба возникала тогда, когда личный состав чувствовал, что подвергался незаслуженному наказанию или унижению. Обычно, это случалось, когда кто-то хотел продемонстрировать свою власть над беспомощным рекрутом в мелочной или унизительной форме. Во всех остальных случаях страдали больше внутренне от оскорблений, чем от физического наказания.
Дуайт Рейланд вспоминает такой случай: «Я понимал, что надо тренироваться. Надо было быть в хорошей физической форме и все такое. И сержанты должны были заставить нас так думать. Но среди них было несколько засранцев, которым нравилось использовать свою власть. Наверное, кто-то из них первый раз в своей жизни получил возможность командовать другими. И эти говнюки воплощали свою мечту. Наш сержант-инструктор ну конченный пидор. Я на все жизнь его запомнил и ненавижу этого козла. Один парень в нашем взводе получил известие, что его мать умерла. Я не помню, может ему позвонили из Красного Креста, или еще откуда-то. Я не знаю, как это было устроено, но его не оказалось в строю после обеда, когда нас построили для очередных занятий. Этот сержант-инструктор спрашивает: «Где такой-то?». Кто-то ему ответил: «Такой в казарме.»
- Приведите его сюда.
- Он себя плохо чувствует. Он только что узнал о смерти матери. Он пытается придти в себя, ему придется уехать или типа того.
И вот что сказал инструктор: «Меня не ипет! Даже если сам Иисус Христос сдохнет, все должны быть у меня в строю!»
С этого дня я думал : «Ах ты долбанный сукин сын»…. Каждый в нашем взводе, если бы мог, оторвал бы ему яйца и выбросил на хер. По мне это было бессмысленно. Конечно, ты должен заставлять людей подчиняться, но так ты ничего не добьешься.»
Зубрежка и тренировки служили одной особой задаче: немедленно и инстинктивно выполнять приказы. Многие попавшие во Вьетнам поняли, что для такой учебы были веские причины.
К завершению курса начальной подготовки прессинг со стороны инструкторов снижался, дисциплина улучшалась по мере начала изучения специальных солдатских навыков. Когда Майкл Джексон закончил учебку, он считал, что был в лучшей физической форме в своей жизни.
Вспоминает Майкл Джексон: «В нашей учебке в Форт Полк, штат Луизиана, инструктора говорили так: «Когда ты отсюда выйдешь, у тебя даже какашки будут мускулистые.». И они говорили правду. Жирные парни худели. Тощие обрастали мышцами. То, что ты мог легко выполнить упражнения, поддерживало уверенность в себе. И это было не случайно. Как и все в учебке, развитие уверенности было частью программы, и её аккуратно вводили в курс начальной подготовки.»
Из писем Стива Фредерика домой:
Вторая неделя учебки: «Мне тут не нравиться. Я чувствую, что не принадлежу себе.»
Третья неделя: «Я не могу объяснить, что они тут с нами делают, но, кажется, что из нас делают роботов. И мне это совсем не нравиться.»
Четвертая и пятая неделя учебки: «Мы начали стрелять из М-14, наконец-то появился смысл в этой херне. Я смог пробежать три мили, и даже прибежал не последним. Нас погнали на 13 миль с полной выкладкой. Вы не поверите, но я смог пройти. Я начинаю гордиться, что служу своей стране в её армии. Лучшей армии в мире.»
Шестая и седьмая недели учебки: «Меня направили на начальные курсы подготовки сержантского состава. Я уже могу пробежать милю за семь с половиной минут. Вчера наш взвод за три часа отмахал 12 миль. Мне понравились занятия по рукопашному бою и ночному патрулированию. Я лучший в своем взводе по бою на шестах и боксу. Хочу еще похвастаться: меня наградили знаком классности Меткий стрелок. Наш взвод получил награду за лучшую казарму. Когда наш лейтенант объявил, что мы победили, мы поняли, что не зря потели и драили полы как проклятые. И все-таки я понимаю, что нас готовят убивать других людей, и от этого мне как-то не по себе. Но я не пропустил и смог пройти трудное испытание.»
После курса повышенной одиночной подготовки, сержантской школы, и Вьетнама в составе 101-й Воздушно-Десантной Дивизии, вера Фредерика может быть и поколебалась, но он никогда не усомнился в правильности того, что он принял этот вызов.
Если первый месяц учебки ломал новобранцев, то второй делал из них солдат. Стрелковая подготовка и метание гранат, объяснили смысл предшествующих унижений и физических наказаний. Рекрутам дали возможность проявить себя в различных боевых навыках. Агрессивная, порой даже жестокая природа этих занятий, была выпуском раздражения, накопившегося в новобранцах в течение предыдущих недель. Каждая эмоция и сдерживаемая агрессия направлялись в полезное русло. Даже тачбол или игра «со свиньей подмышкой» поддерживали уровень агрессивности и злобы.
Перед тем, как попасть в Морскую Пехоту, Эд Остин помогал священнику вести миссионерскую работу. Те, кто знал его, говорили, что он вежливый и мягкий человек. Попав в Мосркую Пехоту, Эд к концу учебки начал вести дневник. Наряду с его непоколебимой верой в Отца, Сына и Святого Духа, и любовью ко всему человечеству, Эд Остин уверовал в эффективность подготовки морпехов.
Из дневника Эда Остина: «На рукопашном бое мне сегодня пришлось драться с одним парнем. К счастью, он оказался смелым только на словах. На гражданке я бы легко его переболтал, но здесь все по-другому. Я никому не причиняю зла, но и другим себе делать плохо не позволю.»
Питер Барнес в своей книги «Пешки» писал, что на четвертой неделе курса начальной подготовки наступал переходный период, в котором у новобранцев, по мере улучшения их физических способностей, появлялось ощущение смысла и принятия происходящего. Рекруты могли отжиматься и бегать на длинные дистанции и не сходить с них. Каждый мог померяться силами с другими, и принимал тренировки, как полезное испытание. Они начинали ощущать новое чувство самоуважения, когда инструктора обращались к ним по имени и поощряли их. Сержанты начинали делиться с ними военной мудростью, и новобранцы слушали их внимательно и осознанно.
Облегчение было желанным чувством для них. Больше времени отводилось на написание писем домой, и давалась возможность звонить по телефону. По воскресеньям занятий больше не было, и они могли оказаться предоставлены сами себе. Могли остаться наедине в течение нескольких часов и помечтать о гражданской жизни.
В последние две недели рекрутов готовили к сдаче квалификационных тестов. Но больше всего, парни ждали грядущего выпуска из учебки, и повышения их статуса, которое за следовало за этим. Выпуск означал смену декораций, и дом становился на один шаг ближе. Для морпехов, у которых комфорта в учебке было еще меньше, чем у армейцев, это означало даже такую мелкую привилегию, как возможность пользоваться гарнизонным буфетом.
Несмотря на то, что солдаты сохраняли многие аспекты своей бывшей гражданской сущности, их выправка и появившаяся физическая сила были недвусмысленным намеком на то, что и внутри них самих произошли существенные изменения. Люди были спаяны в коллектив, с осознанием коллективных ценностей и значений, непонятных для непосвященных. Они ощущали себя другими: более сильными, большими, и, конечно, более уверенными. Они также ощущали, что они понимают свою задачу и ответственность в её выполнении. Они были горды собой.
Из письма генерал-майора Джона Е. Келли (Форт Худ, штат Техас) матери Джеффа Бьюти: «После восьминедельного курса подготовки Ваш сын стал сильным и способным солдатом, и более правильным американским гражданином.»
Лишь одно могло омрачить радость окончания учебки. Перед возвращением с церемонии выпуска, солдаты и морпехи могли узнать свою судьбу, прочитав назначения, прикрепленные к доске объявлений на стенке казармы. Рядом с фамилией каждого человека были написаны назначение и его военно-учетная специальность. По этим спискам можно было понять, кто наиболее вероятно попадет во Вьетнам. Многие опасались, что они попадут в пехоту, для многих эти опасения сбылись. Солдаты, кому было присвоена военно-учетная специальность под кодом 11-В (для морпехов 0311) получали предписания пройти пехотную подготовку. Это почти однозначно означало – Вьетнам.
Пол Герритс работал в отцовской автомастерской с тринадцати лет. Он был уверен, что его пошлют на курсы автомехаников. Но он ошибся. Ему было предписано прибыть в Форт Хьюстон, штат Техас на курсы санитаров.
Майкл Джексон был также недоволен своим назначением. После прибытия на призывной пункт, все новобранцы заполняли формы, которые называли «листок мечты». Джексон, черный двадцатитрехлетний рекрут, окончивший колледж по специальности «туризм и отдых», был так наивен, что верил, что это работает.
Вспоминает Майкл Джексон: «Этот парень посмотрел в мой «листок мечты» и завопил: «Иопанамат, брат, да ты кончил колледж! Срань господня, как тебе повезло! Ты все службу на фую вертел! Ты же специалист по отдыху! Будешь ходить в спортзал, собирать мячи и подавать офицерам полотенца.» И я в это поверил. У меня была цель, и я честно отпахал учебку. Я знал. Что я не вернусь домой, но я и не попаду как другие несчастные олухи во Вьетнам. После церемонии выпуска начальство стало объявлять назначения. Сначала шли белые засранцы. Я знал, что у них только восемь ступеней образования - никаких колледжей. Их отправляли в ракетную школу, поварами, писарями, водителями грузовиков. На мою бедную черную задницу выпало «11 BRAVO (пехота)»!

 Отправлено: 28.12.11 15:12. Заголовок: КУРС ПОВЫШЕННОЙ ОДИН..

КУРС ПОВЫШЕННОЙ ОДИНОЧНОЙ ПОДГОТОВКИ* (Часть 1)
*-Advanced Individual Training (AIT)

17 января 1967 года
Дорогие Родители,
Я был очень рад получить ваше письмо. Простите, что не часто пишу, но нас сейчас гоняют по полной. Завтра нас везут на стрельбище. Мы будем стрелять из крупнокалиберного пулемета. Это должно быть здорово. Через пять минут отбой, так, что я заканчиваю писать. Напишу вам на следующей неделе.
Ваш сын Леонард

Во время Войны во Вьетнаме 26 учебных центров готовили специалистов по более, чем 350 военно-учетным специальностям (ВУС - MOS). Призывники просто получали направление на обучение, в то время как добровольцы имели возможность выбора ВУС. Но, несмотря на уверения рекрутеров, компьютер в Пентагоне мог дать сбой, и не всегда доброволец попадал на желаемую ВУС.
Существовало много специальностей, но призрак Вьетнама делал работу пехотинца слишком малопривлекательной. Как и во многих аспектах военной жизни, было очень трудно дать ответ, как и почему новобранец получал распределение в пехоту. Некоторые делали попытки понять, как принималось это решение. Например, считалось, что если ты отвечал, что любишь ходить на охоту или в походы, это повышало шанс попасть в пехоту. Однако большинство сходилось во мнении, что им просто не повезло.
Мрачная печать ВУС 11В настолько плотно стояла в мозгу новобранцев, что многие недооценивали, что другие пехотные ВУС как 11С (минометчик) или 11Н (бронебойщик) столь небезопасны. Назначение на эти ВУС также предполагали отправку в составе пехотной роты в район боевых действий, и несчастья, которые могли свалиться на голову их обладателей, были ничуть не лучше, чем у их собратьев – «легко вооруженных пехотинцев».
Задачей всех солдат пехотных ВУС было выход за территорию базовых лагерей, ежедневное патрулирование отдаленных территорий во Вьетнаме, поиск противника и попытка уничтожить его. При этом как-то умалчивалось, что противник будет заниматься тем же самым. Те, кто попадал в состав пехотных взводов, подвергались наибольшей опасности. Поэтому их Курс Повышенной Одиночной Подготовки состоял из освоения тактики пехоты и освоения легкого стрелкового вооружения. Проще говоря, их учили убивать в ближнем бою и быть очевидцами, того, что они делали. Поэтому солдаты-пехотинцы на курсе повышенной подготовки должны испытать изменение в сознании.
Вот, что по этому поводу вспоминает Тим О’Брайен: «На первый взгляд, AIT был похож на учебку. Те же отжимания, чистка ботинок, стрельбы и ночные марш-броски. Но AIT не был учебкой. Разница была в том, что в каждой солдатской башке прочно сидела мысль, что нас отправят на войну.»
Солдат на AIT – обреченный на смерть. Он знает это, и думает об этом. Война это реальность. Наш сержант-инструктор так нам и сказал на построении. «Каждый хер в роте теперь пехотинец. Пехтура Армии США! Царица Полей, ебанамат! Среди нас нет поваров, писарей-задротов или гребанных механиков.»
Морская Пехота считала честью, что каждый морпех проходил подготовку стрелка. Соответственно, после учебки все морпехи проходили двухнедельный курс пехотной подготовки. Те морпехи, кто имел ВУС 0311 (стрелок) отправлялись на восьминедельный или более курс интенсивной пехотной подготовки, после которого с высокой долей вероятности, их ждало путешествие в экзотические страны юго-восточной Азии.
Когда «стрелки на пишущих машинках» (Remington Raiders) и «штабные коммандос» (Office Commandos) как их называли пехотинцы, отправлялись в свои учебные центры, пехота оставалась на пятинедельный курс в Учебном Пехотном Полку (Infantry Training Regiment), за которым следовали еще три недели Основного Курса Подготовки Пехотинца (Basic Infantry Training School). По окончанию этих курсов пулеметчики и минометчики посылались на дополнительные специализированные курсы.
В Армии специальность легковооруженный пехотинец (11 Браво) получала горько ироничные прозвища: 11-Bushes (Низшая лига), 11-Bang-Bangs (Пиф-Паф), 11-Bulletstoppers (Пулеуловители). Курсантам было понятно, что за пределами Вьетнама, стрелки не нужны. Это знание делало их учебу более осмысленной, чем это было в учебке.
Вспоминает Пол Боэм: «В Форт Полк, штат Луизиана, висел плакат «Замена пехоты для Вьетнама». Когда я его увидел, все мои сомнения исчезли. Как только ты попадал за ворота, ты понимал, что ты едешь во Вьетнам. Об этом говорил каждый предмет.»
На AIT учили овладевать орудиями ремесла, но этим ремеслом было убийство. Большую часть жизни новобранцев учили соблюдать правила человеческого общества. Пехотная учебка делала попытку преодолеть основную восприимчивость, и вынимала на поверхность более примитивный инстинкт, необходимый для выживания на войне. По мнению исследователя Гвена Дуайера эти инстинкты существуют в каждом человеке в виде «норм и ценностей, унаследованных от первобытных воинов, на которых хоть один раз хотел быть похожим каждый мальчишка.»
За восемь недель вооруженные силы должны были добиться самого главного: сломать внутри новобранца те психологические и социальные барьеры, которые общество построило на пути правонарушений, и воскресить первобытные инстинкты. Ударение делалось на три момента: убей или убьют тебя, выполни патриотический долг, и, в меньшей степени, ненависть к врагу. Вместе или по отдельности, была надежда, что эти ключевые моменты вдохнут в каждого человека дух воина.
Тем не менее, большинство молодых людей, старались избегать серьезных раздумий о том, почему они здесь находятся.
Из воспоминаний Джона Нийли: «Когда парни собирались вместе потрепаться, мы не говорили все время о Вьетнаме. Хотя инструктора и офицеры каждый день вбивали нам в мозг: «Будь готов. Готовься каждый день. Ты едешь во Вьетнам. Ты едешь на войну.» Но когда у нас появлялась свободная минута, мы меньше всего хотели говорить о Вьетнаме.»
Во время пребывания в пехотной учебке многие хотели сфотографироваться в парадной форме. Каково же было их удивление, когда вместо обычного мундира, им выдавали что-то вроде жилетки с рукавами, но без спины. Вид спереди был очень бравый, но это было похоже на смысл курса пехотной учебки: демонстративная ярость, противоречащая истинной природе вещей.
Несмотря на то, что курс учили выживать, применяя жестокость, солдаты и морпехи отправляли своим родителям и подругам письма на открытках, на которых жизнь солдата изображалась как летний лагерь бойскаутов. В гарнизонном ларьке продавались открытки с изображением ясноглазого солдата, мирно чистящего картошку. На другой безобидной открытке фигура в военной форме сидела на ракете и смотрела на мир с невинностью фарфорового ягненка. Еще одна юмористическая открытка, на которой был нарисован солдат в каске. Из каски торчали краны, патрубки и насос. Надпись гласила: «Мы стираем наши вещи и моемся в наших касках.» Это было странным противоречием между природой пехотной учебки, и, описывающими её словами картинками на открытках.
Солдат учили наиболее эффективным методам убийства. Их уже не просто учили обращаться с оружием, а заставляли сфокусироваться на цели, для которой это оружие было предназначено.
Пол Боэм вспоминает: «Инструктора пытались сделать мысль об убийстве более съедобной. Они нам говорили: «Убить гука, это все равно, что убить оленя. Кому какое дело, что ты убил его? Да всем по фую.» Но на стрельбище нам приходилось стрелять в мишени в виде силуэтов человека. Мы стреляли в людей.»
Инстинкт самосохранения, идея выжить – это сильная мотивация для человека. Во время учебы широко пропагандировалась мысль о том, что если не убьешь ты, то убьют тебя. Предмет «убийство» был основным на курсе одиночной подготовки, убийство было профессией пехотица.
Вспоминает Том Магеданц: «В нас вбивали такие лозунги: «Война это наша профессия – это хорошая профессия!», «Semper Fi, сделай или умри! Убей, убей, убей!». Штык был нужен чтобы «убить без сожаления», с криком «Убей» мы делали все упражнения, целью которых было отобрать жизнь другого человека. Через какое-то время, мы уже орали «Убей», действительно думая об этом.»
Из воспоминаний Дона Путнама: «Я прифуел, когда понял простоту этого метода. Инструктора вбивали нам в мозг мысль об убийстве. Чтобы мы не делали: маршировали, пели и что-то еще, нам постоянно напоминали: «убей, убей, убей». Нам показывали и рассказывали о противнике и его методах войны. Большую часть времени это были вьетконговцы. Это был способ заставить нас верить в правильность пути, по которому нас вела армия.»
Морпех Джеф Юшта вспоминает: «У меня было раздвоение сознания. Посещение церкви было обязательным в нашей учебке. Так мы маршировали туда и орали всем взводом «Убей!», каждый раз, когда левой ногой касались земли. В строю мы всегда орали речевки и песни. В большинство из них вбивало нам в подсознание, что вьетнамцы это долбанные недоноски. В речевках мы прославляли мужское начало и унижали женское. Инструктора злили нас, давая нашим девушкам клички, и намекали на то, что они на гражданке блядуют по полной. Винтовка была винтовкой, а хер был ружьем: одно для убийства, другое для веселья. (Примечание переводчика: речь идет об известной речевке: That is my rifle, that is my gun. One is for killing, the other for fun. Вариант стихотворного перевода: Вот моя винтовка, вот моё ружьё. Убиваю из винтовки, из ружья я баб ебу.) Таких речевок было до епеней. Иногда сержанты обсирали пацифистов и антивоенное движение. Нам говорили, что мы едем во Вьетнам воевать вместо этих трусов, которые ходят на антивоенные митинги. Сержанты делали свою грязную работу. Это помогало им делать нас злыми и яростными.»
Из воспоминаний морпеха Фила Ягера: «Все-таки нам вбивали в головы мысль об убийстве не так примитивно. Нас не сажали в палату в психушке с войлочными стенами, и не показывали нам кровь и кишки. Нам не завязывали глаза или уши, чтобы лишить нас одного из органов чувств. Все было не так. Это было больше похоже на «тебе лучше быть готовым убить, или ты умрешь. Есть только два выхода. 83 процента морпехов воют с винтовкой. Ты же едешь во Вьетнам. Каждый морпех рано или поздно попадет во Вьетнам. Лучше научись убивать.»
Широко использовался метод промывки мозгов на каждом этапе учебы. На утренней пробежке солдаты пели «Хочу поехать во Вьетнам, хочу убить Вьетконг.»
Большинство солдат адаптировались к этой игре, но для небольшого числа солдат это был стресс выше их терпения.
Вспоминает Терри Топл: «Я попал в Форт Льюис весной 1968 года. Для меня все вокруг было игрой с моим мозгом. Я просто не мог в это поверить. Мы отжимались и подтягивались под команду «убей, убей, убей!». На вопрос сержанта «Какое слово?», нужно было три раза проорать «Убей!». Стоишь в очереди за жратвой, подходит сержант и орет «Какое слово?», вопишь как епанутый «Убей, убей, убей!». У нас было двое пацанов, они стали реальными беспредельщиками, их просто до этого довели. Я иногда думаю, что нас проверяли, как мы реагируем на стресс. Один парень…. Он иопнулся прямо в очереди на кухню. Сержант доипался до него с этим долбанным вопросом, а он снял каску и прямо ей уепал сержанта в таблище. Реальный, пилять, отморозок! Я так думаю, что его дембельнули по причине нежелательности дальнейшей службы, не смог адаптироваться к армейской жизни. Вот так.»
В связи с тем, что на убийство делался такой акцент, и было столько методов и оружия, которым можно было выполнить эту задачу, что в Форте МакКелан, штат Алабама, Джон Нийли и его товарищи стали называть пехотную учебку не иначе как «тысяча и один способ легко замочить тещу».
Тем не менее, для молодых людей было практически невозможно пройти обучение без того, чтобы хотя бы проявить чувство любознательности в отношении того, чему их учат. Большинство считало, что стрелковая подготовка весьма забавна. Оружие касалось притягательным, а не вселяющим ужас. Они не осознавали полностью все опасности боя, но в них уже вырастали еще неоперившиеся воины.
Из письма Стива Фредерика из Форт Полка в 1967 году: «Я узнал очень много нового о приемах ведения войны и выживания, с тех пор, как попал сюда. Я даже хочу кое-что применить на практике. Я, ясный пень, не хочу туда ехать, но не хочу чувствовать себя откосившим. Может быть, мне хорошо промыли мозги, но на некоторые вещи я стал смотреть по-другому. Однако, что я слышал, Вьетконг – один из самых серьезных противников, с кем приходилось сталкиваться американской армии. Говорят, что если у Конга 15 патронов в магазине, он 15 раз попадет прямо в лобешник.»
Большинство солдат относились к обучению со смесью серьезности и уступки. Для наивных и восторженных особей, учеба стала схожей с религией.
Вспоминает Вернон Джаник: «Нам все время говорили «Лучше испачкаться грязью, чем кровью. Проливаешь пот в учебе – сохраняешь кровь в бою.» Я был с этим согласен. Это было хорошо и мудро сказано. Я не косил. Говорят: целься верней – старался попасть, как по-настоящему. Но многих это не трогало. Они как бы играли. Я все воспринимал всерьез. Я хотел научиться всему. И это того стоило.»
Обучение шло быстрыми темпами, по принципу «это для твоего же блага.» Солдатам объясняли, что их жизнь в джунглях зависит от этой учебы. Выживание обеспечивается немедленной реакцией, а она достигается повторением и муштрой. Британский военный историк Ричард Холмс писал: «Часть стресса в бою обусловлена быстро изменяющимся и неупорядоченным характером этого явления; боевое слаживание помогает минимизировать хаотичность сражения, и дает солдатам известные ориентиры в незнакомом окружении.» Несмотря на то, что только малое количество новобранцев могли реально представить себя в ситуациях между жизнью и смертью, последующие события часто демонстрировали, что выживание действительно зависит от соответствующих поведенческих навыков в случаях, когда нет времени на раздумья, нет второй попытки.
Пропаганда и неофициальные разговоры о расовой неполноценности противника, также делали более приемлемой идею убийства. Одним из четких постулатов при обучении был такой «не верь никакому вьетнамцу.»
Эд Хобан вспоминает: «На AIT армия нас учила, что все вьетнамцы плохие. Я никогда не слышал что-нибудь о дружественных вьетнамцах, пока был на AIT.»
Вспоминает Брайан Гуд: «В пехотной учебке нам никогда не рассказывали о дружественных Америке вьетнамцах. Они все были Чарли, гуки, ВК. Если это косоглазый, то у него есть АК-47. Если это косоглазая баба, то она точно прячет под платьем гранату.»
Противник неизменно рисовался в образе получеловеческих существ – паразитичных и злобных. То, как представляли противника кадровые офицеры, убеждало некоторых новобранцев в том, что противник мало отличается от грызунов или подобных паразитов. Были и те, кому такая учеба подогревала существовавшие у них расистские настроения.

 Отправлено: 28.12.11 15:14. Заголовок: КУРС ПОВЫШЕННОЙ ОДИН..

КУРС ПОВЫШЕННОЙ ОДИНОЧНОЙ ПОДГОТОВКИ (Часть 2)

Вернон Джаник вспоминает: «Нас учили, что они самые худшие животные. Ни одной этой мрази верить нельзя. Нам всегда говорили, что женщины и дети, такие же долбанные враги. Мы всегда помнили об этом. Мы никогда не верили никому из этих гребанных косоглазых. Да я, пилят, уже их всех ненавидел, до того, как туда попал. Все, кто косоглазый это вонючее дерьмо. Мы были уверены, что они как змеи – могут укусить исподтишка. И это жило во мне. Нельзя верить косоглазым.»
Убийство подобных тварей не только было приемлемым, но и достойным делом, когда об этом говорили в историческом контексте военной службы. Это делали раньше поколения американцев, и отправляющиеся во Вьетнам рекруты, должны были снова сделать то же самое.
Норман Кузинс предположил, что такое убийство воспринимается молодежью с большей готовностью, из-за влияния средств массовой информации. «Задолго до того, как ребенок учиться читать, он умеет переключать телевизор. Он быстро попадает в мир орущих пьяниц, избалованных идиотов, готовых нажать на курок подонков и других мошенников. Кого бы он не видел на экране: индейцев, нацистов, япошек, коммуняк, или любых других генетически предопределенных подонков, все они плохие парни на свете. Имя им зло. С другой стороны, Америка занимает особое место в мировом порядке. Обладая большей силой и знаниями, духовным превосходством, мы избраны на роль хороших мальчиков. Нас благословил Господь. Человечество требует, чтобы человек из Америки был не только против плохих парней. Будучи человеком из Америки, ты должен убивать плохих парней.
Патриотизм иногда затмевает другие чувства, в ряде случаев, при использовании во время обучения, даже обостряет расовую ненависть. Впитывание ненависти к вьетнамцам было скрытым процессом, происходившим внутри ветеранов Вьетнама, которые даже и осознавали, что он происходит у них внутри. Все больше и больше отслуживших во Вьетнаме становились инструкторами. Их собственный опыт показывал, что вьетнамцы не всегда являлись образцом гуманности. Поэтому антигуманизация обучения, усиливалась их собственными впечатлениями. Ветераны учили новобранцев, и последним было легче принять эти убеждения, которые от них ждали, когда они прибывали во Вьетнам. Черствость по отношению к противнику было легко культивировать, принимая во внимание отсутствие у солдат каких-либо знаний о культуре вьетнамцев и об их обществе в целом.
На проповедях в тени казарм ветераны рассказывали истории о предательстве и вероломстве гражданского населения. Расистский подтекст этих проповедей становился ясен родителям солдат, которым их сыновья писали в письмах «гуки», «динкс», «косоглазые», что свидетельствовало о том, что перестройка мышления стала давать свои результаты. Это не только влияло на восприятие солдатом моральности его действий в бою, но и освобождало его сознание от всех последствий его поступков.
Майкл Джексон до того, как попал в армию, был очень чувствителен к расовым предрассудкам, поэтому эффективность процесса расовой мотивации и воспитания был ему хорошо понятен.
Из воспоминаний Майкла Джексона: «Большинство кадрового состава на AIT, в сержантской школе и на курсах рейнджеров, прошли Вьетнам. Если они говорили о вьетконговцах, они называли их «чарли» или «гуками». Еще нам показывали разные фильмы и фотографии. Чтобы мы знали, что могли сделать вьетнамцы с американцами, какие это скоты и животные. На меня произвело очень сильное впечатление рассказы инструкторов о том, что противник обессилен, и призывает в войска восьми-, девяти- и десятилетних мальчишек и девчонок. Но когда я попал во Вьетнам это было совсем не так.»
Вот, что Джек Фрейтаг говорит о сущности инструкторов Морской Пехоты: «Мы не смотрели на вьетнамцев, как на людей. Они были недочеловеками. Убить их, должно было быть несложным. Если идти дальше, то они представлялись просто вязанками дров. Мы не должны были как-то переживать из-за них. Ведь они были неразумные существа. Вот так нас учили. Сержанты говорили «гуки» и «узколобые» (В оригинале – zipperheads). Нас заставляли каждый день ловить разных насекомых, и сержанты приказывали: «Это гребанный гук. Наступи на него и раздави это дерьмо.» Каждый день мы убивали насекомых. И нам продолжали вбивать в головы, что это гуки, и мы должны убивать их.»
Новобранцев кормили анекдотами о лживых вьетнамцах, переиначивая байки времен Второй Мировой Войны о японцах. Всех учили не быть слишком самонадеянными в общении с вьетнамцами и предостерегали от доверия к гукам. Опасность доверчивости иллюстрировалась множеством историй. Отравленные напитки в бутылках, добавление битого стекла, мочи или яда в воду. Рассказывались истории о гранатах, спрятанных в коробках у чистильщиков обуви, или в пластиковых канистрах с водой, которые таскали дети. Старухи прячут мины, а старики измеряют шагами расстояние до американских позиций и передают эти сведения вьетконговским минометчикам. В этих рассказах была некая доля правды, но и недовольство прибывающих во Вьетнам солдат, было достаточным основанием убедить самих себя в достоверности этих сплетен.
Социолог Вэйн Р. Эйзенгарт писал, что термины «гук» и «косоглазый» чрезмерно использовались в процессе подготовки, и оказывали подсознательный негативный эффект на солдат. Это могло усилить противоречия между черными и белыми, когда этнические меньшинства слышали фразы типа «Убей желтого ублюдка!» или «Нельзя верить ни одной косоглазой падле!». Не белые новобранцы были более чувствительны к расовым вопросам, особенно когда негры, индейцы и монголоиды воспринимали военный жаргон как доказательство превосходства белых.
Из-за жесткого графика обучения солдаты не получали практически никакой информации по культуре Вьетнама. Пехотинцам не предлагался позитивный альтернативный взгляд на жизнь тех людей, кому они должны были помочь в борьбе за свободу и демократию. Эйзенгарт считает расовый аспект обучения не правильным, потому, что культивирование у войск расовых предрассудков против вьетнамцев было непродуктивным. Для достижения успеха от солдат требовалось не завоевание земли, а поддержка и лояльность местного населения, чего нельзя было добиться в условиях резко негативного отношения американцев к вьетнамцам.
Входить в доверие к вьетнамским крестьянам называлось «борьбой за умы и сердца». У этого был ироничный акроним WHAM (Примечание переводчика: Борьба за ума и сердца – Winning Hearts And Minds – WHAM. Wham означает быстрый половой акт, не приносящий женщине удовольствия. Проще говоря: чпокнуть по быстрому, слить баллоны, отъипать). По смыслу это было гораздо ближе к истинным чувствам солдат, которых заставляли «бороться за умы и сердца». Инструктора с удовольствие и с доходчивой грубостью объясняли своим подопечным, что бороться за умы и сердца достаточно просто: «Нужно сделать только одно: схватить этих людишек крепко за йайцы, и их сердце и мозги тоже будут в ваших руках!»
Кроме расовой ненависти к вьетнамцам, которая могла мотивировать небольшой процент военнослужащих, гораздо большее количество новобранцев воспринимала антикоммунистическую пропаганду.
Как и большинство своих товарищей, морпех Джеф Юшта не придавал особого значения психологическим и расовым обоснованиям убийства и ненависти. Из его воспоминаний: «Да ни фуя все эти песни и речевки не научать убивать без раздумий и сожаления. Так, могут только слегка помочь. Я думаю, что без этих песен и лозунгов можно было вполне обойтись. Надо было подчеркнуть славную историю Корпуса. Гордость морпехов за победы в Первой и Второй Мировой, битву за Иводзиму, за водохранилище Чосин. Все эти парни отдали свои жизни за свою страну. Теперь перед нами северовьетнамцы или Вьетконг. Это другой противник, которого надо замочить, и вы, парни, лучшее, что есть у нашей страны. Это дело, которое надо сделать! Будь мужиком и сделай это! В учебных классах висели портреты Чести Пуллера (Примечание переводчика: генерал-лейтенант Корпуса Морской Пехоты США Lewis Burwell “Chesty” Puller. Офицер Морской Пехоты, получивший наибольшее число наград. Своё прозвище Chesty (широкогрудый), видимо получил из-за большого количества орденов.) и других морпехов. Мы всегда сравнивали себя с ними. Может быть, когда-нибудь и обо мне будут говорить, что я герой.
Так как многие новобранцы разделяли чувства чести и патриотизма, Армия и Морская Пехота легко вставили эту мотивационную тактику в программу обучения.
В 1950-1960 годах целая плеяда голливудских актеров, таких как Джон Вейн, Гленн Форд, Чарлтон Хестон, Джек Уэбб и другие, представляли на экране образы героев и борцов за справедливость. Воспитанные на «Песках Иводзимы» и Супермене, чей девиз был «Правда, Справедливость и Американский Путь», молодые ребята не сомневались в духовном превосходстве и моральной ответственности. Кроме того, пятидесятые годы были началом холодной войны, и в школе недвусмысленно насаждалась идея защиты Америки. Для учебных фильмом типа «Вьетконг. Знай своего врага.» использовались таланты известных голливудских актеров. В игровом кино основной темой были долг и патриотизм, то же самое, что прививали новобранцам в учебных центрах.
Вместе с мотивацией новобранцев и попыткой дать им обоснованные причины на убийство, военная машина продолжала обучать их тактике и практическому использованию различных видов вооружений. Личному составу демонстрировали огневую мощь танков, бронетранспортеров, вооруженных вертолетов и артиллерии. Им также давали более углубленные знания по использованию основных видов стрелкового оружия: пулемета М60, крупнокалиберного М2, гранатомета М79, противотанкового гранатомета М72, 0.45-калиберного пистолета М1911, и, конечно же, стандартного оружия пехоты – винтовки М16.
На теоретическое ознакомление со всеми видами вооружения отводилось по несколько часов. Но практическое использование мощных и более дорогих видов оружия было ограниченно. Так, например, на стрельбу из М2 тратили 5-10 секунд. Каждый солдат делал не более двух выстрелов из М72, если только он не становился бронебойщиком. Гранаты расходовались тоже в режиме экономии, немногим удавалось метнуть больше, чем 5-6 боевых гранат. Правила техники безопасности были ужесточены. Оба этих фактора позволяли ознакомить новобранцев с оружием, но не подружить их с ним. Обращение с особыми видами вооружений вообще ограничивалась одним – двумя солдатами во взводе. Джеф Бьюти, например, с гордостью написал домой, что ему единственному доверили стрелять из огнемета.
Однако, стрельбе из винтовки отводилось достаточно времени. В 1967 году в армии начали в нескольких отобранных ротах эксперимент с применением новой техники стрельбы. Это был тип быстрой реакции или инстинктивного выстрела, названный «Быстрый Выстрел» (В оригинале Quick Kill). Этот метод был придуман табачным торговцем из штата Джорджия. При Быстром Выстреле солдат учили не целиться. Винтовка становилась продолжением руки, приклад прижимался к плечу вровень с челюстью, левая рука полностью вытянута. Оба глаза открыты и смотрят чуть выше цели. Войска использовали для учебы модифицированную винтовку Daisy Model 199 с утяжеленным прикладом, чтобы сделать их более похожими на настоящее оружие. Человек начинал стрелять шариками в крышки от банок или алюминиевые диски, которые подбрасывались в воздух перед стволом винтовки. Через 10 минут большинство солдат могли попадать в крышки. Затем огонь вели по силуэтным мишеням, установленным в 14 метрах от стрелка. Потратив несколько часов и восемь сотен пуль, многие рекруты могли попасть в подброшенную монетку. Затем эта методика отрабатывалась с М16. Техника Быстрого Выстрела не должна была полностью заменить стандартные стрелковые упражнения, но она значительно помогала солдатам инстинктивно реагировать на врага, который мог внезапно появиться из плотных джунглей на расстоянии меньше 10 метров. В таких условиях солдат видел противника лишь мельком, и не имел возможности тщательно прицелиться. Выживание зависело от того, кто выстрелит первый и выстрелит точно.
С каждым днем солдаты проводили все больше времени в полевых условиях. Напряжение увеличивалось, а время на сон и отдых уменьшалось. С приближением окончания курса подготовки упражнения становились все более сложными и приближенными к боевой обстановке.
Из письма Стива Фредерика своим родителям: «На трое суток нас вывели на учебный бой. В первую ночь мы с Бобом Ньюсманом удалось откосить, и мы прокрались в палатку и провели ночь в своих спальных мешках. Это было так классно урвать у армии четыре дополнительных часа сна. На вторую ночь нас распределили по ячейкам. Ячейки были выкопаны по кругу, который называют периметр. Это должно было быть как настоящий бой. Мы с Харкеном попали вместе в ячейку. У нас были винтовки с холостыми патронами. По нам стреляли тоже холостыми из пулеметов и винтовок. Вокруг нас заложили взрывчатку, которая долбанула вся сразу. Перед тем, как все началось, мы решили выкурить сигаретку. Но тут тишину разорвал громкий голос с иностранным акцентом. Это была вьетнамская пропаганда. Голос предлагал нам сдаться, потому, что мы окружены, и сопротивляться бесполезно. Голос говорил о наших домах, и, что эта война не наша война. Это было интересно послушать, особенно сидя в мокрых и холодных ячейках. Я могу себе представить, как себя чувствуют солдаты в тысячах миль от дома, сражаясь на войне, которую они не понимают и нисколько не хотят принимать в ней участия. Поверьте, это была очень реалистичная ночевка.»
Все солдаты проходили ознакомление с тактикой аэромобильных операций. Для одних это было несколько вылетов на вертолетах с высадкой в поле, а для других залезание и спрыгивание с деревянных скамеек, поднятых на полутораметровую высоту. К сожалению, сколько бы времени не тратили на учебные высадки, это не имело ничего общего с аэромобильной операцией в реальных боевых условиях. Терри Массер попал в 11-ю Воздушно-Штурмовую Дивизию и прошел гораздо большую аэромобильную подготовку, чем большинство пехотинцев. 11-я Воздушно-Штурмовая Дивизия позже была отправлена во Вьетнам, составив основу 1-й Кавалерийской Дивизии.
Из воспоминаний Терри Массера: «Тренировки по высадке с вертолетов были полезными. Но мы не были готовы к «горячей» зоне высадки. Можно прочитать об этом в инструкциях, но пока ты сам не попадешь в «горячую» зону высадки, ты не сможешь иметь об этом представления. Никто был к этому не готов.»
Деревни, их быт и обитателей, как и другие особенности Вьетнама, было трудно сымитировать. Тем не менее, еще в 1966 году новобранцы проходили по учебным вьетконговским деревням. Части, проходившие подготовку в штате Нью-Джерси (Форт Льюис и Форт Дикс), считали, что снег в этих деревнях несколько не реален. Конечно, в этих учебных деревнях не было мирных жителей, не было криков и возмущения матерей, испуганных и визжащих детей, незнакомых запахов, шныряющих под ногами кур и поросят. Невозможно было имитировать беспорядок, который возникал из-за языкового барьера, жару и усталость, натянутые нервы и страх. Никто из новобранцев, входивших в эти деревни, не терял за неделю до этого своих лучших друзей. На их одежде не было крови товарища, час назад попавшего в ловушку. Но самое главное, что методично передвигавшиеся от одной хижины до другой, новобранцы не испытывали страха и всплеска адреналина.

 Отправлено: 28.12.11 15:18. Заголовок: КУРС ПОВЫШЕННОЙ ОДИН..

КУРС ПОВЫШЕННОЙ ОДИНОЧНОЙ ПОДГОТОВКИ (Часть 3)

Многие критики предполагали, что при подготовке новобранцев к службе во Вьетнаме были допущены значительные ошибки. Солдаты не получали языковых и культурных знаний, лишь немногие прошли курс подготовки в настоящих джунглях в Панаме. С эскалацией войны, все больше времени уделялось ловушкам и местам, где их можно было установить, но ни один из вопросов не был полностью отработан. Большинство ошибок в процессе подготовки происходили от того, что у среднестатистического пехотинца служившего два года, не было времени на обучение сверх программы начального и повышенного курсов подготовки. И, к сожалению, программа подготовки не была хорошо адаптирована к боевым действиям во Вьетнаме.
Проблема заключалась в том, что американских солдат готовили к тактике ведения обычной войны. Во Вьетнаме они применяли обычную тактику против необычного противника, вместо того, чтобы учить и использовать тактику низко-интенсивной контрпартизанской войны. Однако, в то же время армия нуждалась в большом количестве солдат для гарнизонов в Германии и Корее, что означало, что этих солдат надо учить обычной тактике. В условиях, когда стояли разные и противоречивые задачи, учитывая ограничения во времени и финансовых средствах, было просто невозможно сделать больше. Дополнительная специализированная и углубленная подготовка также требовала высоко-мотивированных людей со способностями выше среднего, а такие люди всегда были в дефиците.
Полковник Эндрю Крипеневич на протяжении своей долгой службы убедился в нежелании вооруженных сил отойти от основной концепции традиционной войны. Термин традиционная война подразумевает такой тип войны, при котором противники имеют желание сражаться. Фундаментальная военная философия игнорировала партизанскую войну низкой интенсивности, поэтому были лишь незначительные отступления от убежденности в том, что стратегия, принесшая победу во Второй Мировой Войне, может быть с успехом применена во Вьетнаме. Американская концепция, как её описывает Крипеневич, была основана на использовании больших подразделений с ограниченной наземной подвижностью, располагающих неограниченной огневой мощью. Эта военная доктрина позволяла добиться необходимого в битве преимущества, расходуя большое количество материалов и денег, при этом, не тратя крови американских солдат. Принимая во внимание затяжной характер войны, неизбежно встает вопрос о том, сколько в конечном итоге будет пролито солдатской крови, в результате применения такой доктрины. Продвижение по службе на всех ступенях современной, корпоративно мыслящей военной иерархии 1960 – 1970 годов достигалось решительным командованием в сражении, что подразумевало уничтожение войск противника. Было крайне маловероятно продвинуться по службе сидя как нянька в отдаленной деревне, и охраняя урожаи риса.
США потратили огромное количество сил и средств во внутренних районах Вьетнама, пытаясь «найти, окружить, напасть и уничтожить» противника. Когда американские войска контактировали с гражданским населением, у них было достаточно времени разрушить отношения, не недостаточно времени, чтобы их построить.
В ретроспективе, многие солдаты, служившие во Вьетнаме, жаловались на недостаток специализированной подготовки.
Из воспоминаний Рендалал Хользена: «Нам показывали разное оружие. Но на М16 и мины Клеймора, которые мы каждый день использовали в Наме, тратилось столько же времени, как и на всякие другие вещи, которых мы там даже и не видели. У армии была своя процедура. Ты должен был изучить это, это и это. Сдать квалификационный зачет. Этим пользовались в Корее или еще раньше. Нас заставляли заниматься тяжелой физической работой, а не учили навыкам, которые могли нам пригодиться во Вьетнаме. Я не могу сказать, что нас ни чему не учили, но этого было недостаточно.»
Через месяц после прибытия во Вьетнам, многие обычные пехотинцы начинали ощущать, как вспоминает Терри Массер «что я и мои товарищи не были соответствующе подготовлены к тому, что нам тут надо было делать.»
Герри Баркер, отслуживший 4 тура во Вьетнаме, два последних в Зеленых Беретах, был новоиспеченным сержантом 1-го Батальона, 8-го Кавалерийского Полка, во время боев в долине Иа Дранг в ноябре 1965 года. Он вспоминает: «Когда наша часть туда прибыла, мы совершили все возможные ошибки. Мы были не подготовлены к этому. Мы готовились воевать как во Второй Мировой, и мы были не правы. Я помню ночные патрули – нас отправляли на патрулирование в 3-4 километрах от базы в Ань-Хе в сентябре и октябре 1965. Абсолютно бессмысленные задачи. Мы этого не знали. Мы выходили, не выполняли своих задач, и думали, что мы делаем что-то неправильно.»
Ни один из солдат был подготовлен эмоционально к тем сражениям, в которых они принимали участие. Несмотря на очевидный факт, что в бою каждый испытывает страх, американских солдат не учили, как с этим страхом справляться, не рассказывали, какие чувства они будут испытывать до и после боя.
Лейтенант Брюс Хейм из 101-й Воздушно-Десантной Дивизии писал кадетам родного Вест-Пойнта: «Ни армия, ни Вест-Пойнт не учат вас быть готовыми увидеть первого убитого товарища, первого раненого тобой ребенка, первую плачущую вдову. На общевойсковой подготовке вам никто не расскажет о том, как тебя под обстрелом трясет от страха и хочется блевать.»
К концу пехотной подготовки, у большинства солдат возникает искренне чувство страха за свою неопределенную судьбу. Солдаты и морпехи осознавали разрушительный потенциал оружия, которым их учили пользоваться. Даже их винтовка М16 была вселяющим страх оружием.
Вспоминает Том Магеданц: «М16 была классной. Она весила около 6 фунтов, и из неё было легко стрелять. Чтобы там не говорили, а заедала она редко. Инструктора называли её “Matty Mattel” (Примечание переводчика: Matty Mattel – Мальчишка-пупсик, кукла ростом 40 см, талисман компании Mattel, выпускавшей игрушки), потому, что она была как игрушка. Я видел игрушечные винтовки, которые выглядели более реалистично, но я бы не хотел оказаться на неправильном конце М16. Нам показали, что если выстрелить в патронный ящик, заполненный для тяжести водой, то он просто подлетел, и пуля пробила в нем здоровенную дырку. Ящик был весь искорежен. Это вам не фуй собачий.»
Новобранцы начинали все больше убеждаться в том, что сражение, это серьезное дело. Осознавая свою задачу сквозь призму «убить или быть убитым», они приходили к логическому выводу, о том, что на другой стороне земли есть парни, которых учат их убивать. Многие понимали, что если они едут на замену, то есть те, кто не конца прошел свой тур. Каждый новобранец к концу пехотной подготовки испытывал страх, куда его дальше отправят. Для большинства осознание этого дало почву для переоценки значимости жизни и смерти.
В сержантской школе в Форт Беннинге, будущий сержант Стивен Фредерик вместе со своим подразделением провел пару часов в лесу, вооруженные пневматическими винтовками, и в специальных масках. Он писал: «Это было забавно, и почти всерьез. Потому, что когда в тебя попадал шарик, ты останавливался и мог подумать.»
К концу AIT солдаты могли использовать своё оружие с достаточной степенью эффективности, и были знакомы с тактикой действий отделения. Большинство из них было в той или иной степени мотивировано и настроено, меньшинство хотела попасть на боевые, для того, чтобы хотя бы опробовать свои навыки. Некоторые скрывали свою радость, получив предписание во Вьетнам.
Вспоминает Терри Топл: «Это может показаться странным, но я был горд, тем, что иду воевать за свою страну. Я был испуган, взволнован, но горд. Я не знаю почему – может быть, это был как-то воспитано во мне.»
Некоторые горячие головы ждали возбуждения боя, но большинство испытывало тревогу в различной степени, в основном от будущей неизвестности. Большинство солдат уже были пресыщены обучением и игрой в армию. Они знали, кто с ожиданием, кто со страхом, что следующие 12 или 13 месяцев (12 – армейцы, 13 – морпехи) они проведут во Вьетнаме. К концу пехотной учебки большинство новобранцев выражали сильное желание «не тянуть кота за все принадлежности» , несмотря на то, что многие их них чувствовали безысходное отчаяние в этом утверждении.
Смерть знакомых усиливала это отчаяние, и придвигала войну все ближе и ближе. У потерявших друга или знакомого во Вьетнаме, возникало желание отомстить и страх за свою жизнь. Больше, чем что-нибудь другое это ставило солдата перед вопросом: почему он должен был идти и рисковать своей жизнью. Патриотизм и чувство долга были значимыми аргументами, когда до отправки оставалось несколько недель. С приближением дня окончания курсов, эти доводы становились менее весомыми. Стив Фредерик заканчивал AIT в январе 1968 года. Он узнал, что его товарищ, Пол Стриеп, погиб во Вьетнаме. Стив думал о своей смерти, и о том, за что погиб его друг. «Я хотел бы думать, что Пол погиб за что-то. но я не мог заставить себя в это поверить.» Это было чувство, которое принесли во Вьетнам те, кто прибыл туда после 1966 года. И это нельзя было исправить никакими тренировками.
Вспоминает Фил Ягер: «Моим первым боем во Вьетнаме был бой за Mutter’s Ridge. Нас хорошо учили, но настоящая учеба начиналась только тогда, когда ты приезжал во Вьетнам. Инструктора не могли нас научить как правильно вести себя в этой бойне. Ты сам-то кого-нибудь готовил к войне? Нет, ну и все! Я за два своих первых месяца в Наме научился тому, чему меня никогда не смогли бы научить в учебке.»
Дуайт Рейланд тоже согласен с Филом Ягером: «Вот попробуй научить человека плавать на коврике в спальне. Нет, ты, конечно, можешь чему-то его научить. Но ты ни хрена не будешь уверен в том, умеет он плавать или нет, пока не бросишь его в воду.»
Вот что писал бывший морпех Второй Мировой Войны Юджин Следж: «Изобретение винтовки, пулемета и осколочных снарядов превратило войну в длительное и бесчеловечное убийство. Солдат надо учить реалистично, чтобы они могли выжить и ни сломаться, ни духом, ни телом.
Я, как и все, ворчал по поводу наших бараков и дисциплины. Но, то, что нам пришлось испытать на Окинаве и Пелейлу, ни в какое сравнение с этим не шло. Шок. Психологический и физический шок и непрерывный стресс. Японцы сражались, чтобы победить. Это была бесчеловечная, грубая, изнурительная и грязная работа. Наши командиры знали, что если мы хотим выжить и победить, мы должны тренироваться в максимально приближенных условиях, хотим мы этого, или нет.»
Во Вьетнаме, солдатам пришлось сражаться в таких же условиях, и с таким же убежденным противником. Было бы в корне неверным сказать, что те, кто отвечал за подготовку солдат во время Войны во Вьетнаме, меньше знали о реалиях войны, чем те, кто готовил капрала Следжа. Несмотря на то, что учителя вьетнамской эры подвергались критике за жесткость и непонимание, их действия при последующим рассмотрении, доказали, что они прилагали все возможные усилия.

 Отправлено: 28.12.11 15:19. Заголовок: ОТПРАВЛЕНИЕ. 03 Ок..

ОТПРАВЛЕНИЕ.

03 Октября 1967 года.
Дорогая Мама!
Наш корабль переполнен людьми, и плыть на нем не слишком приятно. Днем на палубе нельзя найти места, чтобы даже постоять. В отсеках где мы спим тоже очень мало места. Я точно хочу увидеть твердую землю, пусть даже это будет Вьетнам.
На этом корабле каждое утро в 9 утра проходит служба, а каждое воскресенье проводят причастие. Это помогает переносить наше путешествие. В первые несколько дней многие ребята страдали от морской болезни, что, как ты догадываешься, не делало наше путешествие лучше. Я не заболел, как они, но первые 2-3 дня мне было нехорошо.
Конечно же я с нетерпением жду того дня, когда смогу снова стать свободным человеком. Скорее всего, будет нужно еще пару недель, чтобы попасть домой, после объявления о демобилизации. Заканчиваю писать, потому, что скоро выключат свет. Не волнуйтесь за меня, ведь на моей стороне вся армия США.
Увидимся через 349 дней или раньше.
Удачи вам. Ваш любящий сын Леонард

Перед отправкой во Вьетнам солдаты получали отпуск. Они имели возможность некоторое время побыть с родными, пожить гражданской жизнью, поесть домашней пищи и повидаться с друзьями. Отпуск давал желанную возможность отвлечься от тревожащих мыслей о войне. Не удивительно, что наибольшую тревогу внушала неизвестность. Те, кто отправлялся во Вьетнам в 1965 году, не имел возможности, в отличие от тех, кто ехал туда в последующие годы, пообщаться с ветеранами.
Терри Массер убывал во Вьетнам в составе 1-ой Кавалерийской Дивизии в августе 1965 года. Он вспоминает: «Ни я, ни мои родители не имели ни малейшего представления о том, что такое война во Вьетнаме. Наверное, 80% населения не смогли бы найти Вьетнам на карте. Я был одним из них. Когда я приехал домой в отпуск, родители, конечно, волновались за меня. Но реальных причин для волнения не было. Еще не стали прибывать домой цинковые гробы с нашими ребятами. Это было предчувствие. Всем свойственно волноваться о чем-нибудь, но было не понятно, о чем надо волноваться. Мы верили, что мы неуязвимы. Если что-то произойдет, то это случиться не с нами.
После того, как в газетах стали печатать списки погибших, и репортажи из Вьетнама стали регулярно появляться в теленовостях, люди осознали, чего стоит бояться. Те, кто отправлялся во Вьетнам после 1965 года, были в курсе дел, и были склонны к фатализму. Несмотря на то, что друзья и родственники преуменьшали степень опасности, возможность попрощаться, повышала значимость этого события для всех участников.
В целом поведение всех солдат в отпуске перед отправкой имело один и тот же сценарий. Конечно, он зависел от персональной ситуации, но почти все солдаты и морпехи старались как следуют гульнуть в последний раз, и подольше пообщаться с родителями, женами или подругами.
Вспоминает Том Рубидо: «Я вернулся в свою Южную Дакоту. Я закончил курс десантной подготовки и был готов отмудохать шестерых морпехов, или оторвать головы десятерым гукам и засунуть им их в задницы. Насквозь промокший я весил 50 килограмм. В отпуске я важно разгуливал по городу. Я встретился с моей девчонкой, и сделал то, что делает каждый мужик.»
Из воспоминаний Джона Нийли: «Первое, что я сделал, так это переоделся в гражданское. Потом я пошел прошвырнуться и посмотреть, что изменилось. Приколись, ничего не поменялось. Все было так же, как и прежде. Только я изменился. Я предполагал, что мне надо подумать о том, как много мне надо сделать за эти две недели, проведенные дома. Мне уже рассказали несколько историй про ребят, которые действительно попали в дерьмо. О тех, кто был убит во Вьетнаме. Несколько моих друзей из Алтуна (штат Пенсильвания) уже погибли. У меня в голове стали появляться мысли о том, что что-то может случиться. В общем, я две недели отрывался по полной. Гулял с друзьями, каждую ночь я таскался по телкам. Короче, старался получить от жизнь все что можно в эти две недели.»
Вспоминает Лайн Андерсон из Вайтхолла, штат Висконсин: «Мой последний вечер отпуска мы начали в баре. Наипеенились в хлам и поехали прокатиться. Устроили на дороге гонки. Копы притащили нас в тюрьму округа Тремплоу. Приехал мой отец и сказал судье, что мне завтра лететь в Окленд, что я отправляюсь во Вьетнам. Меня отпустили.»
«Он отправляется во Вьетнам» - было объяснением и оправдание асоциального поведения молодого человека, к которому в другое время за подобные выходки, родители или магистрат отнеслись бы гораздо строже.
Военное будущее накладывало свой отпечаток на отношения с девушками. Молодые люди в отпуске, стараясь удовлетворить свои сексуальные потребности, активно требовали от девушек «доказать» свою любовь к ним, или, на худой конец, просто предоставить. Позднее, активисты антивоенного движения стали использовать сексуальные желания молодых парней в своих интересах. Они предлагали девушкам «Скажи ДА, тем парням, которые сказали НЕТ».
Чаще всего у отпускников удовольствие, которое потом заканчивалось проблемами, было употребление спиртного. Девятнадцатилетний юноша не имел права покупать спиртное и голосовать на выборах. Только в 1970 году 26-я поправка к Биллю об Избирательных Правах снизила этот возраст до восемнадцати лет. В это время появилась печальная шутка «Достаточно взрослый, чтобы умереть, но недостаточно взрослый, чтобы купить». (Примечание переводчика: в оригинале: Old enough to die, but not old enough to buy.) Несмотря, на существующий официальный запрет, в большинстве случаев молодые люди доставали спиртное.
Одной из основных мыслей, преследующих будущих ветеранов Вьетнама в отпуске, был страх за то, что с ними может случиться на войне. Несмотря на то, что большинство людей верило в то, что с ними ничего не случиться, их одолевали сомнения. Они пытались с ними бороться, но так или иначе, этот страх проникал в их личности.
В связи с этим, многие придавали особое значение общению с родными и близкими. Одни старались провести побольше времени в кругу семьи, другие готовились сказать родным много важного, на случай, если они не вернуться с войны. Другие наоборот расходились со своими девушками, потому, что были уверены, что придут домой.
О своем разговоре с отцом в декабре 1967 года вспоминает морпех Кеннет Коркоу: «Мы стояли с отцом на поле около нашего ранчо. Я сказал: «Па, наверное, очень счастлив в жизни. Смотри, вокруг твоя земля и твои коровы. Эту землю отобрали у твоих предков во время Депрессии, а ты все вернул и прикупил еще земли.» Он мне ответил: «Знаешь, сын, я никогда не мерил счастье количеством акров. Когда я умру, мне гораздо будет важнее, чтобы все мои друзья не смогли поместиться в нашей церкви.» Мне это было очень интересно, потому, что мы с отцом говорили о работе, о спорте, но никогда не философствовали, не говорили по душам. Я навсегда запомнил этот разговор.»
В некоторых семьях, особенно в тех, где были ветераны Второй Мировой Войны или Войны в Корее, молодым солдатам давали напутствия типа «Будь сильным, ты теперь мужчина», «Иди, и пройди это с честью.»
С эскалацией войны, многие отпускники сталкивались с антивоенными настроениями друзей и родственников. Дэн Крейбель, вспоминает о своем отпуске в 1969 году: «Мама была вся в слезах. Отец, который воевал во Вторую Мировую был горд за меня. Одна из моих сестер была активисткой антивоенного движения, участвовала в маршах, и все такое. Она начала меня пугать и грузить, тем, что это несправедливая война, что меня будут считать преступником, если я принимаю в ней участие. Она сказала, что я должен бежать в Канаду. Мама не смогла это выдержать. Оказывается, она была в кладовой и слышала наш разговор. Она выскочила к нам, в ярости, в слезах и закричала на сестру: «Оставь его в покое! Что ты хочешь, чтобы он сделал? Что ты просишь, чтобы он совершил? Он же убежден в том, что хочет сделать! Почему ты поддержишь его?» Потом сестра подошла ко мне и попросила прощения. Она сказала, что не подумала о этом. Я не мог смыться в Канаду, у меня не хватило бы смелости и духа так поступить.»
После возвращения из отпусков, многие солдаты сталкивались с пост-отпускной депрессией, которая, несмотря на интенсивность, как правило, быстро проходила. Прибывая обратно в казармы, они некоторое время тупо лежали на койках, размышляя, как вспоминает Пол Меринголо « о том, что впереди был только Вьетнам, неизвестность войны, неизвестность будущего, страх перед длительной разлукой. Но тебя быстро заставляли принять участие в подготовке подразделения к отправке, ты втягивался в военную рутину, и это чувство уходило.»
Отправляемые во Вьетнам части часто испытывали нехватку в личном составе. Так, например, в 1-й Кавалерийской Дивизии, при её отправке во Вьетнам в сентябре 1965 года не хватало 500 человек только среди летного состава (пилоты, механики, бортстрелки). В связи окончанием срока службы 2700 не могли ехать вместе с остальными. С этой же проблемой столкнулись и остальные дивизии. Армии удалось решить этот вопрос с помощью обмена части солдат, которым оставалось служить несколько месяцев, на солдат из других подразделений с различными оставшимися сроками службы. Подобная «инфузия» решила проблему массовой ротации личного состава, но потребовала дополнительных затрат в отношении сплоченности обоих вовлеченных в сделку подразделений. После 1967 года ситуация улучшилась, однако, к этому моменту переброска основных подразделений была закончена. Из 81 армейского пехотного батальона, к января 1967 года во Вьетнам было отправлено 54. К 1968 году только 11 батальонов сталкивались с необходимостью вливания личного состава извне. Ко второй половине 1969 года таких батальонов осталось только 2. Все батальоны Морской Пехоты, кроме 27-го батальона, прибыли во Вьетнам до 1968 года, и у них было меньше проблем с ротацией личного состава, чем в армейских частях.
С аналогичной ситуацией вооруженные силы столкнулись и при выводе войск из Вьетнама. Покидавшие Вьетнам подразделения не сохраняли свою целостность. Армия и Морская Пехота отправляли домой лишь тех, кто отслужил восемь или девять месяцев своего тура. Тем, кому еще предстояло служить большую часть своего тура, переводились в остающиеся в стране части. Эта политика значительно ослабляла спаянность подразделений. В других случаях, в подразделении вообще не производили замен. Когда личный состав части значительно уменьшался, оставшихся солдат сводили в единственную часть, а зачехленные знамена других отправлялись домой с небольшими группами сопровождающих.
Тем не менее, большинство солдат линейной пехоты отправлялись во Вьетнам по принципу индивидуальной замены, каждый со своей отдельной датой демобилизации (Примечание переводчика: в оригинале DEROS – Date Of Expected Return OverSeas – предполагаемая дата возвращения со службы на заморском ТВД). Солдаты часто встречали среди попутчиков своих товарищей, с кем познакомились в учебках, поэтому путешествие во Вьетнам проходило обычно в компании знакомых.
Морпехи, перед отправкой в западную часть Тихого Океана, или как они её называли WestPac, возвращались из отпусков в батальон сосредоточения. В нем они проходили «освежающую» подготовку перед Вьетнамом и заполняли горы документов перед убытием. Даже те морпехи, кто отправлялся на второй срок, обязаны были пройти через батальон сосредоточения.
Отправка войск морем.
Целиком отправляемые подразделения были заняты подготовкой к путешествию через океан. Большой объем логистических работ и присутствие знакомых лиц, помогало поддерживать боевой дух. По подразделениям ползали непрерывные слухи, так как все ожидали возможной отправки во Вьетнам. В ряде случаев, «верный слух» доходил до ушей рядового пехотинца раньше, чем командир дивизии получал официальный приказ. Так, например, командир 4-й Пехотной Дивизии генерал-майор Артур Коллинз до апреля 1966 года не получал официального приказа об отправке его дивизии во Вьетнам. Однако, еще за месяц до этого, рядовой Джеф Бьюти писал своей маме: «Я слышал, что меня скоро отправят туда, где жарче, чем в аду, и все время идет дождь. Это все, что я тебе могу сказать по соображениям секретности. Никому не говори. Приказ мы получим через 3-4 месяца.»
Некоторые подразделения проводили учебные сборы, перед посадкой на корабли. Во 2-м Батальоне 27-го Пехотного Полка, 25-й Пехотной Дивизии, где служил сержант Вилли Вильямс, было несколько учебных тревог. Когда наконец пришло время, он не был уверен, что это не учебная тревога.
Вспоминает сержант Вилли Вильямс: «Никто не был уверен, потому, что командование играло в игры. Начиная с сентября по декабрь 1965, нас два раза поднимали по тревоге, заставляли заполнить кучу бумаг для семьи, выплату зарплат по аттестату. Потом мы грузились в поезд и возвращались в казармы. Поэтому, когда в декабре мы действительно стали отправляться, на меня это не произвело гнетущего впечатления.»
В переброске войск морем, для солдат был ряд преимуществ. Во-первых, путешествие было буфером между домом и Вьетнамом. Во-вторых, солдаты ехали в компании своих знакомых. В-третьих, путешествие позволяло постепенно привыкнуть к температуре, влажности и смене часовых поясов. С другой стороны, солдат никогда не перевозят морем в каютах первого класса, поэтому условия в переполненных и душных трюмах трудно назвать комфортными. Несмотря на остановки судов на Филипинах или Гуаме, где солдаты могли сойти на берег и ощутить под ногами твердую землю и выпить холодного пива, большую часть времени они проводили в замкнутом пространстве транспортных судов.
Такая перенаселенность и нервная обстановка ожидания неизбежно приводила к разнообразным конфликтам среди солдат. Вилли Вилльямс вспоминает, что когда 25-ю Пехотную Дивизию в январе перебрасывали во Вьетнам, один из солдат был убит в результате драки во время карточной игры. Джерри Веттеркинд стал свидетелем, как во время путешествия 198-й Легкой Пехотной Бригады, один из солдат выпрыгнул за борт в тысяче миль от Сан-Франциско. Несмотря на все принятые экипажем меры по спасению, тело не было найдено.
Переброска войск морем занимала около трех недель. К концу этого путешествия, многие солдаты были так устали от пребывания на корабле, что, как заметил Вернон Джаник из 4-й Пехотной Дивизии: « В последние семь дней, нам было по фую, если гуки сидят на берегу с пулеметами и ждут нас. Мы по любому были бы счастливы сойти с корабля.»
Единственное, что утешало в этих морских путешествиях, так это мысль о том, что каждый проведенный на корабле день вычитается из общего количества дней, отведенных солдату на его тур во Вьетнам.
Солдаты во время перевозки занимались физподготовкой, чисткой оружия, подготовкой снаряжения и техники, слушали дополнительные лекции. Но если, по воспоминаниям Джерри Веттеркинда, солдат 198-й Легкой Пехотной Бригады были не сильно загружены во время их путешествия, то ветераны 1-й Кавалерийской Дивизии Терри Массер и Джерри Баркер вспоминали, что на корабле «Гейджер» у них были ежедневные занятия физкультурой с 20-ти минутным бегом на месте, подготовка оружия и снаряжения.
Солдаты писали домой письма, наслаждались короткими стоянками в портах и привыкали к состоянию едущих на войну людей.
Воздушный прыжок.
Большинство солдат прибывало во Вьетнам на замену, и, несмотря на то, что они летели на заполненных коммерческих авиалиниях, на самом деле они летели в ждущую их неизвестность в одиночестве. Перед убытием в отпуск, солдаты получали предписание, куда им необходимо прибыть для отправки во Вьетнам. Это была военная база в Окленде, или в Форт Льюис. Самолеты вылетали с военного аэродрома базы ВВС Тревис около Окленда, или с базы ВВС МакЧорд, расположенной между Сиэтллом и Такомой. Рейсы выполнялись на Боингах 707 или на Дуглас-8.
Перед посадкой на самолет многих охватывала вторая волна размышлений об их туре во Вьетнам. Стив Фредерик вспоминает: « Я не был уверен, что я здесь делаю. Я вообще не был уверен, что должен был быть здесь. Хотя моя страна и позвала меня на войну, которую я не понимал, и я сомневался, что её понимают лидеры моей страны. Я чувствовал, что я вынужден туда идти и сражаться, потому, что многие там уже побывали. Я не думал, что это справедливая война, ноя я должен был туда пойти. Если случиться так, что я должен буду погибнуть, то я хотел умереть с честью. Это было серьезное испытание, и я должен был его пройти, но честно говоря, я волновался. Но я был готов идти.»
Многие критики войны во Вьетнаме указывают на тот факт, что эпидемический рост дезертирства и самоволок, свидетельствует о том, насколько были сильными антивоенные настроения среди военнослужащих. Однако, исследования Ричарда Холмса показывают, что максимальное количество дезертиров в Морской Пехоте было зарегистрировано в 1975 году, когда США завершили вывод войск из Вьетнама. С точки зрения Холмса, это свидетельствует о том, что скучное однообразие военной жизни в мирное время, является более сильной мотивацией к дезертирству, чем военное время. По исследованию Гюнтера Леви, практически все дезертирства имели место на территории США. Политические мотивы являлись для тех, кто решил дезертировать с воинской службы, гораздо менее важными, чем личные проблемы, финансовые сложности из-за низкого денежного довольствия, или простой неспособности принять правила жизни в вооруженных силах.
Агентство Баскира и Страусса, собиравшее информацию для комиссии по помилованию при президенте Форде, установило, что из сотен тысяч военнослужащих, наказанных за самовольную отлучку или дезертирство, только семь тысяч, совершили свой проступок после получения назначения во Вьетнам. Баскир и Страусс предполагают, что «Так как эти люди не выступали в оппозицию войне, до того, как им пришлось туда поехать, было бы обоснованным предположить, что страх за собственную жизнь был для них основной причиной совершить дезертирство. Это был вопрос выживания: они могли там погибнуть.»
Вот, что вспоминает Ларри Гейтс, ушедший в 1970 году в самоволку: «Я получил пятнадцать дней отпуска и два дня на дорогу. Я все еще был, можно сказать, пацифист, по крайней мере, я так думал. Я не был уверен, хочу ли я ехать во Вьетнам и все такое. Я не явился на сборный пункт в Окленде, и провел еще пару недель в раздумьях, хочу ли я ехать во Вьетнам убивать людей. Потом у меня в голове сформировался вопрос: действительно ли я не хочу убивать людей, или я боюсь, что меня самого убьют? Выбирая между тем, что я не мог принять решение, и тем, что мне придется всю оставшуюся жизнь жить, ожидая ареста, я решил поехать во Вьетнам. Я приехал в Окленд, откуда меня отправили во Вьетнам.»
Тим ОБрайен после того, как сделал все необходимые приготовления к побегу из Сиэтла, понял, что не может этого сделать. Он сжег все письма, в которых объяснял родным и близким сой поступок. Он испытывал чувство стыда. «Все кончилось. Я просто не мог заставить себя смыться. Семья, родной город, друзья, история, традиции, страх, стыд, изгнание: я не мог бежать. Я струсил. Я был болен.»
По прибытии из отпусков на авиабазы Тревис и МакЧорд, новобранцев запирали в огромных ангарах. Летом 1969 года, когда большое количество солдат отправлялись во Вьетнам на замену, в рассчитанных на 300 – 350 человек ангарах, размещалось 700 человек. Дважды в день проходила перекличка, на которой назывались имена тех, кто отправлялся во Вьетнам ближайшим рейсом. Их переводили в другой ангар и снова запирали под замок. Оформлялся полетный лист, и партию сажали в автобусы и везли на посадку. Обычно, через 4-7 дней после возвращения из отпуска солдат садился в самолет.
Стивен Фредерик заметил разницу в поведении людей, сидевших с ним в одном автобусе, который вез их к самолету: «Несмотря на то, что мы в большинстве молчали, можно было предположить, что у них на уме. Многие ехали на второй срок. Было интересно смотреть на них, и слушать, что они рассказывают молодым. Многие все время шутили и громко ржали. Мне казалось, что они так маскируют свою тревогу. Многие были спокойными и с трудом могли выговорить слово. Я предположил, что для многих из нас, это был вообще последний день в Штатах. Я стал гадать, кто из них погибнет во Вьетнаме. И я понял, что войну не ипет, какого типа людей она убивает.»
Для перевозки войск во Вьетнам, вооруженные силы подписали контракт с такими частными авиакомпаниями как: United, Air Canada, World’s Airways, Continental, TWA, National, Flying Tigers. Посадка осуществлялась по старшинству, сначала офицеры и гражданские, потом старший сержантский состав, в конце все остальные. Самолеты заполнялись до полной загрузки. Самолеты садились на дозаправку в Токио, но, как правило, пассажирам не разрешали выходить из салона.
Самолеты быстро заполнялись нервным смехом и шумными разговорами. Пассажиры начинали крутить вентиляторы, направляя воздух на свои лица. Оглядываясь вокруг, пассажирам казалось, что они находятся на фабрике клонов.
Вспоминает Том Шульц: «Мы сидели в самолете. Все громко разговаривали и шутили. Но было понятно, что все сильно нервничают. Самолет дрожал от вибрации прогревающихся двигателей, но мне казалось, что самолету передаётся наше волнение. Через проход от меня сидел молодой парень и рассматривал фото жены. Она только что родила их первого ребенка, дочку. Парень написал рапорт с просьбой побыть еще пару дней дома. Но гребанная армия не разрешила ему остаться и увидеть ребенка. Вот ты знаешь, я ни хрена не удивился. Я сам уже понял, что армии нравиться смерть, а не новая жизнь.»
Джек Фрейтаг вспоминает, чем занимались во время полета в 1966 году: «Всю дорогу мы играли в карты, и деньги для нас почти ничего не значили. Парни делали ставки на маленьких картах, и ты должен был поставить столько же. Несколько раз мы доходили до приличных ставок. Это очень возбуждало, да и стюардессы приносили нам выпить. Это было весело туда лететь.»
Из воспоминаний Пола Боэма: «Стюардессам на нашем рейсе было не сладко. Им приходилось нас успокаивать. Парни напились, и говорили о том, что мы оттуда не вернемся. Один уронил подушку, стюардесса нагнулась, а другой в это сфоткал её под юбкой. Мы клево туда летели.»
Разгром и дебош на рейсах запомнился экипажам гораздо сильнее, чем солдатам. Стюардессы особенно часто попадали в сложные ситуации. Мики Войзард вспоминает: «Я часто видела, как солдаты рукоблудствуют на рейсе. Потом нас предупреждали, никогда не снимать оделяло со спящего солдата. К нам часто приставали, устраивали шутки с кетчупом и салфетками. Просили помочь с привязными ремнями. Одному помогаешь, другие ржут над тобой. Все время надо было следить, чтобы тебе не залезли под юбку. Иногда они ломились в туалет, когда кто-то нас туда заходил. Но, несмотря, на этих «паршивых овец», всегда были ребята, кто так себя не вёл. Они могли подойти и сказать, что они сожалеют, о том, как к нам относятся. И это были такие же мальчишки. К счастью, мне удалось пройти через это и возненавидеть их. Я знаю некоторых девушек, кто стал ненавидеть солдат. Потом у них были серьезные проблемы как с ними общаться в полетах. Я смогла работать и разговаривать с ними всё то время, что мы летали на этих рейсах. Я нашла в себе способность командовать ими. Чтобы избежать неприятностей, я должна была все время доказывать, что я сильнее их. Если тебе удаётся громче говорить и быть более властной, они прогибаются под тебя.»
Рэнди Хольсен вспоминал, что «я свешивал в проход руку, чтобы слегка коснуться проходивших стюардесс. Может это была последняя американка, кого я видел перед долгой разлукой.»
Дэн Крейбель летел во Вьетнам летом 1969 года. Его воспоминания о путешествии были печальными. «Полет был наполнен отчаянием. В салоне огромного 707-го висело темное облако уныния. Все места были заняты. Я не знаю, сколько всего человек было в самолете. Нам показывали кино, ну знаешь, это был коммерческий рейс. Конечно, это не то, когда летишь военным бортом. Мы совершили посадку на Гаваях, вышли из самолета и провели полчаса в баре. Потом взлетели, дозаправились в Гуаме, и потом взяли курс на Бьен Хоа.»
Те, кто летел на войну «первым классом» никогда раньше не проводили 20 часов в кресле самолета. Через какое-то время во всем теле появлялось одервенение и тупая боль, от которой нельзя было избавится, изменив положение рук или ног. При подлете к Японии разговоры стихали, карточные игры прекращались.
Джек Фрейтаг вспоминает: «Когда мы подлетели к побережью Вьетнама в самолете наступила тишина. Можно было услышать, как падают капли из крана. Все сгрудились около иллюминаторов. Внизу было одно зеленое море деревьев. Никто не мог себе представить, что внизу идет война. Это произвело на всех впечатление.»
Майкл Джексон был настолько наивен, что когда самолет пошел на снижение, и Майкл увидел внизу вспышки в наступающих сумерках он сказал: «Смотрите, молнии, а дождя нет!» Сидевший рядом с ним солдат посмотрел на него как на умалишенного, и ответил: « Какие на фуй молнии! Это физдячит артиллерия! Смотри, вон трассеры!» Джексон подумал: «Вот срань господня! И это то, куда я лечу?»
Морпехи по дороге во Вьетнам приземлялись на военную базу Кадена на Окинаве. Там они меняли обычную форму на тропическую. Проходили очередную проверку предписаний и путевых документов, получали таблетки от малярии. Некоторые морпехи запомнили болезненный укол “GG”, который, как им сказали, улучшает свертываемость крови. Морпехам делали прививки от брюшного и сыпного тифа, столбняка, желтой лихорадки, холеры, чумы и других болезней, от которых вооруженные силы считали своим долгом уберечь своих служащих. Однако, от страшной и неизлечимой венерической болезни «Черного Сифилиса», которым пугали всех отправляющихся во Вьетнам, прививки не было.
По поводу этой смертельной болезни ходили слухи, что тех, кто ей заболел, отправляют в специальный госпиталь на Филиппинах или на Гуаме, где эти несчастные быстро умирают в страшных мучениях, а родителям присылают уведомление, что их сын погиб в бою. Распространение таких слухов, было, как можно предположить, санкционировано сверху, чтобы удержать военнослужащих от контактов с местными особями женского пола.
На Окинаве морпехи получали свои распределения по подразделениям. Какую-то часть времени они проводили занимаясь физподготовкой, чисткой оружия и уборкой казарм. Но по вечерам они была возможность пойти в увольнительную, и тут они узнавали, как быстро местные девушки в барах умеют отделить морпеха от его денег. Об этом им рассказывали морпехи, возвращавшиеся из Вьетнама, с которыми они встречались на Окинаве. Наконец наступал день, когда морпех оставлял на Окинаве один вещмешок с формой и садился в самолет на Да Нанг.

 Отправлено: 28.12.11 15:20. Заголовок: ПРИБЫТИЕ И ПОДГОТОВК..

ПРИБЫТИЕ И ПОДГОТОВКА ЛИЧНОГО СОСТАВА К ПРИНЯТИЮ В ЧАСТЬ.

26 октября 1967 года
Дорогие Мама и Папа!
Сегодня был мой первый день в этом аду. Сейчас мы собираемся ложиться спать. Моя часть стоит в городе Чу Лай, если это место можно назвать городом. Я предполагаю, что завтра или послезавтра мы отправимся в джунгли. Не могу сказать, что я с нетерпением жду этого события.
Как я услышал, мы должны будем пройти долгий путь по джунглям и построить наш базовый лагерь. По всей видимости, это займет около шести месяцев, то есть нам предстоит много поработать.
Сейчас я думаю о тысяче мест, где я бы хотел оказаться, чем сидеть в этой дыре. Люди в Штатах даже не знают, как они хорошо живут по сравнению с этим отвратительным местом. Я скучаю по вас, мои дорогие, и скоро снова вам напишу.
Ваш сын, Леонард

Самым сильным первым впечатлением по прибытии во Вьетнам у абсолютного большинства ветеранов было сочетание жары и запаха. Многие сравнивали температуру с сауной, направленному в лицо фену, жара била по лицу, как горячий блин. Если учесть, что в течение 20 часов солдаты находились в кондиционированных прохладных салонах самолетов, то выйдя на трап, они особенно остро ощущали температуру.
Если для описания температуры все пользовались разными метафорами, то в описании зловонного запаха, второй составляющей первого впечатления от Вьетнама, ветеранам приходилось подыскивать слова. Этот запах был незнаком американцам. Большинство сходились на том, что это был запах сдохшей и протухшей рыбы, но в несколько раз сильнее.
Том Шульц был поражен, что, несмотря на миллионные затраты на войну, он никогда не видел обычного туалета со смывом. Сортиры представляли собой половину пятидесятипятигалонной бочки, установленной под деревянным полом сооружения с картонными стенами и временной крышей. Когда емкости наполнялись, их вынимали, смешивали с дизельным топливом или керосином, и несчастливые солдаты, а в отдаленных районах вьетнамские старухи, поджигали эту смесь. Нужно было почти весь день стоять рядом и помешивать это варево палкой до тех пор, пока, эта вонючая мерзость не сгорит, оставляя после себя отвратительный запах топлива и говна. Этот запах окружал каждую базу или блокпост. Постоянное присутствие этой вони вызывало у Тома Шульца ощущение того, что где-то рядом всегда тлеет этот зловонный горшок.
Фил Ягер научился различать и другие запахи в вонючей палитре Вьетнама. Это был напалм, человеческое дерьмо, которым удобряли рисовые поля, и, конечно, чесночный соус и соус нуок мам, широко используемые во вьетнамской кухне. Вместе эти «ароматы» формировали абсолютно незнакомый и очень неприятный запах.
Военнослужащих бросали во Вьетнамскую вонь и жару, и они попадали туда, не только таща на себе свои вещевые мешки, но и груз предвзятых суждений о том, что должно было встретить их по прибытии. Многим казалось, что, по прибытии в зону боевых действий, опасность будет поджидать их на каждом шагу. Относительная безопасность не соответствовала их нервным ожиданиям. После всех леденящих кровь историй и приукрашенных военных баек, первое впечатление было разочаровывающим. Гражданские самолеты были более уместны в аэропорту О’Хара в Чикаго, чем во Вьетнаме.
Джерри Джонсон вспоминает: «Сначала я удивился, что нас перед вылетом не переодели в тропическую форму. Я ожидал, что мы выскочим из самолета с оружием, и низко пригибаясь, побежим в джунгли. Вместо этого мы были одеты в форму Б-класса, и когда мы вышли в Бинь Хоа, это напоминало обычный военный аэродром в Штатах.»
Меньшинство солдат Вьетнам встречал менее гостеприимно. Из воспоминаний Терри Топла: «Когда мы подлетали к Сайгону, город был атакован. Наш самолет должен был летать над базой Тан Сон Нат, пока не дали разрешение на посадку. Мы приземлились, но атака продолжалась. По аэродрому фуярили ракетами, и мы побежали к укрытиями. Мы были в форме хаки, и тут я подумал: «Иопанамат, вот и началось.»
Рэнди Хользен приземлился в Кам Рань без приключений, но когда он летел на С-130 в Бинь Хоа, положение ухудшилось. «Самолет начал кружить над огромной базой ВВС. Я выглянул из грузового люка и увидел зеленые трассеры. Что за хрень? Я никогда раньше не видел зеленых трассеров. Я спросил соседа, почему трассеры зеленого цвета, и он ответил: «Это не наши.»
И все-таки большинство прибытий были благополучными. Эд Хобан вспоминает свой прилет в Бинь Хоа: «Среди бараков, где нам предстояло провести ночь, я увидел ресторан. Он назвался Alice’s Restaurant. Ни фуя ж себе, тут есть рестораны. Я не так представлял себе войну. Мужики! Тут можно выпить пивка и купить конфет. Иопатыть, все не так уж плохо.»
Прибывающие во Вьетнам пополнения старались как можно скорее доставить с аэродромов прибытия в пункт приема пополнений, где заканчивали оформление прибывших и распределяли личный состав по подразделениям. Солдат доставляли на пункт приема пополнений только в светлое время суток, поэтому прибывшие вечерними рейсами должны были провести ночь в транзитных казармах на авиабазе. Утром их сажали в автобусы, и эта поездка была их первым знакомством с Вьетнамом.
Из воспоминаний Джерри Джонсона: «Меня удивили металлические сетки на окнах автобуса. Мне и сказали, что это сделано для того, чтобы вовнутрь не кинули гранату. Вот тут я понял, что меня реально кто-то хочет убить.»
«Гостеприимство», которым Вьетнам встретил Терри Топла, продолжилось и на следующий день. После обстрела ракетами базы Тан Сон Нат в момент приземления его самолета, один из автобусов, в которых их везли в 90-й Батальон приема пополнений, подорвался на мине. Погибло несколько человек. «Мы всего лишь час в этой стране, а эти парни уже подорвались на мине. Автобусы ездят одной и той же дорогой, вот он и наехал колесом на мину.»
Везде дороги патрулировала бронетехника, но их было столько, что новоприбывшие быстро теряли интерес смотреть на них. Солдаты страдали от жары, влажности и монотонного гула вертолетов, в который вклинивался крещендо пролетавших истребителей, чьи темные фюзеляжи уносились за горизонт. В целом поездка производила сюрреалистичное впечатление.
Кроме первых признаков войны, новоприбывшие имели возможность кратко взглянуть на жизнь вьетнамского мирного населения. Нищета и убогость, свойственные странам третьего мира, были в новинку американцам. То, что представилось их взору, было совсем не тем экзотическим раем, который они себе представляли. Вдоль дорог к Лонг Бинь. Да Нанг, Кам Рань и другим крупным военным базам стояли нищие и полуголые дети. Казалось, что большинство вьетнамцев живет в грязи и нищете. В деревнях, и даже в бедных городских кварталах, домашние животные жили под одной крышей с человеком. Канализация отсутствовала. Жители собирали банки из под пива и других напитков, отрезали донышко и крышку, разрезали вдоль, и использовали эти лоскуты в качестве кровли на своих хижинах. В деревнях стояла такая вонь, что обладатели чувствительных носов, были вынуждены расстаться с содержимым своих желудков.
Ничего из опыта проживания в деревенских районах Минесоты не подготовило Эда Хобана к культурному шоку и удивлению, которые он испытал, глядя из окна автобуса. «Я просто офизденел, сколько тут людей. Нивротипенные толпы. Автобус, билят, просто протискивался через толпу. Это же зона боевых действий! А тут, иопанарот, ходит столько народу без оружия.»
Джон Нийли и другие новоприбывшие были втянуты в местную экономику, которая, очевидно, полностью зависела от покупательной способности американских военнослужащих. Первое знакомство Нийли с местными торговцами показало, что они так настойчиво предлагают своих сестер, как будто они дешевые сувениры.
Лейтенант МакКей заметил, что каждый раз, когда колонна проезжает через ряд хибар, именуемых деревней, оттуда выбегают толпы детей. Дети бегут рядом с машинами, показывают знак победы, и выпрашивают сигареты и конфеты. Один из солдат МакКея бросил мальчишке практически несъедобный австралийский мясной армейский паек, мальчишка сразу понял, что это такое, и швырнул его обратно, показал неприличный жест и завопил: «Ты иопання дисевый гомосека!» (В оригинале: “Number fucking ten Cheap Charlie!”)
Несмотря на то, что некоторые американцы испытывали настоящее отвращение к этой нищете, и она поначалу приводила их в смятение, они достаточно быстро привыкли к ней.
Терри Массер вспоминает о 1965 годе: «Когда мы сошли в Наме на берег, к нам подбежали дети и стали выпрашивать конфеты. Я думаю, что это поставило нас в неловкое положение, ведь мы были американские спасители этой страны, и мы не привыкли ко всем этим людям, вымаливающим еду. Мы были не готовы к тому, в каких ужасающих условиях живут эти люди. Я думаю, по крайней мере для себя, что это было очень неприятное место, потому, что я ничего не мог сделать, чтобы помочь этим людям. Мы все время видели, что у людей беда, и. что мы не можем им помочь. Поэтому мы уходили в себя и отгораживались от этих проблем. Там была такая разочаровавшая нас нищета, и мы ничего не могли с ней сделать. Нужно было что-то с этим делать, или не обращать на это внимания. Как только ты закрывался от этого, ты становился более бесчувственным, более опустошенным. Ты не мог ничего сделать, чтобы решить эту проблему. В конце концов, ты отворачивался и не позволял вопросу «что я должен делать» крутиться у тебя в голове.»
Американцам было трудно смириться не только с удручающей нищетой, но и с обычаями местного населения и их азиатской внешностью. Американская материальная культура неосмотрительно столкнулась с культурой хозяев. Военный советник Стюарт А. Херрингтон заметил, что «американцы любят собак, не испытывают трепетного уважения к старым или антикварным вещам, и обижают каждого шумным, невоспитанным поведением, и оскорбительной демонстрацией своего богатства.»
Морпех Джош Круз вспоминал, что все вьетнамцы казались ему одинаково противными. «Когда ты в первый раз их видишь сидящими на корточках и разговаривающими, ты думаешь: «Что за странный способ так тусоваться, сидя на корточках.» Ты видишь мамасан с черными от бетельного ореха зубами, и думаешь: «Ооо, да им наплевать на свои зубы.». Потом ты видишь мужчин, держащих друг друга под руку, и думаешь: «Да они все здесь педики!». Но это их обычаи.»
Многие вьетнамцы также обижались на своих богатых американских союзников. При каждом удобном случае, местные жители демонстрировали откровенную враждебность по отношению к американским военнослужащим.
Из воспоминаний морпеха Джона Мейера: «Мы прилетели в Да Нанг в 70-м году. Везут нас в штаб 3-го Амфибийного Соединения. Люди стоят вдоль улицы, кулаки сжаты, показывают неприличные жесты, швыряют в нас всякой херней. Ни одного дружелюбного лица на всей улице. Ни одного. И это, банамат, в Да Нанге!»
Джи-Ай не были соответствующе подготовлены к этому шоку. Как заметил Чарли Москос: «Основной акцент в формальной идеологической обработке солдат делался на необходимость устанавливать дружеские отношения с мирным населением и выполнять обязанности послов в униформе». В это же время, военнослужащие не имели ни малейшего реального представления о культуре, истории и обычаях людей, за которых им предстояло сражаться. У них не было реалистичных представлений о том, с чем они столкнуться во Вьетнаме. Учебные фильмы типа «Твой тур во Вьетнам» Джека Уэбба, не давал никаких знаний о культуре страны и её населении. Наоборот, фильм культивировал образ солдата Второй Мировой Войны, раздающего детям конфетки, участвующего в организации медицинской помощи населению в деревнях или строящего школы. Безусловно, американские части во Вьетнаме принимали участие во всех подобных мероприятиях, но, в основном, их результаты были крайне неудовлетворительны.
Бедность и убогость вьетнамской жизни и все возрастающая враждебность деревенского населения по отношению к американским солдатам не принимались во внимание в процессе военной подготовки. Эти явления прятались под маской голливудского оптимизма. Столкновение с действительностью убеждало многих солдат в том, что все, что им говорили и показывали про Вьетнам слишком далеко от реальной картины.

 Отправлено: 28.12.11 15:22. Заголовок: ПРИБЫТИЕ И ПОДГОТОВК..

ПРИБЫТИЕ И ПОДГОТОВКА ЛИЧНОГО СОСТАВА К ПРИНЯТИЮ В ЧАСТЬ (Часть 2)

Отношение американцев к материальным ценностям, и то значение, которое они им придавали, порождали чувства превосходства, раздражения и неприязни. В результате, некоторые солдаты в зависимости от того, как они воспринимали мирное население, покровительствовали или делали его своими жертвами. Гораздо больше американцев никогда не могли обнаружить во Вьетнамском обществе того, что они считали заслуживающим спасения, предоставляя им самим жертвовать своими жизнями. Но большинство американских солдат, в результате простых случайностей или собственных предпочтений, просто никогда не имели возможности узнать вьетнамцев. Большинство солдат ни наносили ущерба, ни помогали вьетнамцам, они думали о своих проблемах, стремясь закончить свои туры. Огромный разрыв между американцами, пусть даже из самых бедных слоев общества, и крестьянской общиной, куда они попали, был настолько велик, что практически полностью исключал возможность достичь взаимопонимания. Романтические устремления некоторых американских солдат, настроенных на выполнение великой миссии по оказанию помощи чудаковатым, но благодарным крестьянам, и спасению их от рук коммунистических негодяев, буквально через несколько месяцев вытеснялись чувством отвращения, ужаса и неприязни.
Джерри Северсон вспоминает, как в июне 1966 года он думал: «Боже мой! Я приехал сюда чтобы выиграть для этих людей войну. Но, срань господня! Я никогда не хотел бы тут жить!»
Но у солдат было слишком мало времени на размышления о социальных аспектах вьетнамской жизни, когда их собственные судьбы были насущной и личной проблемой. Личный состав концентрировался в трех пунктах приема пополнений. 22-й батальон приема пополнений в Кам Рани распределял личный состав в подразделения 1-й и 2-й Тактических зон на севере. Распределение личного состава в подразделения остальных Тактических зон осуществлялось из 90-го Батальона приема пополнений, дислоцированного в Лонг Бинь. Морпехи, которые практически все проходили службу в 1-й Тактической зоне, проходили через собственный пункт приема пополнений в Да Нанге. После прослушивания приветственной речи генерала Уэстморленда (часто в виде магнитофонной записи), командующего американскими частями во Вьетнаме с 1964 по 1968, личный состав обменивал доллары на сертификаты денежного довольствия, заполнял документы, и отправлялся в выжидательный сектор для получения своих предписаний. Большинство солдат пытались справиться с тринадцатичасовой разницей во времени, жарой и влажностью. Некоторые отправлялись побродить по базе.
Крупные базовые лагеря были похожи на города, и в них было, насколько это возможно во Вьетнаме, безопасно. Армейская база в Лонг Бинь, например, была нетипичной для лагеря военного времени. К 1969 году база занимала 25 квадратных миль (Примечание переводчика: 64 кв. км., то есть квадрат 8 на 8 километров). На этой территории размещались кинотеатры, бассейны, салоны “Steam & Cream” – сочетание русской бани и массажного кабинета, кучу мест для еды и питья, включая огромный китайский ресторанный комплекс Loon Foon. Штабные службы размещались в кондиционированных зданиях. На базе работали вольнонаемными 20 тысяч вьетнамцев. Штабная аристократия жила в домиках с кондиционерами, небольшим газоном и цветочными клумбами. Многие имели доступ к различным товарам и услугам, включая работниц сферы платного секса, которых каждый день привозили на базу во второй половине дня.
Если на базе было спокойно, то ночные звуки вызывали тревогу. Это были незнакомые и опасные звуки. В первые несколько ночей большинство не могло заснуть. Особенно «сладко» спалось морпехам в Да Нанге. Их барак был рядом со взлетной полосой. Самолеты взлетали и садились круглосуточно. Фил Ягер вспоминал, что «это, билят, как у тебя каждый раз глаза, на фуй, из орбит выдавливают, когда эти долбанные истребители садятся!» Периодически артиллерия открывала тревожащий огонь с базы, к ней присоединялся хор пулеметов и минометов. Иногда зажигались сигнальные ракеты, заливавшие землю холодным ледяным светом. В других случаях ракетный и минометный обстрел противником вносил свой вклад в общую атмосферу страха.
Стив Фредерик вспоминает, как получил первый привет от Чарли: «Во вторую ночь в Наме по нам фуйнули 177мм ракетами. Это, парень, было физдец как страшно. Ветераны помогли мне успокоиться, и сказали, что надо делать. Я был салагой, и чуть не обдристался от страха. Они сказали мне лечь на пол и накрыться матрасом. Мы были в бараке и могли слышать как ракеты подлетают и взрываются! Шшшшууу буум! Одна иопнулась в пятидесяти футах от нашего барака. Утром мы пошли на неё посмотреть. Я был реально испуган.»
Лэйн Андерсон попал под ракетный обстрел в свою первую ночь в Чу Лай. «В наш бункер ракета не попала, но, я думаю, что человек 50 поломало руки и ноги. Нам салагам объяснили, что если начнется обстрел, то нам надо быстро сипаццо в укрытие. У нас была труба, обложенная мешками с песком. Вот в эту трубу мы все и пофиздячили. Пацаны прыгали в трубу, ломали руки и ноги. Я, билят, офуеваю, какая была давка. Прикинь, ты, билят, проснулся, и понял, что в тебя стреляют. Эти долбанные пидоры хотят тебя убить! Сидишь в бункере, и думаешь, слава Богу, что первый забрался. Когда я потом проходил в Чу Лай сержантскую подготовку, опять попал под обстрел. Я уже понимал, что происходит, и смотрел на офуевших салаг, которые бежали в укрытие. Через шесть месяцев в Наме было смешно на это смотреть. Но тогда, в первый раз, это было не смешно, а очень страшно.»
По прибытии во Вьетнам, у солдат не было значительного общения с теми, кто убывал домой. Обычно это общение ограничивалось несколькими шутками и бессердечными замечаниями относительно времени, которое осталось служить новобранцам. Салаги воспринимали эти замечания близко к сердцу, так, как это может воспринимать человек, кому осталось служить 360 дней. Большинство дембелей, однако, вообще ничего не говорили.
Убывающие домой морпехи располагались в тех же бараках, что и прибывающее пополнение. Фил Ягер был поражен их не многословием. «Их глаза говорили обо всем. Им не нужно было ничего говорить. Я думаю, что мы хотели от них что-то услышать. Мы хотели услышать хотя бы что-нибудь, что увеличит наши шансы на выживание. Но они молчали. Они были не в самом лучшем настроении, я это понял гораздо позже. Но тогда я не мог их понять.»
Труднее всего прибывшим во Вьетнам военнослужащим было уяснить обстановку. Единственным способом ответить на этот вопрос, было попытаться узнать, что думает кто-то другой по этому поводу. Но это был сомнительный и ненадежный источник информации. Скорее всего, большинство солдат не имели вообще какого-либо четкого осознания того, что они здесь делают, кроме понимания, что это место, где им предстоит провести много месяцев своей жизни.
Некий взгляд во внутрь этих ощущений был описан в импровизированном исследовании, которое провел рядовой Карл Д. Роджерс, прибывший в Кам Рань в 1966 году. Он был убежден в том, что «солдаты должны иметь желание выразить свои размышления о чувствах, которые они испытывают, оставив дом, жен и подружек, и попав на войну в чужой стране.» Роджерс опросил около сотни новоприбывших и записал их откровенные мысли на магнитофон. Их ответы удивили Роджерса, который, по крайней мере в это время, был противником войны и своего участия в ней. В основном, личные страхи и раздражение солдат были персональными, не имеющими никакого отношения к политической ситуации, сложностям войны, и её значимости в глазах рядового Роджерса.
В конце 1967 года во Вьетнам стали прибывать солдаты, попавшие в армию по призыву. Они, как отмечает Чарльз Москос, «были основательно скептически настроены относительно политических и идеологических аспектов.» Некоторые были патриотами и верили, что они находятся во Вьетнаме, чтобы защитить Соединенные Штаты. Практически ни один из них не верил в то, что они защищают демократию в Южном Вьетнаме. Большинство призывников, которых опросил Москос, просто видели в своей службе здесь несчастливую судьбу. Нравилась им эта война или нет, у них не было возможности изменить своё мнение, и уехать отсюда. Дорога, по которой они пошли, была тяжелой и трудной, а ускорить путь домой можно было только ранением, болезнью или самым печальным способом.
Решение о подразделении, в котором предстояло служить новобранцу, принималось в пункте приема пополнений в Кам Рань, Да Нанге или Лонг Бинь. «Власть предержащие» распределяли прибывающих солдат по подразделениям как письма на почте. Многие сравнивали процедуру ожидания отправки с учебкой, и сходились во мнении, что здесь отношение было более человечным, видимо, из-за отсутствия сержантов-инструкторов.
Том Шульц из Айовы имел опыт работы на ферме. Используя эти аналогии, он так описал этот процесс: «Они оформляли приказы. Представь себе погрузку скота в грузовик: нам нужно 10 коров на стейки, 10 на гамбургеры, 10 на антрекоты. И первые 10 в этой очереди едут в 82-ю Воздушно-десантную, а следующие в 1-ю Кавалерию. Вот так тебя приписывали к части.»
Дэн Крейбель продолжает описывать систему замены, добавляя новые детали: «Когда мы приземлились, нас отвезли в Лонг Бинь в пункт приема пополнений (В оригинале “Replacement depot - Repo-Depo”), там было уже много народу. Куда бы я не попадал во время службы, там всегда была куча людей. Первые дни мы только и старались не сесть кому-нибудь на голову. Два раза в день устраивались построения. Если твою фамилию называли, ты выходил из строя и уезжал в часть. Если нет, то шел обратно в барак. Следующее построение было после обеда. Между построениями ты мог пойти в солдатский клуб или пошляться по территории.»
Время, которое каждый человек проводил в пункте приема пополнений, зависело от количества прибывающих солдат, и потребностях в личном составе, который был в полевых частях. Обычно в пункте приема пополнений солдаты проводили около трех-четырех дней.
Аппетит войны был достаточно странным. Боб Килинг вспоминает: «Когда я прилетел во Вьетнам, им были нужны минометчики. Людей с 11-Браво было до хера, и если ты хотел научиться, как стрелять из 81мм или 106мм (4,2 дьюмового) миномета, ты мог пойти на двухнедельную подготовку. Я пошел туда, так как хотел как можно дольше откосить от боевых. Поэтому я пошел на курсы минометчиков. Моё будущее подразделение понесло большие потери, и там нужны были люди.»
Каждый мог ускорить своё распределение в часть, добровольно согласившись на ежедневно предлагавшиеся вакансии. Большинство солдат относились к этому скептически, следуя старой мудрости о том, что инициатива наказуема. Тем не менее, для некоторых это было счастливым исключением. Дейв Карлайл сам попросился во Вьетнам, когда служил в Германии. Когда он услышал, что нужен кто-то, кто умеет водить джип, стрелять из пулемета, работать на рации и печатать на машинке, он вызвался добровольцем. Он стал возить офицера связи взаимодействия в 26-й Группе тылового обеспечения, дислоцировавшейся в Куанг Три, севернее Да Нанга. Ему не сказали, в чем состоят особенности этой должности, но это было лучше, чем быть механиком-водителем танка. Работа была интересной, и он ни разу не был в бою.
На каждом этапе процесса замены личного состава были шансы получить назначение подальше от боевых. Безусловно, у солдат, подготовленных по боевым ВУС шансы были минимальными. Тем не менее, не нужно было стесняться рассказывать каждому о любых своих навыках и умениях. Многие расхваливали свои способности печатать и работать с офисной техникой. Стив Фредерик упорно рассказывал каждому, кого он считал способным повлиять на его судьбу, что он умеет водить тяжелую строительную технику. Джо Нийли увидев, какое большое строительство ведется в базовом лагере, попытался использовать свои навыки плотника, чтобы получить работу в тылу. В обоих случаях эта стратегия к успеху не привела. Дополнительные возможности избежать попадания в части, непосредственно участвующие в боевых действиях, был на уровне дивизии, бригады и даже батальона. Новоприбывшие никогда не теряли надежды.
Никакой четкой системы распределения военнослужащих по частям не было. Все определялось потребностью боевых частей в личном составе. На построении зачитывался список в алфавитном порядке, поэтому Лайн Андерсон попал в 198-ю Легкую Пехотную Бригаду вместе с Акрисом, Акриджем, Амбортом и Боемом.
Большинство солдат немного знали о подразделениях, которые должны были стать их домом на ближайший год, кроме номеров этих подразделений. Джон Нийли получил назначение в 9-ю Пехотную Дивизию, о которой он раньше ничего не слышал. Эду Хобану выпало служить в Роте F, 8-го Кавалерийского полка, и все, что у него ассоциировалось с этим подразделением, заканчивалось комедийным телесериалом «Рота F» про неумелых кавалеристов на Диком Западе. Кроме того, каждое подразделение, куда распределялись солдаты, от 1-й Пехотной Дивизии до 199-й Легкой Пехотной Бригады, дислоцировались в местах, названия которых тоже ничего не говорили новоприбывшим. Дуайт Рейланд слышал о 101-й Воздушно-Десантной Дивизии, но он не имел ни малейшего представление, где это чертов Фу Бай. Получившие назначения выстраивались в очередь к повещенным в пункте приема пополнений картам, и начиная с Дельты медленно поднимались на север, выискивая места дислокации своих частей. Попавшие в 198-ю Легкую Пехотную Бригаду рядовые Акрис и Боем были сильно взволнованы, увидев, что Чу Лай расположен так далеко на севере.
Рэнди Хользен вспоминает о коротком представлении подразделения, в которое он попал: «Группу, которая ехала в 1-ю Кавалерийскую Дивизию, собрали в недостроенном бараке. Там внутри стояли скамейки, а перед ними подмостки. Мы расселись на скамейки, вошел генерал Робертс, командир дивизии. Он думал, что он, билиад, – генерал Паттон, иобанамат! У него на ремне висели два кольта с перламутровыми рукоятками, на нем все блестело, как у кота принадлежности. Настоящий боевой говнюк! Он вышел строевым шагом вперед и произнес речь. Он ниипаццо хотел повысить нам боевой дух. «Они убили многих из нас, а мы убили много ихних! Но ситуация в наших руках! Бла-бла-бла…… Вы должны гордиться, что служите в Кавалерии!» После такой воодушевляющей речи, мы все разбежались как тараканы. Меня запихнули в С-130 и он взял курс на Куань Лой, базовый лагерь 2-го Батальона 7-го Кавалерийского полка.
Возвращавшиеся во Вьетнам на второй срок солдаты, обычно надеялись попасть в те части, где они служили первый срок. Герри Баркер хотел вернуться в 1-й Батальон 8-го Кавалерийского полка. Но когда он приехал, вакансии были только во 2-м Батальоне. Герри вспоминает: «Мне было все равно. Я был рад служить в любой части Кавалерии. Я попал в хорошую роту, наш капитан командовал ротой еще в Корее. Но это была офуительная удача.»
Большинство новобранцев считали, что, чем дальше на севере расположена часть, тем больше они участвуют в боевых действиях. Эти географические страхи имели под собой некую реальную основу. Если опираться на цифры боевых потерь американской армии с 1965 по 1973 год, то наиболее интенсивные боевые действия шли в 1-ой Оперативно-Тактической Зоне, где дислоцировалось большинство морпехов. Однако, по данным историка Гюнтера Леви, большинство потерь морпехи понесли в провинции Куанг Нам, расположенной к юго-западу от Да Нанга. В действовавшей в этой провинции 1-я Дивизии Морской Пехоты с 1965 по 1969 год в бою погибло шесть тысяч морпехов, что составляло около половины всех потерь Корпуса Морской Пехоты за всю войну.
По данным Томаса Тейера, аналитика Министерства Обороны, 53% боевых потерь всех родов войск произошли между 1967 и 1972 годом в 1-й Оперативно-Тактической Зоне. При этом 40% потерь пришлись на три из пяти провинций Зоны: Куанг Три, Куанг Нам и Тхуа Тьиен. В целом, 77% боевых потерь войска США понесли в десяти провинциях Южного Вьетнама. Армейские подразделения наиболее высокие потери понесли в провинциях Тай Нинь, Бинь Дуонг, Хау Нгхай. Все они были расположены около Сайгона, в 3-ей Оперативно-Тактической Зоне.
Стивен Фредерик считал себя счастливчиком, попав в 101-ю Воздушно-Десантную Дивизию, которая в ноябре 1968 дислоцировалась в районе Ку Чи, провинция Тай Нинь. Позже, он понял, что те опасности, которым он подвергался на юге, были несравнимы с тем, что ждало его в провинции Фу Бай, куда 101-я Дивизия была переброшена в начале 1969 года. Сначала в этом секторе не наблюдалось серьезной активности противника, и потери были незначительными. Но все кардинально и драматически изменилось, когда его роту перебросили в долину А Шао.
Кроме фактора географического расположения подразделения, еще два фактора влияли на вероятность для солдата участвовать в интенсивных боевых действиях. Первый из них это был год, в который он проходил службу во Вьетнаме. С середины 1965 по середину 1969 года интенсивность боевых действий равномерно увеличивалась, а с середины 1969 года по окончательный вывод американских войск в 1972 году, она стабильно сокращалась. Вторым фактором была особенность климата Южного Вьетнама. Годовой цикл боевых действий соответствовал климатическим зонам этой страны. На севере Южного Вьетнама сезон дождей длился с сентября по январь. В южной части страны, где были расположены пути инфильтрации противника из Лаоса и Камбоджи, дожди шли с мая по сентябрь. Таким образом, наилучшим временем для неприятеля начинать наступательные операции, был период с февраля по апрель, когда во всем Южном Вьетнаме был сухой сезон.
Начиная с февраля, количество столкновений с противником постоянно росло приблизительно до третьей недели июня. Потом наступало временное затишье до начала августа, когда южная часть была затоплена. С середины августа до начала сентября снова шли интенсивные бои. Дожди доходили до северной части Южного Вьетнама в конце сентября, у противника истощались людские и материальные ресурсы, и в октябре интенсивность боев достигала своего годового минимума. Когда в ноябре дожди на юге прекращались, по тропе Хо Ши Мина снова начинался подвоз боеприпасов и снаряжения для следующего весеннего наступления. Таким образом, где и когда служил солдат во Вьетнаме, часто определяло, как часто он участвовал в бою.
После получения предписаний, солдаты на грузовиках или на самолете отправлялись к месту дислокации своей дивизии или бригады. Солдат перевозила на С-130 или на двухмоторных «Карибу». Сидеть чаще всего приходилось на собственных вещевых мешках. Карибу, на котором Даг Курц летел в 9-ю Пехотную Дивизию в Донг Там, коснулся колесами посадочной полосы, когда начался ракетный обстрел аэродрома.
Джон Нийли вместе с остальными ехал в 2,5 тонном грузовике, и у машины пробило колесо. Так как личному составу не раздали патроны, им пришлось взять у водителя единственный магазин и охранять владельца, пока тот менял колесо.
Дейв Карлайсл прилетел в Да Нанг, где пересел на танкодесантный корабль, на нем доплыл до Вандер Бич, а оттуда на грузовике его довезли до Куанг Три. Таким образом, в доставке личного состава до своих подразделений были задействованы все виды транспорта: воздушный, наземный и водный.
По воспоминаниям Дэна Крейбеля, в 1969 году, Ку Чи - лагерь 25-й Пехотной Дивизии, представлял собой «маленький город, обтянутый миллионами колец колючей проволоки, окруженный минными полями». Это были практически безопасное место пребывания, несмотря на атаки подрывников и минометные обстрелы. Прорвать оборонительный периметр, и захватить лагерь для противника было невыполнимой задачей.
Однако, в 1966 году, когда Вилли Вилльямса, прибывшего вместе с первыми частями 25-й Пехотной Дивизии, Ку Чи не был настолько безопасным местом. Ку Чи был маленьким сельским поселком, когда в нем начали рыть бункеры, натягивать проволоку и обустраивать дивизионный лагерь. Обеспечение безопасности лагеря в 1966 было затруднено, так как он был построен над огромным тоннельным комплексом Вьетконга. Сержант Вилльямс вспоминал, что вьетконговцы нападали на солдат внутри периметра базы, вылезая из своих тоннелей. Но к 1969 году Ку Чи стал таким же безопасным местом, как и большинство дивизионных лагерей во Вьетнаме. Дивизионные лагеря были, несомненно, намного более безопасным местом, чем батальонные базы огневой поддержки и небольшие аванпосты, хотя воющие в джунглях солдаты называли даже их «тыловыми районами».
По прибытии в дивизию или в отдельную бригаду, солдаты снова проходили через оформление бумаг, получали полевое снаряжение и проходили короткий курс, который освежал их навыки, перед тем, как быть зачисленным в свою роту. Этот курс позволял новоприбывшим в течении недели приспособиться к климату, и получить ряд дополнительных инструкций перед их первым выходом на боевые. Казалось, что основным правилом этой переподготовки было следующее: «Забудь все, чему тебя учили в Штатах. Это Вьетнам, и мы хотим научить тебя по настоящему, что это значит.»
На начальном этапе Войны во Вьетнаме, прибывающие подразделения получали некое «вступительное время», в течение которого они проходили курс подготовки в местных условиях. Вилли Вилльямс и другие солдаты из «Волкодавов» (Примечание переводчика: Волкодавы – прозвище 27-го Пехотного Полка) базировались две недели в Вунг Тау, где получили несколько полезных советов от 101-й Воздушно-Десантной Дивизии, солдаты которой охраняли периметр, пока Вилльямс и его товарищи играли в военные игры и учились тому, с чем им придется столкнуться через некоторое время. Но сержант Вилльямс считал, что «эти две недели были бесполезной тратой времени. Нас гораздо большему научили на Гавайях, где у нас был настоящий курс боев в джунглях. Там мы видели настоящие ловушки Конга и учились ставить свои собственные. По прибытии во Вьетнам нас просто сориентировали с обстановкой.»
Иногда «ознокомительный курс» включал настоящее патрулирование, но в спокойном районе. По прибытии батальоны 4-й Пехотной Дивизии были проинструктированы 101-й Воздушно-Десантной Дивизией, а потом были высланы на патрулирование окрестностей Тай Хоа. Вернон Джаник вспоминает как его рота прочесывала рисовые поля и деревни, которые были ранее зачищены частями 101-й Воздушно-Десантной. Но несколько недель спустя, когда Джаник и его товарищи были вертолетами СН-47 переброшены в новый район, операции стали намного более серьезными.
«Ознакомительный курс» в 1-й Пехотной Дивизии длился одну неделю. Для Джерри Джонсона, прибывшего в дивизию в конце 1968 года, этот курс проводился в Лай Хе. В этих курсах не было острой необходимости, кроме того, что новоприбывших пытались научить уважать противника и слушать то, что говорят более опытные люди. В 1966 году сержант Герри Баркер обнаружил, что в 1-й Кавалерийской Дивизии организовали «школу обаяния» (Примечание переводчика: “charm school” - курсы искусства одеваться к лицу, держаться в обществе и т. п. обычно на них готовят манекенщиц). Занятия проводились около горы Хонг Конг в Лай Хе. Несмотря на то, что Баркер уже годом ранее воевал в дивизии в долине Ия Дранг, он должен был пройти этот недельный курс.
Доуг Курц проходил «ознакомительный курс» в 9-й Пехотной Дивизии в Донг Там. Инструктора обтянули веревкой небольшой участок заболоченной местности около базы, и заставили новичков бегать через него, избегая проволок-растяжек, а сами в это время «несколько раз выстрелили» в них. Курц был больше всего поражен внезапным присутствием настоящих жуков и змей, которые «мешались под ногами».
Стив Фредерик проходил «ознакомительный курс», попав в 101-ю Воздушно-Десантную в 1968 году. Может быть потому, что Фредерик закончил сержантскую школу перед отправкой во Вьетнам, его занятия были несколько иными.
«В базовом лагере 101-й была так называемая школа боевых командиров. В неё направляли рядовых, кто уже был на боевых, и учили их командным навыкам. Туда же отправляли таких же как я, чтобы мы научились от этих ребят, что такое настоящий Вьетнам. Курс длился неделю. Два дня отводились на изучение языка и особенностей местного населения, а пять дней мы проводили в поле. Мы ходили на настоящие засады. Я был на двух засадах вместе с этими ребятами. На третий день нас выслали на ночную засаду. Мы видели огни Сайгона. Но я, билиат, всю ночь чувствовал какой-то странный запах. На следующее утро мы должны были доложиться командиру роты. Капитан, иопанамат, жутко разозлился, узнав про запах. Оказалось, что пацаны, кто был уже полгода в Наме, знали, что если они видят огни Сайгона, то ничего не случится, и всю ночь курили план. Я не мог в это поверить! Это было в первый раз, когда я узнал, как пахнет марихуана. С этой ночи я запомнил этот запах.»
Вот как описывает Гарри Торсон недельную переподготовку в 101-й Воздушно-Десантной в Кэмп Рэй около Бинь Хоа: «Это можно сказать была Школа Подготовки к войне в джунглях и Вьетнаме. Каждый день нас заставляли заниматься физподготовкой и бегать несколько миль до рассвета, нас гоняли на марш-броски с полной выкладкой. Так нас приучали к климату. У нас были занятия по М16, М60, М79, минам Клеймора, гранатам, минометам, ловушкам, засадам, патрулированию. Только практические занятия. Никакого сидения в классах. Очень полезная была учеба для каждого, кто попал во Вьетнам»
Из всего «ознакомительного курса» в Чу Лай в 198-й Легкой Пехотной Бригаде, где солдат учили вызову артиллерийской поддержки, способам избегания плена и побега из плена, Пол Боэм больше всего запомнил занятие по укладке рюкзака. Инструктор носил отрезанное человеческое ухо на цепочке на шее. Это ухо многое говорило о том, кто его носит, но со временем солдаты узнали, что в тылу такой брелок мало что значит. Его можно было купить у тех, кто вернулся с боевых или даже на местном блошином рынке.
Лайн Андерсон проходил "ознакомительный курс" вместе с Боэмом. Наибольшее впечатление на Андерсона произвел сержант с Гаваев, который преподавал им курс "как не попасть в плен и сбежать из него". Новобранцы уселись амфитеатром на склоне холма и смотрели на демонстрацию приемов самообороны. Это произвело на Андерсена сильное впечатление, но больше всего он запомнил последний совет сержанта: "он нам сказал - никому доверять. И мы поверили в это."
Джон Мейер (апрель 1971, морская пехота) и Дональд Тримбель (апрель 1970, медик, Морская пехота), попав во вьетнам, были направлены на службу во Взвод Совместных Операций. (combined action platoon - CAP). Так как специфика тактики САР заключалась в тесном взаимодействии с вьетнамской милицией и проживанием среди местного населения, то их "ознакомительный курс" длился две недели и включал занятия по изучению языка и правилам поведения в деревнях.
Тримбель был поражен демонстрацией способностей вьетконговцев преодолевать проволочные заграждения, минные поля и ловушки. Для этого использовался бывший вьетконговец-подрывник. Он выходил за периметр, а потом пробирался на базу через кольца колючей проволоки. Все с удивлением смотрели, как одетый только в набедренную повязку человек, змеей проскальзывал мимо острых, как бритва лезвий колючей проволоки, натянутых тросиков, прикрепленных к минам и осветительным ракетам, которые всего несколько минут назад вселяли такое чувство безопасности. Бывший партизан дал слушателям еще один совет: стрелять ниже и вправо от цели. Подрывник рассказал, что вьетконговцы и солдаты АСВ верят, что когда из М16 ведут автоматический огонь, ее ствол уходит влево и вверх.
Глен Ольстад был направлен в 4-й Батальон 23-го Пехотного (Механизированного) Полка 25-й Пехотной Дивизии. Как механик-водитель бронетранспортера он предполагал, что попадет в такую часть. Однако он не мог представить, что случиться с ним, когда он прибудет в Ку Чи.
Вспоминает Глен Ольстад: "Сержант первого класса построил меня и еще пятерых, и сказал, что у нас будет пятидневная учебка прежде чем нас отправят в поле. Я сказал ему, что я механик-водитель, и не должен проходить эту учебку. Он ответил: "Ты БЫЛ механиком! Твоя специальность была изменена!" Я что-то пробормотал типа: "Слышь, ты не можешь это сделать. Мой конгрессмен позвонит тебе." Он сказал: "Ты долбанный обсос! Когда твой конгрессмен будет стоять передо мной и скажет "нет", то тогда ты не будешь проходить учебку. А пока его тут нет, возьми свою вонючую жопу в две руки и физдуй в учебку!"
Позднее Ольстад узнал, что первый взвод роты Браво в этом батальоне понес тяжелые потери, поэтому из него сделали обычного пехотинца.
Нехватка личного состава в линейной пехоте покрывалась за счет перевода в пехоту военнослужащих других ВУС. Проблема заключалась в том, что эти срочно переводимые в пехоту специалисты не проходили курс подготовки пехотинца. При всем критичном отношении к нему, сравнение между теми, кто его проходил, и кто нет, было не пользу последних.
Из воспоминаний сержанта Гери Баркера: "В начале 67-го у нас в 1-й Кавалерии людей не хватало. Мы несколько месяцев вели бои. Так они нам стали присылать всех, кто прибывал в части пополнения, независимо от их ВУС. Ко мне попали восемь человек, и ни одного, обанарот, из пехоты! Они все попались в эти гребучие ловушки в долине Ань Лао. В моем отделении погибли только они. Они и месяца не провели в поле. Они были опасны сами для себя."
Перевод армейских специалистов в пехоту часто приводил к их гибели или ранению. С другой стороны, Морская Пехота всегда гордилась тем, что каждый морпех в первую очередь стрелок, и после базового курса подготовки всегда отправляла своих новобранцев пройти курс подготовки пехотинца. Джеймс Стантон первоначально был приписан к телетайпному узлу рядом с центром отдыха на огромной базе в Да Нанге. Докладываясь о прибытии в часть он услышал, что у морпехов в поле не хватает радистов. Стантон вспоминает: " Как сейчас вижу: сержант показывает мне на готовый к вылету вертолет и говорит:"Вот этой твой вертолет. Давай быстро физдуй на борт". Я-то мечтал о шикарной службе прямо здесь в Да Нанге. А вот фуй мне по всей морде. Я попал на боевые."

 Отправлено: 28.12.11 15:22. Заголовок: После прохождения &#..

После прохождения "ознакомительного курса" солдат распределяли по батальонам. Том Шульц вспоминает, как стоял на ступеньках барака 7-го Кавалерийского Полка в Кэмп Эванс: "Стою и думаю: вот ведь долбанное место, этот Кэмп Эванс, эдакая плоская жопа, обтянутая колючей проволокой. Ни травы, ни деревьев, один песок, грязь, и до фуя всякой армейской зелени. Потом меня зацапал сержант и отправил во 2-й Батальон в роту Чарли. Так как потом оказалось, эта рота всего по несколько дней была хоть в каких-то лагерях!"
Морпехи, распределенные в линейные части, попадали в такие же ситуации. Том Магеданц описывает Донг Ха около ДМЗ как безопасное место с рядами колючей проволоки и мешков с песком. Каждое здание имело свой собственный бункер. Пиво в солдатском клубе стоило 15 центов за банку. Том решил, что это неплохое место, где можно провести время на войне, если бы не было ветра, жары и пыли. К его огорчению Донг Ха оказался базой, откуда морпехи выходили на патрули. Для большинства попавших туда морпехов, Донг Ха был не более чем местом, куда они возвращались, чтобы снова уйти на патруль. Магеданцу пришлось прослужить свой срок, бесконечными неделями продираясь сквозь кусты.
Медики и передовые наблюдатели придавались, как правило, штабной роте, которая высылала их в линейные роты, когда в них была необходимость. Стрелки распределялись непосредственно в линейные роты на замену потерь или убывающих домой солдат. Новички, как сироты ждали, пока их позовут и отведут в новый дом.
Джеф Юшта помнил, что это было странное чувство одиночества. "Моя рота была на операции. Мне было нечего делать, вокруг никого не было. Типичная армейская ситуация. Твоя рота на боевых. Никому до тебя нет дела. Никто не будет тобой заниматься. Рота вернется через пару дней. Мы не можем тебя отсюда никуда отправить. У меня не было места, где я мог поспать. Я сумел устроиться в ремонтном бараке на куче вещмешков. Мне не выдали оружие. Это как-то странно. Тут идет война, иопанамат, а я шляюсь по базе без оружия."
Обычно новичков направляют на черные работы, чтобы они были хоть чем-то заняты. Это отвлекало их от мрачных мыслей о своем будущем. Джон Нийли заполнял мешки песком. Лейн Андерсон жег говна, а Роберт Килинг со своим приятелем, пытаясь найти что-нибудь поесть, угодили в наряд по офицерской столовой в Плейку, где протирали столы и сливали остатки недопитого спиртного в свои фляги.
Фил Ягер вспоминает о первых минутах своего прибытия в штаб 3-й Дивизии Морской Пехоты в Фу Бай: "Как только мы приземлились, орудийный сержант схватил нас за жопу и отправил разгружать мешки с трупами из вертолета. Он велел вкладывать их рядами по шесть около похоронной службы. Это меня просто прибило. Трупы страшно воняли.
Пребывая в ожидании, большинство новичков мучились раздумьями о том как их примут новые сослуживцы, на кого они похожи, не струшу ли я в бою, как я буду себя вести под огнем, как выглядит мертвое тело? На некоторые вопросы они скоро получат ответы. Потом придет время получить ответ на другие.

 Отправлено: 19.01.12 12:00. Заголовок: Годное чтиво, прочел..

Годное чтиво, прочел!

 Отправлено: 21.01.12 18:39. Заголовок: Отлично. Но все же ..

Отлично.
Но все же вставлю свои пять копеек.

Даже гугл переводчик перевел "A life in a year" как "жизнь в год", что я адаптировал как "Жизнь за год".
На всякие ошибки внимания не обращал (то тут то там пропускаются приставки и частица "не" но это можно по смыслу понять) не понравилась манера переводить мат как физду, фуёвый, ипать и тд. это корёбит слух непонятно чью неокрепшую психику берег переводчик заменяя мат на корявый сурогат.

 Отправлено: 03.02.12 16:51. Заголовок: Что такое быть нович..

Что такое быть новичком. (Часть 1)

30 октября 1967 года

Дорогие мама и папа,
Пишу эти несколько строк, чтобы дать вам знать, что я здоров и у меня все в порядке. Я уже 6 дней во Вьетнаме, и единственное ранение, которое я получил - это я сгорел на солнце. С тех пор как я здесь, мы убили 6 или 7 Конговцев, которые пытались прорваться в наш лагерь.
Вчера был первый день с моего приезда, когда не было дождя, но стоит страшная жара. Пока мы находимся в нашем базовом лагере, а в конце недели выходим на операцию. Я с удовольствием выберусь отсюда, так как приходиться много работать на строительстве нашей базы.
Ваш сын, Лен

Прибывающие в свои части новички в поле чувствовали себя смущенно и не в своей тарелке, как любой человек в первый день работы на новом месте. Большую часть своего первого дня прибывшие на смену тратили на то, чтобы влиться в новый коллектив.



Том Магеданц так описывает ветеранов, которых он увидел, прибыв в 3-ю Дивизию Морской Пехоты, дислоцировавшуюся около ДМЗ. «В Да Нанге я видел нескольких ветеранов, но здесь, в Донг Ха это были те, кто только что вернулся с ДМЗ. Они тащили огромные рюкзаки, их форма была разодрана в клочья. На их обувь было страшно смотреть: черная кожаная часть была желто-коричневого цвета, как земля. На многих ботинки были порваны, и оттуда торчали пальцы ног. Брезентовые части ботинок была тоже разодраны. У всех на руках были болячки и повязки. Я думал, что они все ранены, но это были тропические язвы. У каждого щеки были покрыты 3-4 дневной щетиной, волосы на головах отросли. Это было не похоже на то, что мы видели в учебке. Я решил, что они вышли из самого большого сражения всех времен и народов.»
Из-за климата, труднопроходимой местности, пайковой диеты и тяжелых рюкзаков, ветераны, в отличие от сытых и здоровых сменщиков, имели изможденный и полуголодный вид. Тем не менее, несмотря на значительные внешние различия, которые не могли укрыться от внимательного взгляда, настоящее отличие новичков от прошедших бои ветеранов было не внешним, а внутренним.
Еще во времена Гражданской Войны, те, кто имел опыт участия в боевых действиях, называл это «увидеть слона». Для этих людей война уже не была какой-то великой тайной. Боевой опыт не спасает от страха перед грядущим боем, но он дает ветерану некую степень уверенности в том, что он не испугается под огнем. Это чувство внутренней уверенности новичку невозможно было имитировать. Но у тех, кто «видел слона» оставались отметка в глазах, последовательный образ, оставивший след в их памяти, пристальный взгляд, который выдавал их в моменты опасности, так называемый «взгляд уставшего от битвы солдата». Когда Джон Мейер попал во Взвод Совместного Действия в 1970 году, в этом подразделении было много опытных солдат. Когда Джон впервые посмотрел в их глаза, ему показалось, что он заглянул «прямо в ад». Он знал, что это те морпехи, кто «был там и видел это».
Брайан Гуд тщетно пытался подобрать слова, чтобы описать это загадочное выражение глаз двадцатиоднолетних ветеранов: «Они выглядели такими старыми. Они просто имели такой взгляд внутри них самих.»
Морпех Джеф Юшта тоже вспоминает странное выражение глаз и лиц ветеранов, и то настроение, которое они вызывали: «Это было странное чувство, когда вы встречались взглядами. Казалось, что они смотрят сквозь вас. Обычно это было, когда они на минуту забывались. Там были все время игры в мачо. «Это никак на меня не действует. Не могу дождаться, когда мы снова туда попадем.» - что-то в этом роде. В нескольких журналах типа «Тайм» или «Лайф» были фотографии таких лиц. Они были реально грубыми. Мы были для них свежим мясом. Они как бы говорили: «Подождите, скоро Чарли возьмут вас за яйца!» Они не отличались от наших инструкторов в учебке. Мы были существами низшего порядка. «Ты, блять, даже не думай сесть со мной за стол» или «Если через несколько недель ты не сдохнешь и поумнеешь, тогда мы с тобой поговорим.» И это была тоже часть этой игры.»
Ветераны защищали себя тонким слоем бравады, атмосферой взаимного доверия и братства. Вступить в это братство для прибывшего пополнения было абсолютно невозможно. Вход был запрещен. Стоя в пыли на базе, или пробираясь через слоновью траву, в тысяче миль от дома, новобранцы отчетливо осознавали, что они отделены от закаленных в боях ветеранов, теми событиями, с которыми им пришлось встретиться лицом к лицу, а это было расстояние в несколько световых лет.
Сейчас Дуайт Рейланд вспоминает, что когда он прибыл в своё подразделение «они стояли и смотрели на нас, а мы стояли и смотрели на них и думали «Они что ипанутые?». А они думали: «Ну, что из себя будут представлять эти зеленые пацаны, эти черри?» Это было как в комиксе, все друг друга мерили взглядом, стараясь, понять друг друга.»
На то, чтобы заслужить какое-то уважение и долю солдатского братства, которые означали принятие человека в качестве ценного члена группы, у новичков уходили недели. Например, Ларри Гейтс (198-я Легкая Пехотная Бригада) столкнулся с тем, что солдаты его взвода были очень неприветливы по отношению к новичкам. Причиной тому было недоверие к качествам новоприбывших солдат. По предположению Гейтса «они не знали, чего от тебя можно ожидать, и поэтому предпочитали держаться подальше.»
Эд Хобан из аэромобильного пехотного взвода, будучи черри, столкнулся с тем, что, несмотря на то, что все люди были хорошие, ему никто не доверял. Всегда был период пристального наблюдения за новичком, прежде, чем он мог заслужить доверие своих товарищей. Глен Ольстед дает такое определение новичку: «Ты был таким парнем, с которым никто не хотел иметь дело. Ты был таким парнем, кому никто не доверяет. Ты был таким парнем, который мог говорить весь день, но его никто не слушал. Это менялось только после того, как ты прошел несколько боев, если правильно вел себя. Доверие начиналось только после этого.»
Вспоминает Фил Ягер: «Я понял, что до этого времени, жить приходиться в одиночестве. Ты ждал, что тебя примут как морпеха, и в некоторых аспектах так и было. Они были довольны прибытием пополнения. Но тебе ни в чем не доверяли. Это было доминирующей позицией: «Мы вернемся через несколько месяцев, и если ты все еще будешь жив, может быть, мы что-то сможем из тебя сделать.» Это не было осознано неотзывчивым отношением, но именно так это воспринималось. Оглядываясь в прошлое, когда я сам оказался потом стариком, я понял, что новички ощущали себя карликами под давлением солдатского братства остальных и невозможности быстро попасть в этот круг.»
Будущее демонстрировало пользу нового человека для остального подразделения, но пока это не было доказано, пополнению никто не доверял.
Как новичка встречали, зависело от того, в какое момент он присоединился к своему подразделению, сколько молодых вместе с ним прибыло, и как долго остальные солдаты служили вместе. Отношение могло быть грубым к тем, кто присоединился к своему взводу, когда тот был на боевых. Боевые действия неизбежно требовали пополнения, но в подразделении под огнем было мало времени для утонченных манер. Фил Ягер вспоминает как он и еще десять зеленых морпехов, под яростным огнем противника попали в июле 1966 в долину Нган: «На нас навьючили ящики с патронами, несколько канистр с водой и выпихнули из вертушки. Мы упали на землю и поволокли за собой барахло к краю площадки. Там снова залегли, и начали палить как все остальные. Прошло несколько часов, пока сержант не подошел к нам и не спросил, какой роте мы приданы. Это случилось только с наступлением темноты, когда бой стих. Я был весь этот и следующий день с ротой К, прежде, чем попал в роту М. Из-за того, что везде были потери, нас, прибывших, просто поровну разделили между ротами.»
Многие подразделения находились в джунглях неделями, и пополнения должны были прибывать в соответствующие роты прямо в поле. Для ассимиляции новичка это было не самой лучшей ситуацией. На боевых все обычно заняты иными проблемами, нежели созданием для новоприбывших комфорта и атмосферы гостеприимства. Новички принимались своими взводами так же неохотно, как дворовые бейсбольные команды берут самых неопытных и необученных игроков. Так, как Денниса Фоела приняли в 3-м Батальоне 21-го Пехотного Полка 196-й Легкой Пехотной Бригады, вряд ли способствовало формированию у него чувства уверенности в себе. «Рота Дельта, в которую я был направлен, в это время была в Зоне Высадки «Центр» в нашем оперативном секторе. В этот день 16 человек прибыли пополнением. Командиры взводов подошли к нам, посмотрели и сказали: «Ты, ты и ты – за мной!». То же самое произошло, когда мы пришли во взвод. Сержанты разобрали нас по отделениям. У нас не спрашивали фамилий, мы были просто номерами, как будто нас вытащили из шляпы.»
Подразделения, находившиеся в тылу в течении двух, трех дней были более расслаблены. У ветеранов было время познакомиться с новыми людьми. Джон Нийли добрался в 9-ю Пехотную Дивизию, когда его рота несла караул небольшого базового лагеря. Легкая работа, которую они выполняли, дала возможность Нийли и его новым сослуживцам шанс узнать друг друга.
«Мы сменились с караула, и могли, наконец, присесть и поговорить друг с другом. Я смог узнать кто из ребят откуда родом. Сперва я спросил, есть кто из Пенсильвании, пара человек были оттуда. Мой командир отделения был из Элирии, штат Огайо, и мы все звали его Огайо Бомбер. Черт его знает, почему, но так мы его звали все время. Несколько человек тоже попали во взвод совсем недавно. Это были те, с кем я должен был провести, как я надеялся, целый год.
К счастью, в это время не было активных действий. Я смог узнать кое-что про ребят, про наш взвод, про то какие операции были спокойными, а на каких пришлось туго. Они мне сказали, что нам придется много времени ездить на броне, но и придется полазить по кустам и болотам. Они мне рассказали такие вещи, что я тихо прифуел, но это была война в джунглях. Я был очень доволен, что мне удалось несколько дней пообщаться с ними перед тем, как мы вышли на боевые. Иначе, я бы не знал, что и предполагать.»
Естественно, что новичкам было труднее адаптироваться в подразделениях, в которых уже создалось ядро из солдат, которые вместе попали в него. Несмотря на то, что Фил Ягер прибыл в 3-й Батальон 4-го Полка Морской Пехоты во время операции «Гастингс», прямо, так сказать с корабля на бал, то есть в бой за горную гряду Маттер, а его рота понесла тяжелые потери, Фил с большим трудом влился в коллектив. Ягер вспоминает: «Все были какие-то твердожопые. Нет. вообще-то они были нормальные пацаны. Вместе со мной в наш взвод попали еще три или четыре человека, может быть всего шестеро в течении недели, сейчас уже не помню. Но казалось, что все здесь уже находятся фуеву гору времени. Между нами был большой разрыв. Батальон весь вместе прибыл в 1965 году. Потом их заменили. Тем, кто заменил первую волну, оставалось пять – шесть месяцев до конца своего срока. Мы заменяли тех, кто отслужил свой срок, и тех, кто погиб. Мы были второй заменой. Батраки, билиад! Даже, когда прибыли еще новые люди, все равно оставалась дистанция пока эти ветераны не дембельнулись.»
Прибытие в часть вместе с группой пополнения давало некую возможность менее проблематично адаптироваться в коллективе. По крайней мере, так казалось Майку Робертсу, который пришел к выводу, что «вместе с восьмью такими же новичками это было не так плохо. Было больше одного человека, с кем ты мог поговорить или устроиться в одном бункере. Нас было восемь, и нам было просто найти с кем пофиздеть или вместе пожрать. Но старики нас всех все равно звали черри, грини, FNG.»
Частью проблемы ассимиляции была практически незначительный вклад новичков в основную задачу выживания подразделения. Столь же важным было различное отношение солдат к войне, роли в ней Америки, личных мотиваций и желания воевать. Рэнди Хользен, попавший в 1-ю Кавалерийскую Дивизию в 1969 году, выделял три основных типа среди своих сослуживцев: «Там были люди, которые просто проводили там свое время, и я был одним из них. Мы делали то, что должны были делать, но мы не были Джоном Вейном. Там были Джон Вейны, им нравилось то, что они делали, и они обычно оставались на второй срок. И там были те, кто должен был здесь оказаться, но они не делали, то, что должны были делать. Те, кто думал, что он Джон Вейн, в конце концов, подходил к тебе и говорил: «Слышь, мальчик, держись меня и все будет ОК. Я тебя покажу, как здесь выжить.» Я не хочу быть циничным. Там действительно были те, кто так говорил, и действительно так делал. Я встретил там несколько хороших людей. Но там были и ипанутые, и им нравилось такими быть. Я тогда считал их сумасшедшими, и считаю их сумасшедшими и сейчас.»
Наиболее важным вопросом, который, в конце концов, решал все был, как поведет себя новичок под огнем. Когда Том Шульц попал в роту Чарли 2-го Батальона 7-го Кавалерийского Полка, ему сказали: «Ты или стрелок, или ссыкун.» (Примечание переводчика: В оригинале – You’re either a shooter, or a shaker). Шульц обнаружил, что стрелком не становятся автоматически, одев военную форму. Человек должен врасти в неё, и до того, как он несколько раз не побывает под огнем, невозможно сказать, будет ли новичок стрелять или трястись от страха.
Первые впечатления от пополнения могли быть неверными, однако, и горнило битвы часто преподносили некоторые сюрпризы. Майк Мейл помнил одного такого в своем взводе, с которым никто не хотел иметь дела. «Он был старше нас и служил в Национальной Гвардии. Но он пропустил свои сборы, и его призвали на действительную. У него была семья. Все боялись быть с ним, потому, что он всегда казалось, что он разговаривает сам с собой, как только остается один. У него был магнитофон, на него он записывал всякую хрень и посылал своей жене. Он был готов постоянно заплакать. Богом клянусь, никто не хотел быть рядом с ним потому, что всех пугали его мысли о возвращении домой, о его жене. Он был такой правильный семьянин. Мы боялись того, что он может вот так сесть и показать свои эмоции при всех. Это нам так надоело, что мы избегали его. Но в бою он дал гари! Как-то ночью по нам стали фуярить ракетами, многие пацаны зассали, и стали съиопываться в укрытия. А он залез к стене и дал просраться этим сукиным детям! Мы думали у него крыша съедет, а вот нет! Он сражался так, как будто завтра уже не будет.»
Прием, который оказывали новоприбывшему личному составу, так же зависел от того, сколько оставалось служить тому или иному солдату. Черри, попавшие во взвод тридцать дней назад свысока смотрели на тех, кто только что прибыл. Новички всегда находились на низшей ступени иерархической лестницы, то есть более ранние пополнения наслаждались возможностью продвинуться вверх на одну ступеньку. Бывшие духи продолжали традиции пристального наблюдения за новичками, и всю грязную работу сбрасывали вниз, на только что прибывшее пополнение. Это была разгрузка боеприпасов, горбатиться на доставке воды и рытье сортиров, и другие трудные задания. Вспоминает Фил Ягер: «В моем взводе это означало еще, и быть крайним при получении пайков, а это было слишком жестоким началом.»
Старики и в поле с большим трепетом относились ко всему, что могло уменьшить их шансы закончить свои туры без потерь. Том Шульц считал, что нежелание стариков быть рядом с молодым в поле, было сродни паранойи. Майк Мейл чувствовал такое же отношение дедов в своем подразделении: «Дедушки боялись брать молодого под свою опеку и чему-либо учить. Иногда сами молодые начинали бояться, что из-за них может случиться какое-нибудь дерьмо. Новички становились табу, потому, что они были неопытными. Остальные предполагали, что они могут лажнуться из-за отсутствия опыта. Было бы лучше, если бы два ветерана брали новичка на обучения и плотно с ним взаимодействовали. Но всегда было столько причин, чтобы дедушки этого не делали, казалось, что они боятся, что они найдут проблем на свои жопы.»
Для большинства, то есть тех солдат, кто был в середине срока своих туров, и на пике своей боевой эффективности, пополнение было еще одним грузом на их плечах, но грузом необходимым. Подразделения, где был некомплект личного состава, старались принимать любые пополнения. Солдаты, занимавшие особые должности во взводе, пытались как можно быстрее натаскать новичков, чтобы к их дембелю, взвод имел полноценных бойцов. Со временем, опасные или неприятные задачи на боевых перекладывались на плечи новичков по старшинству и исполнительности. До этого времени духи существовали как незначительные составляющие в своих подразделениях. В гроссбухе части по критерию относительной значимости пополнение относилось в графу дебит.
Солдаты в поле на самом деле не старались знать многое о тех, с кем они вместе служили. Наиболее важными для определения ценности сослуживца были его надежное поведение под огнем, откуда он был родом и его прозвище. Использование прозвищ расцвело во Вьетнаме пышным цветом, и Тим О Брайен заметил: «интересно, что за год службы во Вьетнаме и совместной жизни со взводом, из 60-70 человек (одни уходили, другие приходили) запоминалось не больше дюжины полных имен.»
Ветеран Роджер Хоффман считал, что прозвищами награждали в качестве показателя того, что этот новичок пошел вверх по социальной лестнице пехотинца. Большинство прозвищ давались на основе личных качеств, внешнего вида, места рождения или просто «с потолка». Самого Хоффмана прозвали Реберной Клеткой (Rib Cage), потому, что он был очень худой. Самого неудачного карточного игрока в его взводе звали Туз (Асе). Других солдат, с которыми служил Хоффман звали Перекур (Smoke), Резак (Blade) , Хитрожопый (Sly), Клюквенник (Iceman) и Правдоруб (No-bones).
Том Шульц вспоминает об одном парне, которому дали кличку Грязнуля (Pig Pen). Его так прозвали из-за того, что «он не менял свою полевую форму, потому, что верил, что новые вещи это зло, и если он их оденет, то поедет домой в цинке. Даже в отпуск он поехал в своих грязных шмотках. Одни ботинки – одна форма. Носки он менял, но форму нет.»
Города или штаты, откуда были родом солдаты, также были источником кличек. Командира отделения во взводе где служил Джон Нийли звали Огайо Бомбер, передового дозорного во взводе Ренди Хользена звали Минесота. Морпеху из взвода Джефа Юшты дали прозвище Ан Хоа, поскольку он присоединился ко взводу в этом местечке.
Внешний вид также помогал получить идентификацию. Терри Топл служил с негром, которого звали Медовый Медведь (Honey Bear) (Примечание переводчика: млекопитающее из семейства енотовых, размером с маленькую кошку; единственный вид в роде кинкажу) за двухметровый рост и «добродушие ягненка». Часто встречались Мелкий (Pee Wee) и Лосяра (Moose) как производные от роста. Джон Меррел служил вместе с Ларри «Большим» (Beaucoup) Экинродом из Пенсильвании. И он таки был большой. Еще одного морпеха из взвода Джефа Юшты звали Коротышка (Shorty), однако, Юшта считал, что его вполне могли прозвать Психом (Crazy).
Иногда прозвище указывало на должность во взводе. Почти всех медиков повсеместно называли Док, хотя во взводе Джона Меррила одного парня так прозвали из-за его пристрастия к кодеину.
Джефу Юште дали кличку Джейк. Он вспоминает: «У нас во взводе был парень, он очень хорошо пел. Его звали Рон Янгблад, кликуха у него была Хиллбилли (Hillbilly). (Примечание переводчика: 1. Бедняк-фермер особенно из глухих горных районов южных штатов 2. Народная музыка типа кантри). Он прозвал меня Джейк, потому, что была старая песня Джима Дина «На охоту я с тобой друг мой Джейк я не пойду. Мы пойдем с тобой по бабам.». Рон сказал, что я выгляжу так, что он бы со мной сходил бы снял пару телочек, вот я и стал Джейк.»
Белые южане, особенно из бедных сельских районов, часто награждались кличкой Хилбилли. Про вышеупомянутого Хиллибилли, Юшта вспоминает: «он был младший капрал и очень надежный парень». С течением времени качество солдата как-то неразрывно становилось неотделимо от его прозвища.
Этническое происхождение было так же основой для прозвищ. Индейцев обычно называли Вождь (Chief). Том Магеданц вспоминает, что в его взводе Вождь был с Юго-запада, и был пулеметчиком. Подобным образом ребят из Полинезии и с Гавайев называли Ананасами (Pineapple).
Прозвища чернокожих военнослужащих во Вьетнаме обычно начинали со слова Брат (Brother). Том Магеданц, вспоминая своих товарищей-морпехов, рассказывает, что Вилли Холдер, носивший кличку Брат Хобот (Brother Snout) был уверенным и спокойным в джунглях, всегда был готов поработать и был очень вежливым. Брат Хобот мог поладить с любым человеком. Брат Гембель (Brother Hardtimes), с другой стороны, был очень воинственным, но у него были и определенно хорошие качества. Магеданц рассказывает, как однажды Брат Гембель засек как морпехи из минометного взвода прижигали сигаретами пленного, которого им поручили охранять. Брат Гембель сказал минометчикам, что «вырвет им ноги из жопы, если они не прекратят это делать». Они почувствовали, что Брат Гембель выполнит свою угрозу, и прекратили это занятие.
Позднее, практически все звали друг друга Бро – сокращенную форму от брата, и фразы типа «Как дела, Бро?» - использовались всеми этническими группами.
Солдаты испанского происхождения тоже получали прозвища, относящиеся к их национальности или устоявшимся стереотипам. Однако, Терри Топл, не будучи испанцем, получил кличку Чико потому, что он носил пулеметные ленты, перекрещенные на груди, как это делали мексиканские бандиты.
На пополнение возлагали обязанности, соответствующие их статусу. Наиболее типичным заданием первого уровня в пехоте для новичка было ношение дополнительного боезапаса к пулемету. Однако, сам пулемет черри редко доверяли. Таскать на себе М60 было опасной и утомительной работой. Рискованным это было потому, что пулемет в бою привлекал внимание противника. Пулемет цеплялся длинным стволом и сошками за растительность. Кроме того, незаряженный пулемет М60 весил в три раза больше, чем винтовка М16 с полным магазином. Тем не менее, если подразделение планировало использовать пулемет, давать его, несмотря на тяжесть и громоздкость, новому бойцу было нецелесообразным. В поле все подразделение зависело от огневой мощи пулемета, и работа пулеметчика была жизненно важной. В Морской Пехоте была специальная программа по обучению пулеметчиков, в то время как в Армии, то прибытия во Вьетнам этому никого не учили. Не удивительно, что эта работу выпадало исполнять парням крупного телосложения.
Взводный сержант Дональд Путнам рассказывает о том, как «выращивали» пулеметчиков в его взводе 9-й Пехотной Дивизии: «Обычно я придавал новичка вторым номером к пулеметчику. Он носил ленты и помогал ему их заряжать, когда мы вели бой. Кроме того, он должен был изучить сам пулемет. Я обычно говорил пулеметчику: «Этот парень заменит тебя. Я хочу, чтобы он был таким же хорошим пулеметчиком, как ты. Но если сможешь, сделай так, чтобы он был лучше тебя.». Так они и поступали. Солдаты не хотели таскать М60, потому, что это была тяжелая ноша. Иногда появлялся уникальный человек – ему нравилось носить пулемет, нравилась его огневая мощь. Но большинство не любило этот груз. Вот я и говорил им: я хочу, чтобы этот новый парень стал пулеметчиком. Сделайте из него такого. Он будет за тебя таскать пулемет, но ты должен его всему научить. Тогда они понимали, что если сумеют научить черри обращаться с М60, то через пару недель, они снова будут носить М16.»
В 1970-1971 году из-за резкого снижения количества боев, М60 практически стал лишними десятью килограммами веса. Такая положение дел привело к тому, что пулемет стали давать новичками, потому, что ветераны не хотели его таскать. На Майка Робертса повесили М60, когда он прибыл в свою роту летом 1970. «Потом я много раз мог спихнуть эту штуку на черри, но протаскал его весь свой тур. Я всегда чувствовал себя спокойнее, когда засыпал рядом с М60. Ну как, такое одеяло для безопасности.»

 Отправлено: 03.02.12 16:52. Заголовок: Что такое быть нович..

Что такое быть новичком (часть 2)

Ношение радиостанции было, скорее всего, самой нежеланной работой. Те, кому пришлось таскать десятисполовиной килограммовую коробку, с предательски выдающей себя антенной и запасные батареи, часто искали молодняк, чтобы перевесить на него этот груз. Радисты (РТО), служба которых была как очень важной, так и опасной, носили рации для командиров рот, взводов, и корректировщиков огня. Как заметил один армейский автор, с известной долей преувеличения, «радист был тонкой ниточкой, связывавшей нас с цивилизацией, помогавшей нам бороться со страхом и ощущением одиночества. Он был связующим звеном, которое держало всех командиров вместе. Для врага, солдат с рацией был тем, кого надо было убить в первую очередь.» Поскольку радисты и командиры были связаны с радиостанциями трубками приема-передачи, как новорожденный пуповиной к матери, они понимали свой опасный статус приоритетных жертв. Некоторые радисты, чтобы уменьшить опасность стали носить радиостанции вверх ногами, что позволяло лучше спрятать антенну, которая служила указателем для противника.
На радиостанции было два типа антенн: гибкая трехфутовая антенна ленточного типа, и шестифутовая типа хлыста. Для связи на больших расстояниях использовалась длинная антенна, на обычных патрулях было достаточно короткой. Морпеховский радист Джим Стэнтон был уверен, что наиболее критическим моментом его работы было «до момента передачи держать антенну незаметной». Чтобы сделать антенну менее заметной, во время высадки с вертолета Стэнтон откручивал её от рации, и прятал под рубашкой. Потом он прикручивал её обратно, когда чувствовал, что находиться в относительной безопасности.
Быть радистом и быть новичком, значило приблизительно одно и то же. Ларри Гейтс пришлось нести рацию на своей первой боевой операции потому, что старый радист пожаловался на боль в колене, и сказал, что не может нести рацию. Гейтс размышлял вслух: «Я не знаю, почему они доверили такую работу новичку. Я ни хрена не знал, как работать на рации, на меня её навесили, потому, что больше никто не хотел таскать эту тяжесть.»
Большинство обязанностей во взводе распределялись по принципу человеческой энтропии, которая распределяла людей по своим местам, которые им подходили больше всего. Так же как в любом взводе были чудаки, которые ели самое отвратительное блюдо из пайков – бобы со свининой, так же были те, кому нравилась работа радиста. Одним из таких людей был Дэн Крейбель.
«Это забавно, как иногда приходит то, что тебе действительно нужно в твоей жизни. Я не мог не служить в пехоте и не мог уехать из Вьетнама. У меня не было дороги назад – я мог идти только вперед. Я знал, что должен был это сделать. А потом я стал таскать рацию потому, что кто-то получил ранение. Мне сказали: «Так, Крейбель, да, ты, зелень, сюда! Вот, возьми это!» Я ответил, что не хочу носить рацию. А они мне ответили: «Мы тебя не спрашиваем!» На взвод обычно полагалось две рации: одна у командира взвода, а вторая у взводного сержанта. Мы всегда шли на патруле колонной, чтобы не попасть в ловушку. Поэтому один радист шел в голове, а другой в хвосте колонны. Я нес «хвостовую» рацию, старался как можно быстрее понять, что мне надо было делать, учился не нервничать, когда мне надо было говорить, и держать свой рот на замке, когда надо было молчать. Это был долгий процесс учебы.
Если ты носил рацию, то это освобождало от разных обязанностей. Я никогда не был храбрецом. Я не был одним из ганг-хо. Я просто хотел, чтобы я вернулся живым. Моей обязанностью было только знать, как кого-то вызвать по рации. Но я также был пехотинец. Я должен был ходить с винтовкой на патрули и стрелять из неё, когда надо было стрелять, и делать то, чего от нас хотели. Но я никогда не должен был идти передовым дозорным. Я никогда не должен был стать пулеметчиком, я это была тяжелая и грязная работа. Я не должен был таскать дополнительные боеприпасы и прочую фигню.
С другой стороны, когда у нас был полный комплект личного состава, на каждой операции двух – трех человек оставляли на базе в расположении части. Они могли передохнуть пару дней, написать письма домой, а потом наступала очередь других отдыхать. Только радист никогда не оставался на базе. Он должен был всегда быть на боевых. Я должен был быть всегда вместе с рацией. Мне не приходилось таскать на себе гору всякого барахла, как остальным, но у мне никогда не давали перерыва в выходе на боевые. Но мне это нравилось. Нет, честно, мне нравилось. Я чувствовал себя важным человеком во взводе. Я ощущал, что это была действительно нужная работа.»
Характер Лейна Андерсона больше подходил пулеметчику, чем радисту. Вот, как об этом вспоминает сам Андерсон: «Когда я впервые попал в роту, мне приказали взять рацию. Мне это ни физды не понравилось. Я спросил одного из стариков, как мне от неё избавиться. Он ответил: «Просто не отвечай.» Ну я и не отвечал. Подходит ко мне наш лейтенант Портер и спрашивает меня: «Ты чего, не хочешь быть радистом?». И я ответил ему: «Нет, сэр. Если нужно таскать что-нибудь тяжелое, то я хотел бы взять пулемет». Так я стал пулеметчиком.»
Большинство солдат носили винтовки М16, несмотря на большой выбор оружия, начиная с двенадцатизарядных помповых ружей и LAW, до винтовок и пистолетов иностранного производства. Личное оружие было иногда предметом выбора, иногда вопросом наличия.
Морпехи сохраняли подозрительность по отношению к М16 после большого количества проблем, случавшихся в результате заклинивания этого оружия в полевых условиях, после 1967 года, когда первые М16 поступили в Морскую Пехоту. Слухи о морпехах, которые погибли, сжимая в руках сломавшуюся винтовку, из-за того, что они не смогли вынуть заклинивший патрон, заставили многих морпехов хранить верность более тяжелой, но привычной М14. Снайпер Морской Пехоты Роберт Бонстил, тот самый, кто позднее тестировал многие модификации М16, прибыл во Вьетнам сразу после того, как в его полк поступили М16. Вот как он объясняет, почему в его роте возникали подобные слухи: «Были люди, кто погибал потому, что не знали, как чистить своё оружие или как ухаживать за ним. М16 была хорошим оружием, проблема была в том, что у нас не было достаточно времени, чтобы научиться обращаться с ним. На деле учеба была такой: «Это твоё новое оружие – старое мы забираем.» И это дорого нам обошлось. В моей роте пару человек убило шомполами, когда они чистили стволы. Это было не в моем взводе, а в другом, но это произошло. И я считаю, что в этом виноваты американские власти. Я твердо могу сказать, что эти парни были не готовы стрелять из М16. Эти парни просто чистили своё оружие. Это событие произвело деморализующий эффект. Вот и пополз слух, что М16 это кусок говна, и многие, кто мог – сержанты и старики, стали добывать себе М14 или старый добрый автомат Томпсона. Вокруг было до черта разного оружия, но ‘smukatella” выбирали в последнюю очередь.»
Во всех остальных случаях, выдача того или иного оружия была вопросом компетентности. Особенно часто это происходило с гранатометчиками. В большинстве взводов были несколько человек, вооруженных 40мм гранатометом М79. Их называли ‘thump gun” или “blooper” из-за характерного звука, похожего на то, как из огромной пустой бутылки выдергивают корковую пробку.
Пока Джон Нийли ждал выхода на свои первые боевые, у него был шанс выбрать себе наиболее подходящее оружие. Он выбрал гранатомет, похожий на укороченное охотничье ружьё с увеличенным диаметром ствола, в который можно было всунуть серебряный доллар. Постреляв из разных видов оружия, Нийли обнаружил, что « я научился неплохо стрелять из него, и попадал туда, куда целился.»
Но наиболее важной должностью в каждом взводе была должность передового дозорного (пойнтмен), от его работы зависело выживание подразделения. В большинстве взводов, когда этого требовала ситуация, на месте передового дозорного ставился опытный человек. В остальных случаях, пополнение, по крайней мере, в их собственном восприятии, использовалось как живая приманка, чтобы обнаружить опасность. Сержант Стив Фредерик вспоминает, как вскоре после того, как он прибыл в 101-ю Воздушно-Десантную Дивизию, получил приказ своего командира роты вести роту в базовый лагерь Вьетконга. Фредерик был уверен, что его выбрали просто потому, что он был новичок, и никто больше не хотел идти пойнтменом.
В ряде случаев, новичков ставили пойнтменами, чтобы они набрались опыта. Через несколько дней после прибытия в 1-ю Пехотную Дивизию, Джерри Джонсона спросили, ходил ли он когда-нибудь передовым дозорным. Он ответил, что нет, и на следующий день его поставили впереди его взвода, который обеспечивал безопасность фланга роты, зачищавшей бункерный комплекс противника. Его обучение было весьма примитивным.
«Для это было OJT (Примечание переводчика: On-the-Job-Training – обучение без отрыва от производства). Колонна шла в 20 или 30 метров позади меня, и лейтенант Фоксвелл давал мне азимут, если у меня был компас. Если компаса не было, он просто указывал направление, в котором надо было идти. Я помню, что в первый раз когда я шел пойнтменом, я вел себя как Джон Вейн. Я снял панаму и оставил её висеть на шее. Я смотрел направо и слышал какой-то звук, потом я смотрел налево, и тоже слышал какой-то звук. Это был шорох веток, задевавших мою панаму. Я был как Вик Морроу из «Битвы», только это все было на самом деле. Мне сказали, на что надо было обращать внимание, чтобы не попасть в ловушку. Если я что-то видел подозрительное, лейтенант объяснял что к чему. Но со мной рядом никто не ходил.»
В некоторых подразделениях, на место передового дозорного становились по очереди. Пойнтменов в большинстве случаев учили стать «пробными шарами» постепенно, но иногда это делалось методом «быстрого погружения». Однако, в большинстве подразделений на позиции пойнтмена было один – два опытных человека, способных идти передовым дозором, или предпочитавших делать эту работу самому, чем доверять свою жизнь другим.
Взводный сержант Гарри Баркер понял, что поиск подходящего человека в передовой дозор, было неприятной частью его работы. «Это был полный физдец в моем взводе. Нужно было определить, кто может ходить пойнтменом, а кто никогда не сможет. У меня был только один, билиат, шанс это понять. Один! Я ставил человека передовым и следил за ним. Если у него ни фуя не получалось, я никогда его туда больше не ставил. Но это означало, что у некоторые парни могли получить по самые не могу, чаще остальных. Но лучшего решения у меня не было. И я не слышал, чтобы кто-то делал по-другому. Пойнтмены – самый расходуемый материал в стрелковом взводе.»
Опытный пойнтмен тренировал новичков, по мере приближения своего дембеля. Но избежать снижения компетентности в переходный период не удавалось. Периоды тренировок новых передовых дозорных приходились на периоды относительного затишья в боях. На роль учеников обычно назначались те, кому «посчастливилось» вызвать доверие у нынешнего пойнтмена, который решал, что ему пора сменить своё амплуа, и в оставшееся ему время службы не испытывать свою судьбу. Пол Боэм именно так и попал на эту должность, когда служил в 198-й Легкой Пехотной Бригаде в 1968 году: «Черный парень, я уже не помню, как его звали, взял меня под своё крыло, и научил меня, тому, что знал сам. Он ходил пойнтменом, и я должен был идти за ним и запоминать, что он делает. Я, наверное, уже через месяц, или даже меньше после того, как попал туда, стал сам ходить пойнтменом.»
Какой бы не была их должность, новички чувствовали себя одиноко, немного испуганно, и страстно хотели завести себе друзей. Медленно и постепенно, им удавалось заслужить доверие остальных, и на личном уровне между ними стало возникать «сцепление». Пополнение часто получало опытного наставника, и, со временем, к ним распространялось доверие от своих огневых групп, состоящих из четырех – пяти человек, потом от отделений, где дополнительные уровни доверия и надежности, убеждали в том, что каждый солдат получил моральную, физическую и техническую поддержку, необходимую для его выживания.
Дуайт Рейланд описывал свое отделение как маленькую клику: «Наш взвод был сплоченной группой, но связи в отделении были еще крепче. Вот так и было. И, Слава Богу, я не знаю, удалось бы собрать в одном месте компанию лучших людей, если бы их тщательно подбирали. Мы были просто лучшими из лучших.»
По мнению Ричарда Холмса, важной частью субкультуры пехотного подразделения являются нормы поведения, принятые в данном сообществе. То есть были определенные правила, как нужно себя вести. От каждого новоприбывшего требовали принятие этих правил, и их исполнения. Это подразумевало быть честным, быть внимательным и быть надежным. Как обнаружил Глен Ольстэд, в этих правилах придавалось малое значение начищенным ботинкам и остальным традиционным атрибутам армии в мирное время. Ольстэд вспоминает: «На боевых наши командиры жестко требовали неукоснительного выполнения важных вещей, но на внешний вид и отдание чести клали болт. Но ты должен был держать своё оружие в чистоте, и знал, кто у тебя справа, а кто слева. Чтобы получить поддержку и помощь остальных, было необходимо приобрести образ мышления, нацеленный на выживание группы. Выживание в бою зависело от того, хорошо ли каждый выполнял свои обязанности. Профессиональное и безопасное поведение других членов отделения было так же важным для выживание, как и твое собственное. Неосторожный шаг мог инициировать взрыв мины-ловушки, столь же опасный для тех, кто шел спереди или сзади, так и для того, кто непосредственно зацепил проволоку. Джерри Джонсон из своего опыта пойнтмена понял, что "ты не только должен беспокоиться за свою жизнь, но и за жизнь каждого, кто шел сзади тебя." Верность этого утверждения Джонсон особенно ощутил, когда приблизился его дембель, и новый человек занял его место пойнтмена. Джонсон вернулся к исполнению своих обязанностей, когда его сменщик пропустил ловушку. «Я заорал чтобы все остановились, и сказал лейтенанту Фоксвеллу, что не буду жаловаться, если снова пойду пойнтменом. Если я сам попадусь на мину и погибну, это одно. Но чтобы кто-то убил меня…. Так я снова вернулся на место пойнтмена.»
Наказания, которым подвергали морпехов в учебке за то, что они убивали песочных блох, казались суровыми и бессмысленными, но боевые условия доказали, что к тому были основания. Джонни Кларк запомнил, когда большая группа северо-вьетнамских солдат, значительно превосходящая по численности их маленькую засадную команду, прошла в темноте через их позицию. Позднее Кларк писал в своих воспоминаниях: «Ужасы учебки бледнели перед охватившим нас страхом. Если бы я убил комара, то моя жизнь тут же бы и оборвалась. Одно чихание. Одно шумное движение. Я помню, как в учебке рядовой Аллен прихлопнул блоху. Инструктор стукнул его по голени и заорал во всю мощь своих легких: «Рядовой, ты только что убил весь свой взвод!»
Существовало одно универсальное правило в американских частях во Вьетнаме. Ты должен был заботиться о своих людях, и никогда никого не оставлять на поле боя. Для сержанта Стива Фредерика это много значило, он с явной гордостью говорил: «В нашей 101-ой это всегда четко выполнялось. У нас был неписанный закон, мы не оставляем убитых или раненых, не имеет значения, что произошло. Тебя никогда не оставят. Это понимание давало нам очень много, если мы попадали под серьезный обстрел, или нас атаковали, ты знал, что если тебя где-то прижали, тебе не стоит волноваться. Тебя никто не бросит. Я видел как ребята, и сам так поступал, шли под обстрел, чтобы вынести погибшего. И в этом, казалось бы, нет смысла. Смысл в этом есть, когда ты там, на войне.»
Уверенность в том, что все могут рассчитывать друг на друга, было одной их немногих вещей, которые позволяли солдату выходить за периметр и переносить опасности джунглей. Ни один человек бы не смог смириться с мыслью о необходимости выхода на боевые, если бы не мог обоснованно доверить свою жизнь своим товарищам. Это была ответственность, которой нет аналогов в мирной жизни.
Фил Ягер, вспоминая о доверии внутри своего подразделения, роты М, 3-го Батальона, 4-го полка Морской Пехоты, в котором он служил в 1966-1967 годах, говорил: «Ты был горд тем, что можешь рискнуть своей жопой ради кого-то другого. Ты гордился тем, что знал, что другой может рассчитывать на тебя, как и ты можешь рассчитывать на других. И ничего, ничего важнее этого не было. Я управляю проектами ценой в сорок миллионов долларов. Но это ерунда по сравнению с тем опытом. Ничто не может сравниться с тем чувством, когда другой морпех верит, что ты прикроешь ему задницу, и наоборот.»
Прошлый опыт и традиции в какой-то мере влияют на приоритеты подразделения, но его характер создают те, кто в нем служит. Характер подразделения постоянно менялся из-за годичного срока службы, и, как следствие этого, высокой ротацией солдат. Не удивительно, что пополнение отражало ценности и привычки тех слоев общества, откуда они были призваны. Изменение отношения к войне дома вызывало изменение отношения к войне среди носящих военную форму. Постоянная ротация личного состава изменяло особенности подразделения, которые приходили в соответствие с текущей ситуацией. Как широко со временем распространялись эти изменения можно увидеть на примере Корпуса Морской Пехоты. В течении 1965 – 1971 года перемещение личного состава приблизительно равнялось половине всего количества каждый год.
К концу своих сроков службы, большинство солдат обнаруживали, что у них мало общего с пополнением, прибывающим в их части. Эд Хобан столкнулся с тем, что ему было трудно с кем-либо подружиться, когда он служил в 1971 году. «Они посылали во Вьетнам по одиночке, поэтому у каждого был свой жизненный опыт. Ты не мог доверять просто любому из сослуживцев. Ты доверял только тем, с кем служил. Но твои друзья уходили на дембель. Если твой лучший друг уезжал домой через три месяца, после того, как ты сюда прибыл, тебе приходилось искать нового лучшего друга на оставшееся время. Потом и он уезжал, и ты снова должен был с кем-то подружиться.»
Ветераны старались быстро придушить энтузиазм чрезмерно рьяного пополнения. От новичков ожидали того, что они будут вести себя так, что не подвергать отделение неоправданному риску или опасности. Ветераны быстро распознавали и испытывали уважение к истинно смелым и самоотверженным поступкам, которых было немало, но испытывали отвращение к хвастовству и пустой болтовне. На боевых опыт ценился выше, чем звание. Бывший морпех-пулеметчик Винс Олсон вспоминает: «Твоё звание не имело значения. Ты мог быть рядовым или сержантом, но ты обычно прислушивался к тому, что говорили те, кто пробыл здесь дольше тебя. Неважно был это рядовой или кто-то еще. В противном случае, ты бы тут долго не протянул. Если ты вел себя как ганг хо или что-то в этом роде, здесь это не катило. Если ты мог ужиться с взводом или отделением, то ты становился изгоем.»
Слово «герой» во Вьетнаме приобрело негативный оттенок, по сравнению с тем, какой оно имело во время Второй Мировой Войны. Чарльз Москос обнаружил, беседуя с ветеранами Вьетнама, что этим термин обозначал человека, подвергавшего риску безопасность своего подразделения. Поведение в стиле Джона Вейна, как было уже замечено ранее, было одной из причин, приводившим из-за беспечности к потерям.
Командир отделения Вернон Джаник вспоминал, что энтузиазм и чувство боевого товарищества, типичные для солдат 4-й Пехотной Дивизии в её первый год во Вьетнаме, не разделялись теми, кто прибыл пополнением в дивизию в конце 1968 года, когда Джаник уже был близок к демобилизации для его второго срока. Несмотря на то, что постоянное патрулирование было необходимой мерой по защите подразделения от минометных обстрелов и вражеских атак, добровольное участие в патрулях считалось чрезмерно усердным и бессмысленным поведением. Джаник, которому дали неуважительное прозвище «сержант Хардкор», начал терять свою веру в военную службу, которую он любил, когда его энтузиазм и боевой дух столкнулся с тем, что бойцы его подразделения делали все с неохотой.
Джаник вспоминает: «Однажды я вышел с отделением на патруль. Мы недалеко отошли от базы, и тут они все уселись на землю. Я спрашиваю: «Что, биляд, все это значит?» Я пошел на патруль добровольно. Мне нравилось ходить на патрули. А они отвечают: «Мы, иопанарот, никуда не пойдем!» Я им говорю: «Вы, биляд, не можете просто так стоять - нам надо идти!» Тогда они снимают оружие с предохранителей, передергивают затворы и направляют винтовки на меня. «Если мы пойдем, то ты останешься здесь!» У меня выбор: или перестрелять самому этих долбанных ссыкунов, или сдать их командиру, когда мы вернемся. Ни то, ни другое не подходит. Если я их сдам, то я уверен, что рано или поздно они меня достанут. Ну мы немного подождали, потом пошли обратно и доложили ротному, что мы прочесали местность. После этого мне стало все до физды.»
Золотой серединой для боевого подразделения было избегать небрежности и беспечности при операциях, делать свою работу без дополнительных приключений на собственные задницы. Это была концепция, которую линейные пехотинцы понимали очень отчетливо. Благоразумные подразделения оставляли право решать, что целесообразно, а что бессмысленно, тем, кто имел больший опыт, а не старшему по званию.
Философия подразделения Дуайта Рейланда была типичной. «Мы не избегали противника сознательно. Если мы наверняка знали, что вверх по ручью есть гуки, но нас туда посылают на патруль, мы шли. Но, с другой стороны, если мы знали, что гуки сидят вверх по ручью, но нас посылают патрулировать гряду, мы шли патрулировать гряду. Если, что-то было нужно сделать – мы это делали. Если не нужно – мы не делали. Мы делали то, что нам приказывали. Мы не искали дополнительных задач.»
Как и в любой социальной организации, поддержка стандартов поведения было задачей всех её членов, а не только командования. Таким образом, нарушение норм группы обычно исправлялось с помощью коллективного давления группы на нарушителя.
Этот момент четко иллюстрируют воспоминания сержанта Вилльяма Харкена: «Был у нас один такой чувак. Нас послали поставить засаду. А он потащил с собой подстежку под пончо, да еще и прикрепил её на самый верх рюкзака. Так вот, пришли мы на место, а он встал и начал развешивать свою подстежку, прямо там, где мы ставили засаду. Мне даже и делать ничего не пришлось. Те, кто был с ним рядом, быстро о нем «позаботились».
Пополнение, несмотря на то, что за ними пристально следили, делали ошибки или незначительные промахи. Новичкам свойственно сбиваться в толпу, состояние называемое «групповухой» (Примечание переводчика: в оригинале cluster fucking), что часто привлекало огонь снайпера. Кроме того, сбившись в кучу, людям свойственно начать разговаривать, забывая об окружающих их опасностях. Состояние расслабленности, на жаргоне джунглей называлось “мять ветру сиськи» (Примечание переводчика: в оригинале “diddy bopping”), ветераны его искренне не одобряли, так как знали, к чему может привести такое поведение. Джерри Джонсон знал двух человек из соседнего взвода, которые не соблюдали правил звуковой маскировки. Он не помнит, что с ними случилось, потому, что они прибыли незадолго до его демобилизации, но к такому поведению в его собственном отделении, никогда бы не отнеслись спокойно.

 Отправлено: 03.02.12 16:53. Заголовок: Что такое быть нович..

Что такое быть новичком (часть 3)

Дуайт Рейланд также был свидетелем того, как групповая динамика использовалась для сохранения норм подразделения: «Кто-то уснул на посту. Такое случалось довольно часто. В этот раз это был черный парень. Мне трудно точно сказать, его так отфиздили потому, что он уснул на посту, или к этому было примешано немного расизма. Но мужики его жестко отмудохали. Они отматерили его, и порвали ему жопу вдоль и поперек. Это была яростная злоба, но был одновременно и страх за то, что эта часть периметра осталась без охраны. Все знают, что если кто-то тебя напугал, то ты начинаешь на него злиться. Но часть этой злобы происходит от того, что ты ощутил страх. Потом ему сказали: «Если ты, биляд, хочешь спать, то разбуди кого-нибудь и скажи ему об этом. Но ты не должен просто взять и уснуть.»
В большинстве случаев, словесные оскорбления и унижения были достаточным средством исправления дефектов. Однако, если новобранец продолжал демонстрировать беззаботность в своих действиях, предпринимались меры по изгнанию нарушителя из подразделения, прежде, чем его поведение приводило к фатальным последствиям.
Вот как описывает этот процесс взводный сержант Герри Баркер: «У меня были двое солдат, которых я оставил на базе, потому, что они неправильно вели себя, когда мы выходили в джунгли. Я сдал их первому сержанту и сказал: «Делай с ними что хочешь. Я не могу, чтобы они были вместе с нами в джунглях.» Один из них действительно помогал нам, хорошо заботясь о нашем имуществе на базе. Он просто был тупой как пробка. Но во взводе его любили. Я ни фуя ни хотел это делать, но для поддержки духа других парней это было необходимо, и мне пришлось поговорить о своем решении с остальными. Мы сидели на наших рюкзаках на плитах взлетки, и говорили о том, почему мы все не можем пойти в джунгли. Мне показалось, что взвод меня понял. На самом деле они были не против этого. Они даже дали назвали еще нескольких человек, кого стоило бы оставить в тылу. У меня никогда не было серьезных проблем, как у других. Я слышал несколько историй о том, как взводный сержант пристрелил своего рядового.»
У морпехов так же практиковался метод оставлять тех, кому не доверяли, в тылу. По воспоминаниям Джеффа Юшты, прибывшего во Вьетнам летом 1969 года, всегда были люди, которые ни под каким видом не хотели выходить на боевые. И для подразделения было проще оставлять их в тылу, чем брать с собой. Для психики солдат было лучше, если они понимали, что они выходят на боевые меньшим числом, но вместе с теми, кому они готовы доверить свою жизнь, чем идти увеличенным составом, но думать о том, что рядом есть те, кто могут оказаться в лучшем случае бесполезными.
Тревога охватившая одного молодого сержанта, когда он пытался сохранить своих опытных солдат вместе, была индикатором проблемы, которая была характерна на протяжении всей войны. Сержант Леонард Датчер писал своим родителям, что, несмотря на все замены, и на то, что численность его отделения была 12 человек, он был единственным командиром отделения, кто мог похвастаться, что он не потерял ни единого человека. На другой день до него дошли плохие новости, что их отправляют на боевые, и снова написал своим родителям: «Только что нам объявили приказ, что нас отправляют на другую долгую операцию в горы. Мне так же приказали отдать двух моих лучших людей в другую роту, так как там не хватает народу. Они отобрали двух лучших, и мне придется кого-то искать на их место.» Спустя два дня взвод получил пополнением 15 бойцов, и еще несколько опытных солдат были переведены в другой взвод. Датчер горько жаловался: «У меня все новички. Нам прислали нового командира взвода и нового взводного сержанта. Только и надеюсь на то, чтобы они были лучше предыдущих». В конце марта подразделение побывало в тяжелых боях, и получило новое пополнение. Можно понять страдания Датчера, когда он писал: «Все новички в армии всего около трех месяцев, и их отправили сюда. Многие из них вообще не знают с какого конца стреляет винтовка. Я ненавижу смотреть на то, как они сюда прибывают, и их убивают раньше, чем они успевают сообразить, куда они попали. Я лучше закончу письмо, потому, что скоро прилетит вертолет за почтой.»
Такая тревога была основана на горькой правде о том, что на любой войне новичок представляет опасность для самого себя. Статистика боевых потерь американцев по Армии показывает, что за период с 1967 по 1972 год, 43% всех боевых потерь приходились на тех, кто был во Вьетнаме первые три месяца. Среди морпехов этот процент составлял приблизительно 34%, но, к сожалению, за точность этой цифры поручиться нельзя, так как для 3110 погибших во Вьетнаме морпехов время их службы было не учтено.
Можно проследить четкую зависимость между боевыми потерями и опытом, на протяжении всех четырех кварталов одногодичного срока службы американцев во Вьетнаме. Вдвое больше американцев погибало в первую половину своего срока. Для Армии это цифра составляет 71%, для Морской Пехоты 51% от общего числа боевых потерь. В третьем квартале погибало 19% солдат и 12% морпехов. На четвертый квартал приходилось 6,5% на Армию, и 5,2% на морпехов. (Примечание переводчика: С арифметикой тут плохо: если сложить все проценты морпехов получается всего 68,2%. Где еще 31.8%?)
Среди не боевых потерь прослеживается та зависимость. 31% не боевых потерь приходился на первые три месяца службы, потом эта цифра непрерывно снижалась, и на последний квартал приходилось всего 10%.
К счастью, большинство ошибок зеленого пополнения успевали исправить прежде, чем они оказывали серьезное влияние на благополучие остального состава подразделения. Трагичность ситуации заключалась еще и в том, что неверное поведение новичка, несло смертельную опасность не только для него самого, но и для остальных.
Этот страшный факт становиться еще более ужасающим, когда о нем рассказывают очевидцы, детализируя ситуацию и описывая обстоятельства случившегося. Джон Меррел, вспоминает трагический случай, произошедший в 4-й Пехотной Дивизии на Центральном Нагорье. Сочетание неопытности и страха оказалось фатальным для новичка, которого за периметром по ошибке застрелил его сослуживец. Меррел вспоминает: «Я говорил с ним в этот день. Ну да. Он был сильно напуган. Я ему и говорю: «Слышь, парень, тебе надо успокоиться. Не психуй ты так. Мы все здесь.» Потом ему к ипеням собачьим прострелили башку, потому, что поперся за периметр. А этого не надо делать ночью.»
Как с горечью вспоминает Фил Ягер «в большинстве случаев новые люди попросту неправильно себя вели. Один такой инцидент привел к гибели опытного командира отделения из взвода Фила Ягера, которого новичок на засаде застрелил в голову. «У парня поехала крыша. Мы были в Кэмп Карролл. Выходили оттуда на патрули и засады. Он был новичком и просто сошел с ума и стал орать посреди ночи. Командир отделения попытался пробраться к нему и заткнуть ему глотку, и этот парень застрелил его. Кроме того, своими криками он сорвал засаду, и они были вынуждены отступить к лагерю. Но они не могли идти так долго ночью. Они дошли до ближайшего блок-поста. На нем оставаться было тоже небезопасно, но все-таки лучше, чем там, где была засада. Слава Богу, все командиры групп были опытными, то есть это не было, как один командир отделения с неопытными бойцами на выходе. Там были еще другие хорошие руки.»
Майкл Джексон понял, что ему сложно смириться с трагическим происшествием, которое имело похожие ужасные последствия: «Мы попали в не большую переделку, и наш командир роты послал отделение на разведку. И этот долбанный салабон (Примечание переводчика: в оригинале “goofy dude”), который в стране был всего ничего, не поставил свою М16 на предохранитель. Они забирались на холм. Подъем был крутой, а под ногами грязища. Его М16 случайно выстрелила, и пуля попала в стопу другому парню. Пуля как-то перевернулась и вышла из ноги. Он умер от болевого шока. Он умер, а ему до дембеля было 2 недели. Он вообще не должен был с ними идти, и был убит этим тупым говнюком. Это было физдец как обидно.»
В официальной статистике не боевых безвозвратных потерь есть две категории «случайное самоубийство» и «случайное убийство». В эти категории попадают 1784 человека, что составляет 16,5% процента от всех не боевых безвозвратных потерь во Вьетнаме. Вместе с жертвами авиакатастроф и аварий транспортных средств, эта цифра увеличивается до 28% всех не боевых безвозвратных потерь. Из интервью с ветеранами становиться понятно, что большинство подобных случаев происходили с пополнением. К сожалению, в реальности количество подобных смертей гораздо выше так, как никакая армия не старается афишировать случаи гибели военнослужащих из-за их неопытности при обращении с оружием, да и многие «случайные» потери происходили в боевых условиях, и относились к боевым потерям.
Через три дня после прибытия во Вьетнам в свой первый тур с 4-й Пехотной Дивизией, Джеф Бьюти писал из Плейку в 1966 году: «Наша бригада довольно долго не встречалась с противником. Но, в 1-м Батальоне 12-го Полка по неосторожности погибли три человека. Старая дурацкая привычка указывать на кого-то заряженной винтовкой, при этом, не зная, что она заряжена.»
Схожий трагический случая стоил роте Герри Баркера одного из её самых любимых бойцов: «В каждой роте есть весельчак, который поддерживает дух остальных. Наш клоун был просто выдающимся. Он был черный и умел петь частушки про Джоди (Примечание переводчика: Jodie – 1) человек, откосивший от армии 2) Человек, кто соблазняет девушку солдата, пока тот служит в армии) как никто другой. К нам в роту прислали первое пополнение. Я имею в виду первое, после нашего прибытия во Вьетнам. И вот они выгрузились из вертушки и сидят на своих рюкзаках около площадки. Подходит к ним этот клоун и начинает свои приколы: «Дай-ка мне посмотреть эту винтовку! Вот долбанные салаги!» Молодой сидел на рюкзаке, винтовка была заряжена, переводчик огня в положении «автомат», а палец на курке. Когда клоун потянул винтовку к себе за ствол, пуля попала ему точно между глаз. Мужик, это был физдец! Многие реально классные пацаны вот так по-дурацки погибали.»
Подобные трагедии, возникавшие из-за беспечности и малоопытности, еще имели негативное воздействие на солдат. Им приходилось жить с этими воспоминаниями, и чувством вины, что не смогли предотвратить эти несчастья.
Сержант Стив Фредерик с горечью вспоминает, как на его руках умирал черный пулеметчик, который всего несколько дней назад прибыл в их отделение. «Я даже не знал его имени. Он шел в человеках шести – восьми от меня. Тут я слышу очередь. Сначала я подумал, что мы попали под огонь. Я побежал назад, и вижу, что он лежит на земле. Оказывается, он раскрыл сошки пулемета, поставил его на приклад, а сам оперся на сошки. То ли ветка, то ли что-то из его снаряжения зацепилось за курок, и он получил три пули в грудь. Он умер прямо там.»
То, что ветераны присматривали за новобранцами, помогало избегать происшествий. Большинство солдат вспоминали своих наставников с искренней благодарностью, как друзей, который в значительной степени сохранили им жизни. Вот, что говорит Майк Мейл о своем ангеле-хранителе: «Этот парень знал все об этом дерьме. У него было полно этих долбанных знаний о войне. Я гордился тем, что знал его, и я многому от него научился. Он научил меня многому, как быть по-настоящему осторожным и не делать ошибок.»
Ларри Гейтс вспоминал, что раньше никогда не видел черных в своей жизни, пока В.Т. Данбар взял его под свое крыло и показал «что к чему в этих джунглях». Данбар стал его первым и лучшим другом во Вьетнаме.
Но наставники были не у всех. Джону Меррилу ветераны только показали, как собрать снаряжение и дали несколько практических советов. Меррил вспоминает: «Никто не сказал мне чего-то особо важного. Я думал, что смогу увидеть все сам, как и все остальные. Когда наступало время бояться – все боялись. Когда бояться было нечего – не боялся никто. Со временем я понял, что ты можешь почувствовать, что ты делаешь что-то не то, даже если тебе об этом никто не говорил.»
Ощущение настоящей близости и боевого братства, однако, для большинства приходили очень медленно. Это было то, что Том Шульц не мог понять, пока какое-то время не прослужил сам: «Это было проблема не сдружиться с кем-то слишком близко. Я думаю, что каждый сначала имел к тебе интерес, чтобы помочь тебе встать на ноги. Потом, через некоторое время ты устанавливал некие отношения с определенными людьми, и мог обходиться без остальных.»
Одной из первых вещей, которую Джону Нийли сказали, когда он отправлялся во Вьетнам, было то, что ему не стоит заводить слишком близких друзей, потому, что была большая вероятность их потерять. Из воспоминаний Джона Нийли: «Наверное, самой удачным событием, когда я служил во Вьетнаме, было то, что те 6 человек, с кем я начал служить на нашем БТРе, все, хоть и получили ранения в разное время, вернулись в наше отделение. И мы все вернулись домой живыми. Другим отделениям не так повезло.»
Эти опасения имели под собой основания. Потерять друга было душевным истощением, и многие солдаты позднее жаловались, что они решили не позволять себе заводить снова такой близкой дружбы. Сомнительно, что они выполняли это обещание. Близкая дружба необходима в боевых условиях, и большинство ветеранов рассказывали, что дружба с сослуживцами была одной из самых сильных и прочных в их жизни.
Например, сержант Вилли Вилльямс, прошел через жестокие бои, и видел много новых лиц в своем батальоне 25-й Пехотной Дивизии. Каждый человек из нового пополнения заменял старых друзей, с кем Вилльямс прибыл с Гавайев. Эти потери заставили его быть осторожным в отношении новой дружбы. Тем не менее, отцовские инстинкты сержанта не позволяли ему сопротивляться установлению дружеских связей с этими людьми.
«Мое сердце было открыто для многих молодых ребят, которых присылали туда. Я мог чувствовать их страх. Там был один такой парнишка, Симмонс, из Флориды. Он только-только закончил школу. Он прямо трясся от страха. Он относился ко мне с большим уважением, а я типа взял его под своё крыло. Но он погиб, когда я меня перевели.
Мне до сих пор тяжело вспоминать о его смерти потому, что я думаю, между мной и Симмонсом были какие-то особые отношения. Я как бы относился к нему, как к сыну. Он писал в своих письмах родителям обо мне, как он уважает меня, и его родители тоже мне писали. Я имел возможность сопровождать его тело домой, но я не смог. Не мог я приехать и посмотреть в глаза его родителям. Я перестал отвечать на их письма, потому, что они спрашивали меня о том, о чем я не мог им ответить, и я не хотел с ними встречаться.»
Новичков, как правило, чрезмерно никто не унижал и не избегал, их не предоставляли самим себе, несмотря на то, что их слияние со своим подразделением занимало некоторое время. Но большинство солдат вспоминают, что с ними обходились весьма прилично. Том Рубиду, после прибытия в 101-ю Воздушно-Десантную, был приятно удивлен, что «там не было понятия «гребанные салаги». Ты был десантником, и был частью своего отделения. Это обеспечивал наш первый сержант.»
Том Шульц обнаружил, что ветераны его взвода были «просто по-матерински настроены по отношению к тебе в первый месяц, если тебе удавалось выжить. У нас не было этого: «Пусть это сделают зеленые» или что-то в этом роде. У нас было так: «Пусть эти парни правильно начнут.» Так поступали со всеми, к прибывал. Когда было время перекурить и посмеяться, можно было поприкалываться над молодыми, но это было беззлобно и не обидно.»
Те, кто уже побывал на боевых, по прежнему ассоциировал себя с пополнением, понимая, что сам был таким всего пару месяцев назад.
Служба во Вьетнаме была нервной, как на любой войне. Однако, в отличие от большинства предыдущих войн, солдаты во Вьетнаме не имели возможности внутренне подготовиться к встрече с противником. Предвидеть где и когда начнется бой во Вьетнаме, было невозможно. Солдаты не так часто участвовали в боях, как боролись с климатом и джунглями, ожидая, когда бой сам найдет солдата. Инициатива чаще всего была на стороне противника. Соответственно, пополнение занимало своё место в колонне, и шло вперед, смотря по сторонам, и, волнуясь, чаще всего с тревогой, как выглядит настоящий бой.
Некоторые солдаты за весь свой срок службы не видели на боевых выходах противника. Большинство видели его редко, и чаще всего в виде мертвых тел. Но доказательства присутствия противника стоили дорого, и, как правило, противник кардинально менял представления солдат о том, что из себя представляет война. Война была не тем, что они рисовали в своем воображении. Но с другой стороны, представить себе войну невозможно.

 Отправлено: 06.02.12 15:50. Заголовок: Сразу вспомнился Кар..

Сразу вспомнился Карсон)))

 Отправлено: 07.02.12 08:13. Заголовок: Аналогично! Как толь..

Аналогично! Как только сам себя не застрелил парась?!?)))

 Отправлено: 07.02.12 12:03. Заголовок: Себя-то ладно, а вот..

Себя-то ладно, а вот нам походу повезло))

 Отправлено: 22.02.12 01:41. Заголовок: Первый бой (часть 1)..

Первый бой (часть 1)


7 Ноября 1967 г.
Дорогие мама и папа!
Мы готовимся к переброске вертолетом в нашу зону высадки. Мы отойдем примерно на десять миль севернее нашего базового лагеря, чтобы прочесать гору. Предполагается, что Вьетконг оборудовал укрытия в этой горе, может быть мы сегодня попадем в бой.
Мне бы хотелось иметь фотоаппарат, чтобы меня сфотографировали, и я смог послать вам, мои родные, своё фото. Мне выдали столько боеприпасов, что я думаю, что никогда в жизни не смогу его все использовать. У меня 600 патронов к М16, 6 разрывных гранат, 3 гранаты с белым фосфором и 4 дымовые гранаты. Еще у меня есть штык, саперная лопатка, каска, винтовка и разгрузка. В ранце-трехдневнике лежат пайки на три дня, тальк для ног, дополнительные носки, сигнальные ракеты и сигареты. К разгрузке пристегнуты 4 фляги с водой, подсумок первой помощи, магазинные подсумки и очки. Думаю, что это всё. Вряд ли папин пикап, смог бы увезти все это хозяйство! (Ха-ха). Ох! Я забыл компас и карты. Я не понимаю, как я смогу воевать, если я и хожу-то с трудом. Ну ладно, хватит про армию.
Как дела дома? Наверное, у вас сейчас снега по колено. Упс! Прилетели вертушки. Мне нужно заканчивать. Передам письмо кому-нибудь из экипажа вертушек. Скоро напишу еще.
10 000 миль от дома,
Леонард
Большинство американцев, кто воевал во Вьетнаме, не имели личного опыта боевых действий. Их знания о войне ограничивались теми мифами, которые они видели по субботам в кино, или в комиксах про сержанта Фьюри. Многие солдаты и морпехи предполагали, что первый бой подтвердит именно эти представления. Но так не получалось.
После своего первого боя, пехотинец Терри Массер смог подытожить свои чувства в смысле определенных изменений в перспективе: «Когда ты только сюда попадаешь, ты по прежнему думаешь образами фильмов с Джоном Вейном. Я имею в виду, что ты хочешь сделать что-то важное и вернуться домой героем войны. Наверное после сражения в Ия Дранге, я понял, во-первых, что я хочу домой. А потом, после этого, все остальное стало вторичным, я захотел смыться из пехоты.»
Реальная война не похожа ни на кино, ни на учения. Военная учеба редко способна передать суровую реальность жизни и смерти в бою. Она также не может удвоить страх и смятение, которые часто влияют на динамику сражения. Подготовка лишь только симуляция войны, неважно насколько она сложна. Таким образом, многие солдаты попадают в бой в неведении, того, что их там ожидает, предвкушая, что их война будет соответствовать каким-то сформированным ими самими представлениям.
Солдаты, ожидающие своего «крещения огнем», часто осознают, что они меньше волнуются о смерти, чем о своем поведении. Вместо того, чтобы испытывать любые обоснованные страхи о собственной гибели, большинство людей сосредотачиваются на том, как их более опытные товарищи оценят их поведение в бою. Опрос 300 американских добровольцев, сражавшихся на Гражданской Войне в Испании в составе Бригады Авраама Линкольна, дал возможность Джону Долларду сделать следующий вывод: чего именно больше всего боится тот или иной солдат, зависит от наличия или отсутствия у него предыдущего боевого опыта.
Трусом боится оказаться тот, кто впервые идет в бой. Другие основные страхи: быть убитым, взятым в плен, подвергнутым пыткам, получить тяжелое ранение, остаться калекой, отмечались «новичками» в гораздо меньшей степени. Но, с другой стороны, очень маленький процент ветеранов были сосредоточены на возможности оказаться трусом, для них был гораздо более серьезный страх остаться калекой.
Ситуация во Вьетнаме ничем не отличалась. Те, кто уже имел опыт боевых действий, знали об опасностях, и испытывали страх перед смертью, тяжелым ранением и увечьями. Но страх перед неадекватным поведением, пересиливал эти тревоги. Этот страх был практически универсален: смогут ли они действовать правильно под огнем, или, вместо этого, проявят слабость характера, что впоследствии обесценит или уничтожит их в глазах товарищей по оружию.
Во время Второй Мировой Войны, морской пехотинец Юджин Слейдж был охвачен страхом проявить трусость даже в учебке в Сан-Диего. Позднее Слейдж признавался: «Мы не принимали во внимание, что наши жизни могут насильственно оборваться или что нас могут покалечить, когда мы еще совсем мальчишки. Единственное, о чем мы беспокоились, так это о том, что мы будем так испуганы, что не сможет выполнять свой долг под огнем. Нас изводило мрачное предчувствие, что если мы испугаемся, то поведем себя как «ссыкуны». (Примечание переводчика: в оригинале “yellow”).
Аналогично Слейджу, Том Магеданц также прослеживает, что его опасения появились в учебке. «Когда мы еще были в учебке, инструктора рассказывали нам истории о том, как командиры отделений пристреливают трусливых говнюков (неумелых новобранцев). Они рассказывали, что видели это несколько раз собственными глазами, и я думаю, что это испугало меня больше всего перед тем, как я отправился во Вьетнам. Я боялся, что я не смогу выполнить свой долг во Вьетнаме, и мой отделенный за это меня пристрелит.»
Терри Массер согласен с тем, что преодоление страха было необходимым, чтобы твои товарищи по подразделению не восприняли тебя как слабое звено, не только в первом бою, но во всех последующих сражениях. По его словам «это была единственна причина сделать это. Это было физдец, как важно! Уважение товарищей было самым главным стимулом.»
К удивлению, первый бой чаще всего был намного менее опасен, чем ожидало большинство необстрелянных солдат. Британский военный историк Ричард Холмс писал: «Незнакомый с боем солдат, мог окружить бой гораздо более опасными свойствами, чем те, которыми он обладает в действительности. Достаточно часто солдаты с удивлением обнаруживали, насколько хорошо они могут справиться со своими страхами».
Френсис Уайтбёр, санитар в 196-й Легкой Пехотной Бригаде, впервые столкнулся с противником в марте 1969 года, и это событие показалось ему ничем особенным, кроме шума и неразберихи.
«Этот парень сказал мне лечь на землю. Я осмотрелся и спрятался за каким-то горелым деревом. Они стреляли. Я не мог понять откуда стреляют. Кто-то сказал: «Вот это стреляет АК!», но я не мог отличить этот звук. Все, что я слышал был страшный грохот на нашей стороне, и грохот, который шел с другой стороны.»
Морпех Эд Остин после своего крещения огнем испытал одновременно облегчение и удивление, о чем написал в своем дневнике: «Сегодня мы вернулись с патруля горы. Парень по имени Рассел был убит. Пуля попала ему в голову. Там было много вьетконговцев, жуткая стрельба. Мы потеряли одного человека, но этого достаточно. Это что-то возбуждающее быть в бою и стрелять.»
По мере приобретения солдатом опыта, природа его страхов меняется, но лишь немногие привыкают к бою, и уж совсем единицы могут сказать, что они избавились от страха перед ним. Тем не менее, опыт помогает более точно оценить опасности сражения. Винс Олсон обнаружил, что после первого опыта под огнем противника, он пугался каждый раз, когда слышал выстрел. «Я знаю, пугался ли я больше остальных, но, кажется, это было предчувствием того, что дальше произойдет. Были случаи, когда мы ночью попадали под обстрел. И то, как мы себя вели, добавляло нам немного гордости. И это как-то помогало.»
Журналист Джон Сэк на основании своего опыта первого боя предположил, что уважение к смерти является приобретаемым качеством, а понимание то, чего следует бояться – со временем развивающимся навыком.
«Известные эффекты при боевом крещении, холодный пот, бешено стучащее сердце, ненадежный сфинктер, озноб и дрожь по всему телу, все эти легендарные симптомы были на удивление слабыми. Правда состояла в том, что у них (солдат) никогда не хватало воображения увидеть самих себя мертвыми, но этот дефицит воображения частично проходил через месяц пребывания во Вьетнаме.»
Описываемые Сэком легендарные симптомы хорошо известны солдатам, прошедшим боевые действия. Такие симптомы предбоевого стресса как непроизвольное мочеиспускание или дефекация, отмечал Джон Доллард в своем исследовании Гражданской Войны в Испании, были, безусловно, наиболее нежеланными, и сами по себе являлись источником будущих тревог. Дуайт Рейланд описывает, как его страх смерти был вытеснен превосходящим ужасом перед тем, что его страх будет неосторожно показан его однополчанам.
«Мы попали в засаду. Стрельба была очень интенсивной. Пули рубили ветки, а я спрятался позади бревна. Господи! Пули стали долбить по этому бревну! Так-так-так-так! От бревна отлетали кора и щепки. Я так испугался, что не мог поднять голову и стрелять потому, что был уверен, что этот маленький сучий потрох стреляет именно в меня. В этот момент открыла огонь наша артиллерия. Но по этому бревну по-прежнему кто-то стрелял. Я подумал, сучий выблядок, он хочет перепилить это бревно и добраться до меня. Господи! Как я испугался! В желудке все перевернулось. Я подумал, что сейчас проблююсь, но тут еще мне скрутило кишки. Я помню, что решил лучше сблевать, меньше будет заметно. Но я еще и подумал, точно помню, Господи, почему об этом человек может думать в таких условиях, но я подумал, что точно не хочу обосрать свои штаны. Если они увидят меня в обосранных штанах, они поймут, как я был испуган.»
Большинство солдат столкнулись с подобными психологическими проблемами в бою, они получили название «очко играет» (Примечание переводчика: в оригинале “pucker factor”). Например, Пол Боэм вспоминал, что как только раздавался характерный звук выстрела из АК-47, «твоё очко становилось таким зажатым, что из него нельзя было вытянуть даже иголку». На самом деле, страх, в большинстве случаев, производит на солдат обратный эффект. Ни о каком «зажатом очке» речь не идет, наоборот, наблюдается расслабление сфинктерной мышцы, что и дает особое значение фразе «обосраться от страха».
Боестолкновения малыми подразделениями во Вьетнаме носили спонтанный характер, что делало сложным их ожидаемость и возможность спланировать. Было слишком мало «подсказок», по которым солдаты имели возможность оценить опасность в тот или иной день. Вьетнамбыл войной без линии фронта. Там не было оборонительных рубежей с окопавшимся противником, которого надо было атаковать. Там также не было периодов подготовки подразделений, и их последующей передислокации на передовую для крупного сражения. Во Вьетнаме большую часть времени пехотинцы в нервном состоянии продирались через кусты и болота.
Джерри Джонсон был серьезно озабочен в преддверии своего первого боя тем, как он сможет воевать, когда они не видят противника. Из воспоминаний Джонсона:
«Мой первый бой был массовой истерией, и все, что я мог сделать, это принимать в ней участие. Никто не понимал, что происходит. Я не знал, что мы собираемся делать. Я просто упал на земли и стал стрелять. Мы палили из всех стволов и просто выкосили джунгли вокруг нас. Я сразу же отстрелял 4 или 5 магазинов. Я помню, как оглянулся, и увидел, как первый сержант получил пулю в голову. Ппаф! Убит!
Потом мы подобрали своих раненых и убитых, и вызвали огневую поддержку. Мы шли через плотные заросли и вышли прямо в бункерный комплекс противника. Там были такие густые заросли, что ты мог идти прямо на бункер, и не заметить его. Я помню, что потом подумал, Боже Мой, это быдет продолжаться целый год, и я даже не узнаю, куда мы забрели.»
Точная информация о силе, местоположении и планах Вьетконга или АСВ практически отсутствовала. Данные разведки относительно активности противника редко доходили до командиров взводов, если только радист подслушивал переговоры командования и передавал информацию лейтенанту. Солдаты обычно были в неведении, куда они идут, что они будут искать, и каковы их шанс обнаружить искомое.
Джон Меррелл, бывший стрелок, остававшийся в армии до 1989 года, вспоминал: «Армия не информировала свои войска о своих оперативных планах и тому подобному. Сегодня мы научились доводить оперативную информацию до линейных частей, чтобы каждый имел представление о текущей ситуации. Но конечно, там, все было по-другому. Когда мы были на боевых в джунглях, мы не могли собраться, и сказать: «Давайте устроим небольшое совещание».
Со временем, многие солдаты поверили в то, что они научились держать нос по ветру, замечая некоторые «подсказки», которые позволяли им предугадать надвигающуюся опасность. Периодически им удавалось безошибочно угадать эту опасность. Если в этом месте недавно было столкновение с противником, или подразделение возвращалось в район, имевший репутацию «плохого оперативного сектора», у всех в подразделении возникали плохие предчувствия. Новички сами по себе были признаком надвигающейся опасности. Джерри Северсон помнит, что «ты мог точно знать, что случиться большая неприятность потому, что ты останешься со стадом только что прибывших зеленых придурков».
Во Вьетнаме бои на уровне батальона и выше случались достаточно редко. Несмотря на это, пресса часто сообщала о том, как американская часть преследовала тот или иной полк или дивизию АСВ, столкновение представляло собой бой с участием роты, или даже взвода. Военный аналитик Томас Тейер в процессе своих исследований обнаружил следующее: «Большинство боестолкновений, в которых участвовали солдаты во Вьетнаме были отражение атак противника без входа в зону поражения, противодействие беспокоящим нападениям и диверсиям. Эти типы боестолкновений исключали прямой контакт между силами противника и наземными силами американцев и их союзников. С 1965 по 1972 год менее 5% от общего количества атак коммунистов происходили с их столкновением с силами союзников. Более 95% этих действий осуществлялись коммунистами силами менее батальона. Постоянные действия мелких подразделений, вот была истинная суть их игры.»
Именно потому, что большинство нападений были мелкомасштабными, их было сложно предугадать. Лучшее, что мог сделать новичок, это быть внимательным, наблюдать за ветеранами и подражать их поведению. Вспоминает Джефф Юшта: «Никто не говорил мне куда смотреть. Я просто следил за идущим впереди меня парнем. Я ступал туда, куда он ступал. Что бы ты не делал, ты не знал чем это закончиться. Любая простая вещь! Ты не знал, как ты будешь есть, как ты будешь чистить своё оружие, сможешь ли ты нажать на курок. Ты ни хрена не знал! Но с каждым днем ты узнавал чуть-чуть больше».
Чем дольше солдаты находились в ожидании, тем сильнее ими овладевали мрачные предчувствия. Ожидание было особенно тяжелым для стоявшим в карауле новичков в первые несколько дней в джунглях. Юшта вспоминает свои горькие впечатления от первых нескольких ночей, проведенных в поле: «Было темно и очень душно. Я помня как был пару часов в карауле этой первой ночью. Я сидел один в небольшой ямке, чтобы если нас будут обстреливать ракетами, я мог лечь на дно и укрыться от осколков. Я пытался понять, каким это, билиад, хером, я что-то смогу сделать если я ни хера ни вижу! Другие парни даже не понимали в какой они опасности. Я психовал. Я реально напрягся.»

 Отправлено: 22.02.12 01:44. Заголовок: Первый Бой (часть 2)..

Первый Бой (часть 2)

Рота Рэнди Хользена копала бункера во время его первой ночи на боевом выходе. Это заставило его взволноваться, потому, что никто не жаловался по поводу этой работы. Позже, этой ночью когда Хользен стоял свою первую очередь в карауле, он услышал пронзительный голос «Фак ю, Фак ю!». Первое, о чем подумал Рэнди было: «Иопанамама! Это же всего в шести метрах от меня!» Он слегка толкнул локтем своего соседа и спросил: «Это что за фуйня?». Ветеран вслушался в звук, повторявшийся в чернильной темноте джунглей. «Это, биляд, АСВ!» - тихо прошептал он. «Ипическая сила!» - у Хользена перехватило дыхание. Потом, другие солдаты из отделения Хользена рассказали ему, что это была ночная ящерица, которую называли «выебень-ящерица» (Примечание переводчика: в оригинале “fuck-you lizard”).
Каждый день новичок ожидал услышать выстрелы противника из любой растительности или хижины, каждого одетого в черную пижаму крестьянина, он представлял вьетконговцем. Но когда, наконец, пули начинали свистеть в воздухе, бой начинался так внезапно и неожиданно, что, оглядываясь в прошлое, казалось, наступало некое разочарование. Каждый огневой контакт был ключевым моментом в «образовании» новичка, несмотря на то, что в большинстве перестрелок солдат редко имел возможность увидеть противника. В условиях превосходящей огневой мощи американцев, противник, чтобы свести на нет это преимущество, обычно придерживался тактики «бей и беги».
Во многих случаях, опасность проходила прежде, чем её успевали осознать. Но, независимо от того, сколь долгой была перестрелка, каждая из них таила смертельную опасность. Том Шульц понял, насколько близко может быть смерть, когда увозивший его с поля вертолет, стал снижаться над песками около лагеря Кэмп Эванс:
«Мы сидели в вертушке, висевшей в трех метрах над землей. Вдруг вертолет взмыл вверх, как будто его дернули на резинке. Внизу, люди бегали падали на землю. Я и еще двое молодых переглянулись. Никто не мог понять, что происходит. Наконец бортстрелок понял, в чем дело, и заорал в кабину, что когда мы пошли на посадку, Вьетконг несколько раз засадил по периметру из миномета. Вертушка покружила еще минут пять, а потом с еще большей скоростью пошла на снижение. Когда мы коснулись земли, мы увидели, как солдаты в спешке вытаскивали пайки и воду из вертолета. Я спустил ногу на землю и увидел четверых человек, несущих в пончо тела двух парней, погибших при минометном обстреле. Они забросили завернутые в пончо тела в вертолет. Один из них мне сказал: «Бери свой автомат, и выметайся к ипеням собачьим отсюда!» Иобанамат! Как мне не хотелось оставаться на земле!!»
На одной из первых операций в поле около Зоны Высадки «Аллигатор», рота Лейна Андерсона была обстреляна из минометов, после того, как какой-то местный житель измерил шагами расстояние до их позиции. Так как для Андерсона и остальных новичков, попадание под минометный обстрел, было в новинку, их реакции были замедленными. Андерсон и еще его четверо молодых сослуживцев получили ранения, но никто не был ранен серьезно. Он вспоминал, что его сбили с толку звуки «пллууп, пллуп, плууп», которые издает при выстреле миномет. «Нам надо было, услышав, этот звук, бежать в укрытие. Они нам всегда говорили: «Спрячьте свои задницы!» Я вот свою спрятать не успел. И получил в жопу пару осколков.»
Война это ад, но бой - реальный ёбанамат! Солдаты во Вьетнаме любили писать эту фразу на чехлах своих касок и на стенах сортиров. Бой в этом случае означал перестрелку – обмен огнем стрелкового оружия с противником в течение нескольких секунд или, гораздо реже, нескольких часов.
Реакция Рэнди Хользена в первой перестрелке была, наверное, типичной:
«Я помню, что практически обосрался от страха. От меня не было никакой пользы. Я весь бой провалялся в грязи. Бой длился недолго, но я запомнил, что успел подумать: «Какой же я жалкий мудак. Все, что я сделал, это лежал, вцепившись в землю. Это не то, чего от меня ждали. Я чувствовал, что я ни хера не понимаю, и, что вся наша учебка было полным говном». Все, что я слышал был свист пуль, звук артиллерии и грохот выстрелов с нашей стороны. И я слышал, как этому парню, он был весь в крови, вызывали медицинскую вертушку. Я не мог понять, что за фуйня происходит вокруг? Мы, что, не контролируем ситуацию?»
Несмотря на то, что вражески пули свистели над их головами, солдаты признавались, что им было трудно поверить в то, что кто-то пытается их убить. Шок от первых услышанных выстрелов часто заставлял молодых солдат забыть о смертельных свойствах летящего металла. Вот как Винс Олсон описывает свои первые впечатления от попадания под огонь снайпера: «Все залегли, а я типа стал смотреть, откуда это по нам стреляют. Тут, парень, лежавший рядом, говорит: «Голову пригни, слышь, пень ипанутый, голову спрячь!» Пули прошли прямо рядом со мной. Я пытался увидеть, откуда стреляют, или где вспышка, нас так учили в учебке, но мы никогда не могли увидеть откуда ведут по нам огонь.»
Реакция Дона Путнама на огонь противника была какой угодно, но только не мгновенной, или вызванной рефлексом. К счастью, находившийся рядом с ним солдат успел заменить своё удивление на верную инстинктивную реакцию. Сержант Дон Путнам объясняет: «В эту первую ночь мы охраняли мост. Сидели около моста. Было около десяти часов вечера. Двое из нас сидели на БТРе, рядом с «полтинником» (Примечание переводчика: я перевел “fifty” [0,50 caliber machine gun – М2, 12,7 мм пулемет] как «полтинник»), люк у нас был открыт, чтобы в случае чего мы могли в него спрыгнуть. Я сидел, справа от пулеметчика, и мы с ним трепались. Вдруг раздался выстрел. Когда я подумал, что это ни фуя ни смешно, и тут я реально испугался. Пуля пролетела рядом с моей головой, я услышал её свист! Но я, билиад, никак не реагирую. Сижу и все тут. И один из других парней спрыгнул вниз, и потом затащил меня. Он сказал, что «лезь сюда, долбоиоб, пока тебя не убили!»
Попавшему впервые под огонь человеку сложно понять, что делать, или как именно это надо делать. В день, когда Ларри Гейтс впервые попал на боевой выход, его рота наткнулась на укрепленные позиции противника. Кит Карсон, их проводник сказал, что там «много-много ВК».
Вспоминает Ларри Гейтс: «Все залегли, а несколько человек начали стрелять. Мне намного легче говорить о этом сейчас, потому, что, может показаться, что я знал, что там происходило, но тогда у меня не было ни малейшего понимания ситуации. Гуки засели в этом долбанном бункере, и стреляли из щелей. Мы лежали на земле, несколько человек стреляли в сторону бункера, а думал, что, билиад, я должен делать? Парень, рядом со мной, снял с обвески гранату, и я последовал его примеру. Достал гранату и вытащил чеку. Вытащил чеку и спрашиваю «Чего делать?» А он отвечает: «Кидай, кидай эту гребанную гранату!». Ну я и бросил. Потом я увидел, что граната упала почти у самого бункера. Тогда я взял еще одну гранату, бросил её, и мы убили несколько гуков. Мы бросили еще две или три гранаты, и стреляли из М16. Тут Кит Карсон услышал что-то по-вьетнамски, потому, что он перестал стрелять, и гуки стали вылезать из бункера.»
Новички на первый бой могли отреагировать как очень остро, так и вообще не отреагировать. Смесь страха, и непреодолимого желания подавить свой страх, должна была порождать сильную реакцию, которая вызывала пролонгацию перестрелки. Роберт Киплинг объясняет, что встревоженные солдаты часто продолжали еще долго стрелять, даже после того, как устроившие засаду партизаны отступали. Но, по секрету, он сообщает: «как только страх отступал, ты должен был убедиться, что держишь все под контролем. Иногда нам требовалось минут десять, чтобы прекратить стрельбу.»
Джерри Северсон участвовал в крупном бою в составе разведроты Е 17-го Кавалерийского полка, и пришел к выводу, что то, что он воспринимал как гиперреакцию, было на самом деле, простым здравым смыслом. «Ты просто палил очередями со своей позиции, большинство выстрелов не попадали в цель. На самом деле, мы вели огонь со своей стороны дольше, чем они. Они могли выстрелить один раз, ты прятался за дерево, и отстреливал полную обойму. Потом они стреляли еще один раз. Потом, достаточно скоро до всех доходило: «Эй, никто в нас не стреляет.» Но был такой шум и неразбериха, что требовалось какое-то время, чтобы это случилось.»
После возвращения из Вьетнама Северсон прочитал книгу о солдате, который жаловался, что никогда не стрелял очередями, потому, что не мог точно видеть, куда летят пули. При наличии собственного опыта, когда его сердце стучало «двести двадцать миль в час», каждый раз, когда он был в бою, Северсон понял, что автор книги совсем на него не похож, и, возможно, не совсем правдив.
Нажатие на курок было естественной реакцией, и легкая, автоматическая винтовка М16 во Вьетнаме делала плотность огня чрезмерной.
Вспоминает Глен Олстэд: «Во время моего первого боя, я видел только несколько вспышек выстрелов противника. Это было ночью. Мне сказали куда надо бежать, если по нам откроют огонь. Я прибежал туда, и стал стрелять. Я стрелял в сторону вспышек. Перестрелка длилась минут 15, может быть 20. Мне показалось, что прошли часы. Я был до смерти испуган. Ты должен был вести огонь, но при этом не высовывать свою голову. Я просто молился Богу, чтобы в меня не попали. Времени думать не было. Я думаю, что делал то, что было просто естественным. И я не видел того, ко стрелял в меня. Я просто стрелял по вспышкам, и хорошо понимал, что эти сраные говнюки тоже стреляют по вспышкам. У меня было две или три бандольеры с обоймами, и за 15 минут я отстрелял весь боезапас. Потом сержант надавал мне по жопе. Он сказал: «Ты, билиад, глиста нервная! Ты просто зря патроны тратишь! Ты должен выбрать цель, и пристрелить этого вонючего гука!»
Сержант Майкл Джескон так выразился относительно экономии боеприпасов: «Я не был метким стрелком - признавался он с широкой улыбкой - но никто из солдат, выпустил больше патронов, чем я». Этот подход был свойственен большинству солдат во Вьетнаме.
Звук первых выстрелов противника был таким ни с чем несравнимым явлением. Вспоминает Винс Олсон: «Это включает какую-то кнопку у тебя в мозгу, и ты начинаешь правильно чувствовать суть дела. Стоит один раз попасть под обстрел, получить пулю самому, или увидеть, как кого-то убило, ты понимаешь, что ты попал в совершенно иную ситуацию. Ты больше не в учебке, ты попал на настоящую войну!»
У тех, кто однажды побывал в бою, страх увеличивался прямо пропорционально интенсивности огня противника. Вспоминает Терри Топл: «Мы шли ночью по дну канавы на рисовом поле. Я услышал голоса по обе стороны от нас. Это были вьетконговцы. Когда я сказал своему соседу «ложись!», они открыли ураганный огонь. Мужик, это был полный физдец! Мне показалось, что нас обстреливали несколько часов, хотя, скорее всего, это было несколько минут. Я испугался до смерти и сказал сам себе: «Это ни фуя ни шуточки!». Пули свистели у меня над головой. И этот АК-47, я никогда не забуду его звук! До рассвета мы провалялись в канаве, еплами в грязи. Нет, мужик, я реально испугался.»
Солдаты быстро понимали, что страх могут порождать множество явлений. Ловушки, расставляемые ВК и АСВ, оказывали ужасающее воздействие на американских солдат во Вьетнаме. Они приводили в бешенство еще и потому, что после того, как жертва подрывалась на мине, рядом редко оказывался автор ловушки, кому можно было бы за неё отомстить. Морпехи и армейцы просто регистрировали потери, отправляли раненых или погибших в тыл, брали на вооружение этот опыт и шли дальше. За то время, когда Дэн Крейбель служил в 25-й Пехотной Дивизии, ему редко удавалось увидеть противника. Крейбель мог сосчитать все боестолкновения на пальцах одной руки. «Моя война была совсем другая: война ловушек, растяжек. Нужно было всегда смотреть каждый раз, куда ты наступаешь, и нам не в кого было стрелять, после того, как кто из нас подрывался на мине. Но страх перед ловушками, и практически непрерывные потери на них, стали типичными для его службы в провинции Тай Нинь.
Ловушки стали угрозой, с которой Крейбель столкнулся в свой второй день в джунглях. «Мы вышли на «поиск и уничтожение», и вперлись в огромный, утыканный ловушками участок. Здесь не было солдат противника, никто не стрелял. Парень, шедший передо мной, наступил в яму-ловушку, и его нога соскользнула вниз прямо перед кольями. Он не наткнулся на кол, но я увидел эти острые бамбуковые зубья, обмазанные коровьим дерьмом, или чем-то вроде того. В тот же самый момент, трое солдат АРВ подорвались на ловушке, сделанной из 155мм артиллерийского снаряда с белым фосфором. Они просто сгорели заживо! Все трое погибли. Все залегли. Больше никто не мог шагу шагнуть. Потом кто-то сзади нас подорвался на гранате, и его ранило. Весь этот долбанный лес был напичкан ловушками. Я не знал, что мне делать. Все, что я смог, это сесть и перевести винтовку на автоматический огонь и ждать когда кто-то шевельнется в кустах. Я думал нас окружили, и нападут на нас. Ко мне подошел парень и постучал мне по каске: «Смотри внимательно, и если что-то такое увидишь, крикни!». Потом он сказал: «Добро пожаловать на войну!» и ушел. Это было моей первой встречей с противником. Если хотите, можете назвать это заочной встречей. Три человека погибли. Парень, раненый гранатой был в порядке. Попавший в яму с кольями, никак не поранился. Там была еще наклоненная ветка, от которой шел провод к центру ямы с кольями. В яме была огромная бомба. Должно быть от В-52 или типа того. Если она ипанула, то нам всем был бы физдец. Но этот парень не задел ветку. Я не понимаю, почему удача повернулась к нам лицом. Мы проторчали в этом месте два дня. Это была большая удача. Мы научились, как надо держать открытыми глаза, и как замечать такие вещи, которых здесь не должно быть. Рефлексы у нас приобретались быстро.»
Несмотря на интенсивность, неожиданность, частоту боестолкновений, ничто так быстро не вколачивало в мозг осознание серьезности боя, как вид изуродованных или убитых американцев. Вспоминает Пол Боэм: «Увидеть первый убитого своего было ужасным, потому, что это был один из нас. Этот сделал один из этих хороших мальчиков в белых шляпах. Это не было приятным зрелищем. Это могло заставить расплакаться. По крайней мере, я разревелся.»
Передовой наблюдатель Джек Фрейтаг пришел к такому же пониманию, когда стал свидетелем того, как снайпер подстрелил его товарища морпеха во время одной из первых операций.
«Он получил пулю, и я хотел это увидеть. Ты знаешь, что такое любопытство? Потом все начали стрелять, и слышал весь этот грохот в первый раз – это была реальная пальба! Я в первый раз видел раненого человека. Он получил пулю в ногу. Ничего серьезного. Но я хотел увидеть это собственными глазами. До того, как я это увидел сам, такое существовало только в моем воображении. Потом я сказал, теперь я по-настоящему на войне.»
Для Тома Рубидо, медика в 101-й Воздушно-Десантной Дивизии, первый бой стал одним из ключевых моментов его жизни, разрушившим мифы, с которыми он вырос.
«Я услышал, как народ закричал «Контакт, контакт!». Потом сержанты стали отдавать команды, и я услышал, как кто-то зовет санитара. Ну я побежал вперед, схватил этого парня, оттащил его к кусту, и стал обрабатывать его рану. Тут я услышал крик ротного сержанта: «Спрячь свою задницу!». Смотрю я вверх, и вижу, что на кусте, за которым я прячусь, нет листвы! Это невероятно, что меня не зацепило. Думаю, что я был очень занят, пока перевязывал этого парня.

 Отправлено: 22.02.12 01:45. Заголовок: Первый бой (часть 3)..

Первый бой (часть 3)

Я перевязал его, и оттащил его назад к КП, и пошел за другим парнем. Я тащил его к КП, у него была прострелена голова. Левой половины черепа у него не было. Он был весь в крови, в серой каше из мозгов. Тогда я понял, что это не похоже на фильмы с Джоном Вейном. Это было по настоящему, и после такого воевать не хотелось. Лил сильный дождь, но у меня во рту все пересохло. Я даже сплюнуть не мог. Я старался вытащить каждого, поставить капельницы, не дать сдохнуть от шока, ну и все такое. После того, как их забрали на медэваке, я сижу, а ко мне подходит ротный сержант, и говорит «Хочешь сигарету?». Я никогда раньше не курил, но потом стал дымить как паровоз. Я помню, что не мог сохранить эту долбанную сигарету сухой, даже если одевал на голову пончо, потому, что я много ревел. Я не шучу, просто плакал.»
Потери среди американцев оказывали на солдат еще и скрытое воздействие. Некоторых охватывало внезапное ощущение уязвимости, других лишал мужества произвольный характер смерти. Однако у других, как, например у Ларри Гейтса, вид погибших американцев вызывал чувство мести и ненависти к врагу. Гейтс вспоминает, что в своем первом бою, вид нескольких убитых солдат противника вызвал у него очень неприятные чувства. «У меня подвело живот, и на глаза навернулись слезы. Но вскоре после этого, погибло несколько наших ребят. Знаешь, что мне сказали мои товарищи? «Ты увидел наших, которым пришел физдец? Ты справишься с этим, Ларри.» И я смог, с Божьей помощью. Потом мы почувствовали желание отомстить, и стали реальными ублюдками, которые хотели причинить много боли косоглазым уипанцам. Ты начинаешь их ненавидеть. Бояться и ненавидеть их одновременно.»
После того, как бой прекращался, ощущение неразберихи проходило, и все могли видеть ужасающую картину его последствий: разбросанного снаряжения и покалеченных людей. Это зрелище доказывало, что недавно произошедшее, было реальностью. Безусловно, смерть является наиболее веским доказательством того, что не существует ничего, что может сделать значимость жизни одного человека, ценнее, чем жизнь другого. Оглядываясь в прошлое, Джефф Юшта высказывает предположение о том, что «в девятнадцать лет ты думаешь, что ничто не может разрушить твое тело. Ну, по крайней мере, так думает большинство мужчин. Я тоже так думал, но той ночью я в первый раз осознал, что пули настоящие. Они причиняют боль и ломают плоть. Я понял, что у меня, как у всех остальных, есть шанс не вернуться домой. Но я не уселся и не стал думать об этом. Это было то, что понял внезапно и четко.»
Несмотря на то, что солдаты осознавали, что похоже они встречаются со смертью, их первое столкновение с этим, происходило как неожиданный шок. Казалось, что смерть крадет жизнь каким-то непостижимым образом. Она делает мертвецов какими-то странными существами, находиться рядом с которыми очень не комфортно. Потом разложение обезображивает трупы. Солдаты первый раз встречали смерть, сохраняя внешнею маску храбрости, но внутри они были лишены мужества.
Вспоминает Том Магеданц: «Когда ты видишь мертвым, того, кто десять минут назад был жив, тебе трудно это осознать. Они теперь лежат такие неподвижные, и начинают походить на пластиковых кукол, ну если только их не слишком повредило пулями. Надо было осмотреть тела, и забрать оружие и документы. Было сначала трудно до них дотронуться – ты как бы боялся их потревожить. Но все стояли вокруг тебя и смотрели, сможешь ли ты справиться с этим делом.»
Иногда, как рассказывает Пол Меринголо, было трудно опознать мертвецов, пока ты не привыкал к их виду. «Как я в первый раз увидел мертвеца? Мы ехали на броне через брошенную деревню. Там раньше был Вьетконг. Тут мы увидели на земле что-то похожее на убитую свинью. По очертаниям этого было точно сказать нельзя, но была видна белая кожа, как у свиньи. После того, как это пришлось внимательно осмотреть, мы поняли, что это часть человеческого тела. Думаю, что это был крестьянин. Позже мы узнали, что когда северные входят в деревню, они часто отрубают головы или похожим образом убивают жителей, чтобы запугать их. Ну, чтобы они не помогали американцам. Хотели, чтобы крестьяне помогали партизанам. Но это было, офуеть как странно, видеть, биляд, кусок плоти, которое когда-то было живым человеком.»
Когда сержант Герри Баркер и его люди впервые столкнулись с результатами войны, которые были выброшены волной предшествующего боя, они были шокированы молодостью и субтильным телосложением своих врагов. Однако, как вспоминает сержант, когда его люди обыскивали убитых партизан, они не обращали внимание на свой собственный юный возраст. «Нам не пришлось здесь пострелять. Кто-то до нас замочил пару сотен ВК в этом районе, но тела их не закопали. Я, в натуре, помню, как пара моих пацанов сказали: «Господи, они же почти дети!». Но ведь и мы были почти детьми! Меня здесь считали стариком. А мне было всего 21. Нам пришлось провести там ночь, и запах трупов добрался до нас. Утром мы снялись и пошли вперед, туда, где нас ждало сражение в долине Ия Дранга.»
Если молодые были шокированы видом мертвецов, их более опытные товарищи, по крайней мере внешне, сохраняли безразличие. Лейтенант Роберт Стинладж из 124-го Батальона Связи 4-й Пехотной Дивизии, провел свои первые две недели, помогая организовывать рождественское шоу Боба Хоупа в Плейку. Однако, 1-го января, выпускник Вест Пойнта был послан на удаленную радиорелейную станцию в джунгли около Контума. Той ночью маленькая база была атакована саперами Вьетконга, которые прорвались через проволочные заграждения, и практически разрушили постройки. На следующее утро Стинладж был шокирован не только кровавым зрелищем последствий боя, но и полным безразличием к этому своих товарищей. С дрожью в голосе Стинладж вспоминает эти события: «Смерть была повсюду. Один вьетконговец был убит выстрелом из М16 прямо в глаз, и это, как пишут в книгах, оторвало у него полголовы. Некоторые американцы бегали вокруг с фотоаппаратами и делали снимки, чтобы потом отослать их домой, как будто они были на пикнике. Зрелище в целом было тошнотворным!»
Первый опыт боя привел Роберта Килинга к такому же выводу, что люди быстро становятся безразличными к смерти, и многие приходят к убеждению, что смерть редко дает время на раздумья.
«На второй день боевого выхода мы попали под огонь. Нас попытались замочить АСВшники, и делали это жестко. Но вот чего я не могу забыть, так это когда мы пошли утром посмотреть, сколько нам удалось замочить косоглазых физдюков, мы никого не нашли. Я имею в виду, что мы знали, что мы завалили кучу этих засранцев, но все, что нам удалось найти, это были обнаженные тела. Ни формы, ни оружия, билиад, ну ни фуя на них не было. Я увидел, что может сделать «полтинник», и я прифуел. Если пуля попадала в плечо, то человек откидывался от шока, потому, что ему на хер отрывало руку. Я просто офизденел, когда капитан приказал одному из танкистов собрать тела и похоронить их. Мы даже о таком и не думали. Танкист оттащил их куда-то, и мы услышали, как танк ревет около дороги. Потом он вернулся. Я увидел у танкиста старый здоровенный лом. Я его спрашиваю: «Чего ты там делал?» А он отвечает: «Да, биляд, ипучий гук! Рука отвалилась и попала в ведущее колесо. Надо было его сраные кости оттуда выбить.» Оказывается, они собрали тела и уложили их рядком на дороге. Потом проехали по ним танком, пару раз развернулись кругом, и так просто вдавили трупы в землю. Я не мог поверить, что кто-то может быть таким безжалостным. Но через некоторое время ты учился этому. Это просто физдец, потому, что тебе реально было это по фую.»
Мрачная притягательность смерти привлекала солдат к первому трупу не только из профессионального интереса. Труп противника является вещественным доказательством военного успеха. Это оказывает еще и деградирующий эффект, так как ломает один из фундаментальных законов, удерживающих человека в рамках цивилизованного состояния. Но, как бы там ни было, убийство является для солдата переходным обрядом, которым отмечен его наиболее значимый опыт в войне. Большинство солдат, однако, пройдя через этот обряд, не ощущали ни удовольствия и чувства победы. Джеймс Стэнтон, через двадцать лет после этого события, по прежнему уверен, что, если бы ему предложили вычеркнуть одно событие из его жизни, выбрал бы тот момент, когда ему пришлось выстрелить в своего первого вражеского солдата. После этого рокового выстрела из своей М16, Стэнтон признается, что два дня чувствовал себя больным.
«Была перестрелка, и он побежал, и побежал прямо на меня. Он был в пяти метрах от меня и бежал со всех ног. Если бы я его не застрелил, он бы прямо столкнулся со мной. Мне пришлось выстрелить. Сразу после этого я проблевался. Одно дело застрелить оленя. Совсем другое дело выстрелить в человека. Я никогда не забуду об этом. Для меня это было как вчера, это то, от чего ты никогда не отделаешься. Есть единственный разумный довод, который хоть как-то может тебя оправдать. Если бы ты его не убил, то чтобы он мог сделать. Я остановил его, и я не знаю, что сделал бы он. Его автомат не был направлен на меня.»
Не каждый, как Джеймс Стэнтон видел разницу между убийством оленя и убийством человека. Пол Боэм утверждает, что он был безразличен к убийству. Подобная вера успокаивает совесть, оно освобождает солдата от чувства вины, и перекладывает ответственность за его действия на вооруженные силы и правительство, которые завербовали его и научили убивать.
Дин Джонсон был удивлен отсутствием у него угрызений совести после его первого меткого выстрела, но Джонсон был бортовым стрелком на вертолете, и никогда не подходил к врагу ближе, чем дальность своего пулемета. Джонсон вспоминает: «Я серьезно думал, что это будет ужасный опыт. Я думал меня будут мучить ночные кошмары. Мы заходили на высадку, тут из канавы в метрах тридцати от нас выскакивает этот косоглазый уипанец (в оригинале – dink). Я, фля, реально расфуячил этого сукиного сына напополам из своего М60. Мы прилетели домой, и я спокойно лег спать. У него был АК47, но я успел его уипать.»
По прошествии некоторого времени солдаты приобретали способность убивать без угрызений совести, но для новичков требовалось некоторое осознание этого события. На своей первой операции в дельте Меконга, пулеметчик Терри Топл и его группа устроили засаду, в которую попал сампан с тремя вьетнамцами. «Я чего-то замялся. Я сказал: «Господи, я не знаю что делать!». Я выстрелил в лодку. Они ответили нам шестью выстрелами. Мужик, я просто зафуярил по лодке тысячу патронов. Просто фуярил в лодку. Я думаю, что это было какое-то чудо: в лодке сидели двое вьетконговцев и один деревенский парнишка. Они взяли его в заложники. Не знаю как, но на нем не было не единой царапины. Он просто громко кричал, а я был прямо напротив него. Я думал застрелить его, но тут, что-то во мне сказало: «Тут что-то не так.» Двое других, ну двое ВК были мертвы. Потом наш Кит Карсон нам сказал, что парню было четырнадцать лет, и партизаны захватили его в деревни, когда из неё уходили. Я признаюсь, что был испуган, что просто остолбенел. Я не мог этого сделать, но сделал. Я это сделал. Господи, ты знаешь, они же были готовы отобрать у меня пулемет. Я стоял столбом. Я просто не мог. Они поняли это. Мы с ними потом об этом говорили. Так должно было быть. Это то, что мы должны сказать: просто должно было быть.»
Сержант Стив Фредерик также замешкался перед тем, как первый раз выстрелить в замеченного им врага. Его причина достаточно интересна: «В Наме я был около десяти дней. Противника было трудно увидеть. Они стреляли в нас, но мы никогда их не видели. Я увидел двоих, бежавших через поле, но провафлил их, потому, что был салагой. Но я был еще и сержантом. Двое из моего отделения были готовы их замочить. Но, срань Господня! Я не привык видеть как убивают людей. Двое моих держат автоматы наизготовку, а я им и говорю: «Не стреляйте. Я хочу на них посмотреть.» И, Господи! Я сотрю на них и вижу, что они одеты в черные пижамы и у них АК47. А один тащит РПГ. Бидиад, это же гуки! Долбанные гуки! К сожалению, мы начали стрелять слишком поздно, и оба гука съипались. Это было странно. Это было в первый раз, когда я увидел их, бегущих через поле, и мы смотрели на них через живую изгородь. Они не могли видеть нас. Это было очень странное ощущение.»
Однако, в тот же день, но позже, сержант Фредерик нажал на курок. «Взводный сержант говорит мне: «Бери своё отделение и физдуй на разведку. Пройдешь метров 400 вперед, и давай обратно.» В этом месте было много ВК, ну я беру своё отделение и мы пошли. Это был один из самых страшных моментов во Вьетнаме. У меня один человек идет пойнтменом, а я прямо за ним. Идем мы прямо по джунглям, дошли до края дороги, тут пойнтмен присел, а нам дал знак залечь. Я на коленях подобрался к нему. И вижу двух ВК, идущих прямо по этой дороге. На дороге был правый поворот, и мы оказались в метрах десяти от них. Они не могли нас видеть. Я говорю пойнтмену: «Давай бери правого, а я левого.» Сидим, ждем. Ипаать! Гуки почти в двух метрах от нас. Я выстрелил и попал гуку прямо в лоб! Пойнтмен отлил очередь, но промахнулся. Он не попал во второго гука. То бросился бежать по дороге, я пытался попасть в него, но промазал. Этот сученыш съипался. Но другой был мертвее мертвого. И…., знаешь, трудно это объяснить. Мы вышли на дорогу, мы были реально напуганы. Я собрал всех своих и расставил их по периметру. Надо было занять круговую оборону, так как каждый раз, когда мы кого-то убивали, был строгий приказ, что его надо было обыскать и забрать все, что у него было. Пока пацаны сидели в охранении, мы обыскали гука. Нашли у него до фуя бабла. Пойнтмену я разрешил взять часы. У этого мертвого гука были отличные «Сейко». Я вообще-то не должен говорить такое, но это были наши трофеи. Что было, то было. Я забрал у него около восьмидесяти долларов. Мертвый вообще-то выглядел неплохо, но под ним была большая лужа крови. Во лбу маленькая дырка, но когда я его перевернул – бляяяя – затылка у не было. Просто оторвало затылок к ипеням собачьим. Один выстрел из М16. Акуеть! Когда я перевернул этого парня, я проблевался. Потом чувствовал себя сильно херово.»
Гранатометчик Джон Нийли также понял, что ничто в его предыдущей жизни не подготовило его к убийству, а еще, что он даже не предполагал, какой след это навсегда оставит в его душе.
«Вьетгонковцы напали на небольшой базовый лагерь, и нас вызвали на подмогу. Мы сели на броню и поехали туда. Гуки смылись, как только мы туда прибыли. Комвзвода приказал нам слезть с БТРов и прочесать джунгли. Первое, что он нам сказал, что там не должно быть гражданских. Все, кого мы там обнаружим, там не должно быть. Если это шевелится, это надо убить.
«Ну вот, идем мы по джунглям. Я иду шагов пятнадцать – двадцать позади нашего командира отделения. Вдруг вижу из-за дерева появляется какой-то чувак и наводит свой автомат на моего сержанта. Я думаю, у меня сработал инстинкт. Я остановился и выстрелил первым. У меня был гранатомет, и я, блин, попал прямо в грудь этого чувака. От него мало, что осталось. Все, физдец! Это было в первый раз, как я убил человека. Несмотря на то, что мы продолжили прочесывать джунгли, у меня появилось чувство, что мне не надо было так делать. Когда мы с сержантом проходили мимо мертвого гука, я посмотрел на него, и меня вывернуло наизнанку.
Когда я был мальчишкой, мне приходилось драться на улице, несколько раз я получал физдюлей, но и самому мне не раз удавалось хорошо отмудохать противника. Но это как-то меня никогда не беспокоило. Но по настоящему убить человека – это реально меня придавило, и мне понадобилось несколько дней, чтобы оклематься. Конечно, некоторые парни поуссывались надо мной, за то, что я приболел, но, я думаю, они так дразнили новичков.»
Не зависимо от того, насколько была эффективна подготовка, солдаты и морпехи были редко подготовлены к таким особенностям боя, как шум, неразбериха, хаос, паника, смерть или страх. Мужчины сражались и умирали. Они получали тяжелые ранения. Они страдали от малярии, лишаев и жары. И это изматывало их. Газета Stars and Stripes не писала об этом, они приводили только цифры потерь противника. Во Вьетнаме не было признаков того, как население приветствует своих освободителей. Не было радостных толп с флагами вдоль дорог, на картах не было линий фронта и стрел наступления, иллюстрирующих откат коммунизма. Вместо линии фронта были джунгли и поселки. В деревнях крестьяне испытывали давление с обеих сторон, и, казалось, что они просто терпят присутствие солдат. Живя и действуя каждый день в этом вакууме, пехотинцы ощущали очень незначительное чувство успеха, которое было нечем измерить. Не было дороги, которая вела на Ханой, просто на один день дембель становился ближе.
Удивительно, но люди начинали приспосабливаться. Пол Меринголо был поражен своей способностью к адаптации. «Я всегда волновался, что что-то должно случиться. Но я не мог все время существовать с этим чувством. Во мне произошли какие-то перемены, и я смог жить с чувством страха. Он не ушел насовсем, но он уже не был таким всепоглощающим, как в первые дни. Я приспособился к реальности, в которой были трупы, засады или мины-ловушки.»
Солдаты придумали множество способом выдерживать стресс войны, и, вместе с этим, тускнела их новизна. С каждой неделей их знания и боевая ценность нарастали.
Убийство является назначением воинской единицы, и солдаты выполняли его в меру своих способностей. Это становилось легче выполнять по мере того, как люди теряли свою чувствительность, но им приходилось отдавать частицу себя, чтобы это делать. Тот факт, что солдаты и морпехи становились бесчувственными по отношению к убийству, не означал, что они теряли сострадание и мораль. Это был просто способ, которым солдат убеждал себя в необходимости выполнять свою работу, сохраняя при этом здравость рассудка, насколько это было возможно. Они с трудом замечали перемены в себе, но время от времени, они убеждались в том, что они уже не такие как были раньше, и то, что казалось абсолютно непостижимым, становилось сейчас общепринятым.
Стив Фредерик почувствовал перемену в себе, когда однажды днем, спокойно ел свой паек рядом с трупом противника. Джефф Юшта ощутил это, когда помог погрузить раненого морпеха в вертолет. «Я понял, что это мог бы быть я. Но в тоже время внутренний голос мне сказал: «Слушай, это был он, а не ты.» Это был один из шагов в огрублении наших душ. И ты чувствуешь небольшую потерю. Оглядываясь назад, я понимаю, что с каждым таким случаем я терял частичку человечности.»

 Отправлено: 22.02.12 15:55. Заголовок: Как всегда щикарно К..

Как всегда щикарно Карсону наверно будет интересно читать

 Отправлено: 03.04.12 20:06. Заголовок: Продираясь сквозь ку..

Продираясь сквозь кусты (Humping the bush) Часть 1

5-е декабря, 1967 г.
Дорогие Мама и Папа!
Очень был рад, получив вчера ваше письмо. Конечно, мне хотелось бы иметь больше времени, чтобы писать, но за последнее время они нас здорово встряхнули. Готов отдать штуку баксов, чтобы хотя бы одну ночь спокойно поспать. Мы много ходим и ищем Вьетконг. Но пока, это они находят нас первыми. Мы попали под огонь снайпера, когда возвращались вчера на базу. Поэтому всю ночь мы охотились за ним в окрестных горах. Вернулись на базу около двух часов ночи. В семь утра мы опять вышли на поиски.
С тех пор, как я сюда приехал, я еще ни разу не был в военторге (Примечание переводчика: в оригинале PX), поэтому у меня закончились многие вещи. Во-первых, мне нужны носки. Последняя пара износилась, и мои ноги в плохом состоянии. Когда вы получите мой следующий денежный перевод, возьмите оттуда немного и пошлите мне несколько пар носок. В моей ручке закончились чернила, надо купить несколько ручек. Нам не перечислили денежное довольствие за этот месяц. Выплату задержали уже на два дня. Такой бардак здесь во всем.
Скажите всем, что я очень благодарен, если они мне будут писать. Буду рад им ответить, когда будет время. Вы не поверите, насколько письма помогают, тем, кто здесь служит. На самом деле, единственное, чего солдат ждет, так это почту. Я знаю, что пишу пессимистично, но за последний месяц не могу вспомнить ничего хорошего. Заканчиваю, потому, что мы опять должны продолжить патрулирование. Мы остановились пожрать, и пишу это письмо, сидя на краю канавы на рисовом поле.
Ваш сын, Леонард
Вьетнам это прекрасная страна, но Вьетнам доказал, что он невосприимчив к американским технологиям. Кроме того, Вьетнам оказался экспертом в ослаблении выносливости американских солдат. За сто лет до войны, описание климата и местности дал Амброз Бирс (Примечание переводчика: Амброз Бирс – американский писатель и путешественник): «Нет страны более дикой и труднопроходимой, но люди будут в ней воевать.» Реальность, типичная для пребывания солдата во Вьетнаме, заключалась не в интенсивных боевых столкновениях с врагом, а в ежедневных трудностях, утомительной работе и раздражении от жизни и преодоления её тягот в этом суровом и враждебном окружении.
Солдатское бытие подразумевает жизнь в грязи, питание невкусной пищей, укусы пиявок и москитов, короткий сон, ощущение минимального результата, несмотря на усилия, которые истощают остатки физических и эмоциональных сил каждого человека.
Ларри Гейтс, когда служил во Вьетнаме, прочитал описание пехотинца Второй Мировой Войны, опубликованное в газете Pacific Stars and Stripes. Этот рассказ полностью соответствовал ощущениям Ларри, которые он не мог выразить своими словами.
«Постоянные удушливые облака пыли. Твердая, как гранит земля. Боль в желудке от наспех приготовленной еды. Жара и мухи, грязное тело, непрерывный рев моторов. Постоянное движение и необходимость каждый раз обустраиваться на новом месте. Идти, идти, идти. День и ночь. В конечном счете, все это создаёт эмоциональную материю тоскливой и мертвой расцветки. Вчера это завтра, один оперативный сектор похож на другой, и, Господи, как же я устал! Они были и остаются линейной пехотой.»
Несмотря на то, что его собственное описание ситуации было менее красноречиво, сержант Майкл Джексон так рассказывает о своём опыте: «Жить в полевых условиях, спать на земле, копать себе сортир с помощью саперной лопатки и таскать на своем горбе все имущество, это те реалии жизни, которые нигде не афишируются. Потому, что они скучны и утомительны. Но это, как ничто другое, останется со мной. Бой длиться несколько минут. Остальное время ты живешь, как животное в ужасающих условиях.
Жизнь в пехотной роте нельзя назвать ни гламурной, ни великолепной. И, уж конечно, в ней нет романтики. Каждый день похож на предыдущий, отличаются они только тем, что в один было больше усилий и страха или грязи и усталости чем в предыдущий. Для стрелковой роты в поле, многие дни начинались еще до рассвета, когда на периметр возвращались солдаты с постов подслушивания и из засад. Тех, кто не был в карауле, будили, и всех выстраивали на перекличку. В большинстве рот, засадные группы возвращались с рассветом, чтобы уменьшить возможность происшествий при подходе к периметру. Вспоминает сержант Герри Баркер «Потом все приводились в боевую готовность (Примечание переводчика: в оригинале stand to – приведение личного состава в полную боевую готовность к отражению атаки. Термин вошел в военный лексикон с Первой Мировой Войны, когда на рассвета и перед закатом, все солдаты на полчаса –час занимали стрелковые ячейки с заряженным оружием и примкнутыми штыками. Так как противник предпринимал атаки именно в это время суток, это делалось для наиболее эффективного отражения нападения), все были настороже. В основном караулы несли всю ночь, один человек спит, другой дежурит. В засадных группах приходилось не спать всю ночь. После боевой готовности, солдатам разрешалось поесть, проверить оружие и, если нужно, почистить его. Обычно командиры получали приказы ночью, чаще всего это было распоряжение выдвинуться в новое место. Потом начинали собираться повзводно.»
Сон в поле обычно прерывался несколькими часами караула. Остальную часть ночи солдаты проводили на земле, завернувшись в пончо, или в подстежку для пончо. Вечера были влажными, сырыми или дождливыми, в зависимость от времени года. И, не зависимо от времени года или рельефа местности, солдат одолевали стаи комаров.
Стивен Фредерик вспоминает как однажды «я пытался заснуть на кромке рисового поля, комары меня так достали, что я, в конце концов, залез в воду. Только лицо оставил торчать. Надел противогаз, и так провел ночь. Я не мог этого терпеть. Мы выливали на себя репеллент, и становилось полегче. Часа на три-четыре. Потом он выветривался. Иопана шрака! Ты просыпался и твоё лицо было все покрыто комарами.»
Солдатам редко удавалось выспаться. Болели сведенные мышцы и суставы. Джерри Северсон часто понимал, что не сможет заснуть. «Ты проваливался в дрему, и тут раздавался какой-то шорох. Ты снова просыпался и думал, что эти сукины дети снова подбираются к тебе.»
Сержант Стив Фредерик считал отсутствие сна практически непереносимым. «Все время я чувствовал усталость. Мне ни разу во Вьетнаме не удалось нормально поспать. Я к этому был не подготовлен. В первые 3 -4 месяца я мог уснуть, прислонившись к дереву. Я был на ногах 19 – 21 час в сутки. В первые три месяца я спал в среднем 3-4 часа в сутки. Это было ужасно. Ты не мог быть эффективным бойцом, когда ты был в сознании только наполовину.»
Сержант Баркер убежден, что недостаток сна был единственной вещью, которая сохраняла пехотинцев в здравом уме в бою. Он объясняет это просто: «Они просто так были зайопаны, что им было все по херу.»
Недостаток сна снижал физические способности солдат, и приводил к снижению координации, выносливости и умственных способностей. Усталость снижала уровень концентрации и притупляла бдительность. Она приводила к перепадам настроения: к злобе, эйфории или к подавленности. Но, что хуже всего, недостаток сна был просто опасен.
Из воспоминаний Вернона Джаника: «День, казалось, длился неделю. Тебе приходилось идти целый день, и спать часть ночи. Ты был измотан. Ты был удивлен, что весь день ты таскался с рюкзаком по горам и немного ел. Потом, если в ячейке ты был вдвоем, то тебе приходилось два часа спать, а два часа быть в карауле. И так всю ночь. То есть, ты спал только полночи. Прямо с утра снова приходилось брать рюкзак и тащиться в джунгли. Каждую ночь одно и то же. Много раз каждый просто задремывал. С этим никак нельзя было справиться. Ты мог делать все, что угодно, но тебе приходилось с этим смириться. Через какое-то время дремота снова охватывала тебя. Ты устал. Я не знаю, как мы, билиат, делали это, кроме того, что мы были должны это делать!»
Четыре часа сна ночью были средней нормой для ветеранов боевых действий во Вьетнаме. Столько же спали и те, кто воевал во Второй Мировой. Общее чувство истощения было характерным состоянием для солдат во Вьетнаме, его не показывают в фильмах про войну, но оно прочно врезается в память любого пехотинца.
Пехотинец может каждый день пожертвовать своей жизнью, и её защита зависит от его рассудка и осторожности. Возможное присутствие противника диктует солдату необходимость оставаться бдительным и осторожным как можно дольше, но длительное нахождение в подобных условиях порождает состояния, в котором солдат оказывается практически нефункциональным.
Состояние крайнего истощения, характерное для солдат во Вьетнаме, лучше всего отражается в событиях, которые даже сами пехотинцы считают удивительными. Из воспоминаний Терри Топла: «Мы были на боевых в Дельте Меконга. Там, билиад, одни болота. Мы так устали, что устроились прямо в канаве. Так вот, лежим мы в ней, а тут стала прибывать вода. Богом клянусь, я проснулся, и вода доходила мне до шеи. Я лежал на земле, каска на затылке, и вода прибывает. Мы все лежали в воде.»
Тем не менее, солдаты постепенно привыкали к этим условиям. Через несколько месяцев, биологические часы Рона Флеша сами собой встали на режим «два часа спим, два часа бдим», что он стал просыпаться почти автоматически. Организм человека обладает удивительной адаптивностью.
Дни во Вьетнаме всегда казались бесконечно долгими, но каждый из них был разный. Вспоминает Том Шульц: «Ты не думал о том, как долго будет длиться этот день, потому, что ты всегда был чем-то занят. Наша рота поднималась в 6.30 утра, завтракала и собирала вещи. Все толпой начинали готовить себе кофе.» Но все действия были наполнены унылостью, и приготовление завтрака не было исключением.
Завтрак всегда представлял собой удивительную проблему. Был только один вариант завтрака среди дюжины видов пайков. Солдатский проницательный вкус ставил омлет с ветчиной гораздо выше, чем лимская фасоль с ветчиной – мерзость с таким запахом, что это блюдо заслужило прозвище «срань свиная». (Примечание переводчика: в оригинале “ham and motherfuckers”) Однако, Виллиам Харкен считал завтрак менее привлекательным, чем фасоль с ветчиной. Яйца в банке имели серо-зеленый цвет и были закручены в спиральки, что не делало их более аппетитными. Дональд Путнам говорит, что мог это есть, если только хорошенько полить соусом Табаско. Пол Герритс, санитар, не ел яйца, потому, что они напоминали ему мозги.
Приготовление завтрака было докучливым делом. Большинство солдат предпочитали легкий перекус. Ларри Гейтс обычно начинал своё утро с растворимого кофе или какао из пакета, входящего в сухой паек. Некоторые солдаты делали смесь из этих двух напитков, это называлось мокко. Если Гейтсу везло обнаружить в пайке бисквит, то он съедал его. Бисквит был ценностью в джунглях. Он становился настоящим деликатесом, когда к нему добавляли персики и сухие сливки.
В некоторых подразделениях в утреннюю рутину периодически вносили разнообразие, устраивая ритуал, называемый «дикая минута» (Примечание переводчика: в оригинале “mad minute”), во время которой каждый солдат вел огонь из своего оружия по сектору перед ночным оборонительным периметром роты. Целью этого необычного упражнения являлось предотвращение возможной атаки противника, но в ряде случаев, как считает Герри Баркер, это был расход боеприпасов, которые могли испортиться в тропическом климате. (Примечание переводчика: От себя добавлю, что, мне кажется, это была еще и проверка оружия. Если оружие заклинит во время “mad minute”, то его можно перебрать и почистить в безопасных условиях периметра перед выходом на патруль)
Такая демонстрация огневой мощи была впечатляющей. Это было хорошо для поддержания боевого духа солдат, это добавляло им уверенности, потому, что они жили с чувством, что за ними наблюдаю, или, даже враг уже не подобрался к периметру. «Дикие минуты» устраивались на рассвете или еще в утренних сумерках. Обычно они проходили без происшествий. В редких случаях стрельбой удавалось сбить с дерева снайперов или спровоцировать атаку. Чаще всего это сбивало только листву с деревьев.
В нескольких трагических случаях, однако, жертвами оказывались не листья, и не противник. Майкл Джексон с горечью вспоминает, как после одной их таких минут, когда «все прекратили огонь, кто услышал крик «Атака! Атака!». Настоящий крик души, крик, от которого кровь в жилах застыла. «Атака! Господи, Атака!». Капитан Северсен заорал: «Прекратить огонь! Спокойно! Я думаю, мы зацепили кого-то из наших!». В это утро у нас погибло два человека. Одному попали прямо в голову. Это произошло потому, что им никто не сказал, что сейчас будет “mad minute”.
После того, как оканчивался завтрак, сырые подстежки под пончо, которые служили постелями, запихивались в рюкзаки, где они никогда не просыхали, вместе с запасной одеждой, которая тоже была влажной и заплесневелой. Существовала процедура натягивания старых влажных носок, после попытки хотя бы немного просушить ноги. Опыт, который делал сухие носки роскошью в пехоте. Но во Вьетнаме, сухие носки становились сырыми через три секунды.
Груз, который солдату приходилось на себе тащить, зависел, как от его собственного выбора, так и от военных стандартов. В 1965 и 1966 годах снаряжение, как и тактика, были взяты из существующих запасов. Ничего не было специально изготовлено для Вьетнама и его уникальных условий. Но, на протяжении войны, снаряжение претерпело эволюционные изменения. В ранние годы, однако, как вспоминает Герри Баркер, снаряжение иногда становилось обузой:
«Старая форма становилась блестящей и ослепительно зеленой, после неоднократного накрахмаливания. В джунглях это совсем не служило камуфляжем. Это было неплохо в высокой зеленой траве. Но этот цвет надо было как-то приглушить. Мы по-прежнему носили ранец-трехдневник. Никогда потом, когда я служил в 1-й Кавалерийской Дивизии, я не видел, чтобы их использовали. Ботинки разваливались на нас. Особенно старые десантные Коркораны, в которых мы все прибыли во Вьетнам. До войны солдаты тратили много собственных денег на поддержание формы в должном состоянии, потому, что за это поощряли. Вот так можно было получить повышение. Ну типа «Вестового полковника». (Примечание переводчика: в оригинале “Colonel’s Orderly” – американский фильм 1914 года. По-видимому, тут проводиться аналогия с подтянутым героем фильма). В десантных частях, большая часть от 145 долларов рядового или 209 долларов сержанта, включая прыжковые, тратилось на форму. Но это была совершенно неподходящая для Нама одежда. Ботинки разваливались за 2-3 недели. Плотная форма разъедалась потом, и рвалась о кусты. Даже в сухое время года ты был весь мокрый. Во время дождей, ты был просто как в душе. Ты всегда был мокрый, а в пехотной роте еще и грязный.»

 Отправлено: 03.04.12 20:07. Заголовок: Humping the bush Час..

Humping the bush Часть 2


Количество снаряжения, которое приходилось таскать пехотинцу во Вьетнаме было, литературно выражаясь, ошеломляющим. Каждое подразделение на собственном опыте определяло, что им нужно, а что – нет. Из воспоминаний Вернона Джаника:
«Мы не были уверены, что будем таскать все, что нам приходилось. Мы думали, что мы много таскаем в Штатах, а там был только минимальный набор. Мы не могли поверить, что нам придется все это повесить на себя. Как я сказал, приходилось тащить около 43 килограмм: пончо, подстежка под пончо, 3-4 фляги, саперка, аптечка, магазины, дополнительные ножи и оружие. Ты мог брать все, что захочешь. Гранаты, дымовые гранаты. Нереальное количество патронов. Сначала я был гранатометчик, и мне приходилось носить М79. Самое меньшее, мне нужно было брать 35 выстрелов, а это занимало до фуя лишнего веса и места. Пайки. Нам выдавали пайки на пять – семь дней. По три приема пищи в день. Это 15 – 20 коробок за раз. У нас просто не было места, чтобы все это положить. Тогда мы оставляли то, что мы думали, мы съедим до ближайшей заброски, а остальное выбрасывали. Если у тебя кончалась еда, ну, тогда если у твоих товарищей что-то оставалось, то они делились с тобой. Если нет…. сидели до заброски без жратвы. С водой это были постоянные проблемы. Для одежды совсем не было места. У нас были запасные носки, но все остальное место было занято едой, водой и патронами. Парни брали с собой фотоаппараты и прочую такую же хрень, но мы пересекали так много рек и ручьев, что это все насквозь промокало. Были такие места, где воды было по шею. Рюкзаки были полны воды. Это могло испортить все, что угодно. Ничего нельзя было сохранить сухим.»
Но люди быстро мудрели. Ненужное снаряжение оставляли на базе. Когда Джон Меррелл прибыл в 4-ю Пехотную Дивизию, ему выдали кучу снаряжения, которое никогда не покидало склада. Меррелл вспоминает: «Каптер был прав. Большинство из этого нам было не нужно. Мне были нужны подстежка по пончо, рюкзак, фляги. Мне не хватало фляг. Сначала у меня было только две штуки. Подсумки. Да, я их использовал. И одежда, которая была на мне. И всё. Это было всё, что мне было нужно. Это было всё, что я понял, что мне нужно. Я не жалел об остальном, потому, что мне приходилось самому переть моё имущество, вот я и не хотел чего-то ещё.»
Прибыв в июне 1967 году в Да Нанг, Винс Олсен получил обычный набор морпеха: «Снарягу 782» (ранец, ремень, суспендеры, пончо, подсумки, фляги в чехлах, аптечку, лопатку в чехле, ремни для переноски и т.д.), противогаз, бронежилет, каску, палатку, колышки к палатке и т.д. Он оставил все это в ротной каптерке, кроме пончо, бронежилета, каски, фляг и лопатки. Облегченные ботинки для джунглей (джанглы) не входили в комплект обмундирования, выданного Олсену. Джанглы имели отверстия сбоку для вытекания воды, нейлоновый верх, металлическую пластинку в подошве, предохранявшую от острых шипов. Эта обувь была комфортабельнее при ношении, но её пока не выдавали морпехам. Хотя в тот же месяц, в своей рекламной кампании фирма Goodyear Chemicals Company напечатала в журналах, что «эти ботинки с особым составом подметки на 300 процентов лучше старой обуви для Вьетнама».
Если какое-то снаряжение не подходило для условий вьетнамского климата и рельефа, то остальное стандартное имущество также не годилось для особенностей противопартизанской войны. На протяжении войны солдаты забраковывали снаряжение, начиная с базук, и заканчивая полевыми телефонными коммутаторами и палатками. Свою мудрость они передавали тем, кто шел за ними.
Справедливости ради, надо отметить, что замена существующему снаряжению появилась вместе с первыми прибывающими во Вьетнам подразделениями. 1-я Кавалерийская Дивизия убывала из Форт Беннинга имея форму, майки, нижнее бельё и полотенца приглушенного цвета. Чехлы для фляг, из которых выдирали подкладку, становились подсумками для магазинов или гранат. Запасные носки набивались банками из пайков, и прикреплялись на ремень, или связывались парами и вешались на шею или ранец. В начале войны было несколько типов армейских ранцев, и каждый старался заполучить ранец с прорезиненным рукавом из-за большей вместительности. Позже, в 1967 году Квартирмейстерская служба начала выдавать солдатам новый рюкзак с внешней алюминиевой рамой, гораздо лучший, чем прежнее снаряжение. Ранцы морпехов никогда не улучшались, и не вызывали восторженных отзывов их обладателей. Джонни Кларк считал, что ранец Морской Пехоты был «конченным говном», это мнение привело к тому, что многие морпехи меняли свои ранцы на рюкзаки АСВ, сшитые из мягкого брезента. «Ранцы Морской Пехоты были маленькими и неудобными в ношении, - объясняет Том Магеданц – У АСВ были большие рюкзаки с широкими лямками, которые не впивались в плечи. Кроме того, снаружи было три кармана, в которые можно было удобно разложить вещи. В убийстве гука была одна хорошая штука: ты мог взять его рюкзак. Это работало намного лучше.»
Возможно, что одинаковую важность имел и тот факт, что новый владелец рюкзака был занят в джунглях серьезным делом. Щепетильные солдаты считали использование снятого с убитых снаряжения чем-то омерзительным, но большинство признавало пользу такой практики. Гамаки АСВ, ремни, оружие, и даже их маленькие пайки консервированной макрели в томатном соусе, все это никогда не оставлялось при обыске убитых.
Американская форма часто приходила в негодность в джунглях, поэтому, особенно на ранних этапах войны до появления одежды из устойчивой на раздирание ткани (рип-стоп), были нередки случаи использования брюк, снятых с убитых солдат АСВ. Но когда новое снаряжение прибывало, его в первую очередь обычно получали те, кому оно было нужно в последнюю очередь. Герри Баркер впервые увидел форму и ботинки для джунглей на сержанте по снабжению. Баркер вспоминает: «Он прибыл в поле в новой форме, а мы наша форма порвалась к ипеням собачьим, наши жопы торчали из лохмотьев, а ботинки были перевязаны телефонным кабелем.»
Если и был предметы, которые были в постоянном дефиците во время Войны во Вьетнаме, то это была одежда и обувь. Был постоянный недостаток «джанглов». Вспоминает Джон Нийли: «Пацаны возвращались из джунглей с гниющими ранами на ногах, и ты делал все возможное, чтобы сохранить ноги сухими. Но каждый раз, когда мы возвращались на базу, и пытались получить новую пару «джанглов», сделать это было невозможно.»
Том Магеданц точно также описывает дефицит обмундирования у морпехов: «Обуви всегда не хватало, и у многих из дыр в ботинках торчали пальцы. Но мы этим гордились, потому, что всегда говорили, что армейцам все достаётся легче, чем нам.»
Полевая форма тоже была в плачевном состоянии. В джунглях одежда постоянно была влажной, непрерывное хождение через заросли рвало её, сокращая срок службы прочного материала. Вспоминает Винс Олсон: «Форма практически полностью рвалась. Мы получали новую форму, а через 2 -3 недели она превращалась в драные лохмотья. Никого не волновало в чем ты ходишь в джунглях. По любому, новую форму тебе выдавали только при возвращении в тыл.» Брюки рвались обычно на коленках, около карманов или в промежности, последнее создавало необычную проблему. Так как большинство солдат не носили трусов, чтобы избежать «жопной гнили» - воспаления кожи между ягодицами и в промежности, (Примечание переводчика: в оригинале “crotch rot”) результатом драных брюк и отсутствия трусов, было голожопство, как метко заметил Том Магеданц.
Пилот вертолета Дэвид Хэнсен часто видел американские войска, которые неделями, а то и месяцами торчали в джунглях. Вот как он описывает одно такое подразделение, которое он увидел, когда выполнял задачу по снабжению: «Мы должны были доставить пайки парням, которые стояли в сильно холмистой местности. Было довольно прохладно. Зависли на деревьями и стали медленно снижаться. Они спустились с холма в ущелье, где тек ручей. Висим над землей и выкидываем в сетках вниз продовольствие. Я смотрю на этих парней. У некоторых на брюках нет штанин. Они были все оборваны. Рукава разодраны или оторваны, а на улице, не май месяц – градусов десять и идет дождь. Я бы на год свалился с воспалением легких, а они там так жили. Я очень уважаю их за то, что они терпели все это дерьмо!»
Кроме обуви и одежды, некоторые другие предметы американского снаряжения оставались в дефиците во Вьетнаме. На ранних этапах войны очень редко встречались бандольеры для патронов. Герри Баркер вспоминает, что солдаты очень их ценили. Позднее проблема была решена, когда боеприпасы к М16 стали поставляться уже упакованными в бандольеры из ткани, в каждой по семь отсеков под магазины. Фляги тоже были предметом роскоши. В целом, всё полезное снаряжение было в дефиците, и новое снаряжение в первую очередь появлялось в тыловых районах. И только потом, эти вещи, например, более практичная двухквартовая фляга, появлялись в поле.
Ценные вещи, типа фляг, передавались друзьям, когда старики уходили на дембель, или, если человек получал ранение и был эвакуирован с поля боя. Джон Меррелл к концу своего срока собрал шесть фляг. Он рассказывает: «Нам сначала выдавали одноквартовые фляги, а получить двухквартовую было большой удачей. Когда народ попадал в тыл, они пытались выпросить одну такую у сержанта по снабжению. В конце концов они попадали к нам. Никто никогда не приходил к нам и говорил: эй, все, идите сюда и берите по одной.»
Солдатам приходилось выбирать между тем, что они чувствовали, что им нужно взять с собой, и тем, что они могли достать. Передовые дозорные, такие как Джерри Джонсон, обычно много не несли. Джонсон нес минную сумку с 20 магазинами для М16, и разгрузочную систему, состоящую из широких суспендеров, прикрепленных к пистолетному ремню. Он обменял две своих одноквартовых фляги на резиновые фляги большего объема. Прокладывать путь было тяжелым делом, и много воды было далеко не лишним. Сзади на разгрузке висела противопехотная мина Клеймора, вокруг груди он обмотал подстежку для пончо, которую использовал для сна. На шее у него висело полотенце, в которое он ночью заворачивал сумку с магазинами, и она становилась подушкой. Еда, и его М16 завершали его боевую экипировку. (Примечание переводчика: Джонсон служил в 2/28 1st Infantry Division с ноября-68 по ноябрь-69. Из предыдущего абзаца не могу понять: 1) куда он крепил резиновые фляги? 2) Зачем пойнтмену мина Клеймора? 3) Если на вьетнамской жаре обмотать грудь синтетической подстежкой под пончо, то вообще от жары акуеешь 4) Куда он клал еду? Как минимум 10 банок. 5) Как можно было без пончо? Если у него не было лайтвейта или хотя бы трехдневника, то он это все должен был повесить на себя. Очень странный вид для пойнтмена.)
Вот как описывает свой груз Том Шульц, стрелок из 1-й Кавалерийской Дивизии: «На себе форма, ботинки, одна пара носок, вторая пара носок в рюкзаке. Каска, ремень, на котором висели фляги с водой. У нас были обычные фляги и двухквартовые пузыри, чтобы взять больше воды. Я нес рюкзак с пайками. Пончо и подстежка. Складная лопатка. Гранаты. У тебя в рюкзаке могло быть 3-5 фунтов (1-2 кг) взрывчатки С-4. Маленький мешочек с твоими личными вещами: карандаши и бумага в пластиковом пакете, репеллент, оружейное масло. Патроны. Мы никогда не носили противогазы или мачете, и мы ходили относительно налегке.»
Подразделения, такие как 2-й Батальон 28-го Пехотного Полка 1-й Пехотной Дивизии, в котором служил Джерри Джонсон, часто выходили на короткие патрули с удаленных баз огневой поддержки. Эти патрули продолжались несколько дней и требовали меньше снаряжения. Другие маневровые части, как у Тома Шульца, могли действовать в любом месте от недели до девяноста дней в джунглях без возвращения на базу. Эти подразделения снабжались вертолетами прямо в поле каждые 3-4 дня, если вертушкам снабжения удавалось найти место посадки.
Взводное имущество делилось между солдатами, и им приходилось нести выстрелы к миномету, пулеметные ленты, мины Клеймора и приборы ночного видения. Им также приходилось таскать на своем горбу множество личного снаряжения, которое отражало индивидуальность его владельца. Металлические патронные ящики были удобным хранилищем личных вещей. Несмотря на то, что ящики были тяжелыми, они не пропускали воду, и, их можно было положить на дно рюкзака, они образовывали плоскую поверхность, и рюкзак мог сам стоять. Пол Герритс в таком ящике носил фотоаппарат Кодак, блокнот, зажигалку Zippo и охотничий нож. Там же он носил револьвер 0.38 калибра, купленный у вертолетчика. Новички часто брали с собой фотоаппараты, а вот ветераны редко вешали этот груз на себя. Они уже видели достаточно, чтобы это запомнить, и фотоаппарат часто портился в сыром климате. Ларри Гейтс носил расческу и немного французской горчицы. Том Шульц вспоминает, что некоторые в его взводе носили с собой картинки настоящей еды: стеков и гамбургеров. У Леонарда Датчера с собой были оружейное масло и сувенирные открытки с видом гигантских початков кукурузы, размером с ствол дерева, распиленных ручной бензопилой. На них было написано: «Выращено Леном Датчером из Мелроуза, штат Висконсин». Он раздавал открытки друзьям или писал на них письма и отправлял домой.
Джеф Юшта имел при себе пустой бумажник. В пластиковых Zip-Loc пакетах у него лежал роман Джеймса Мичинера. Стив Фредерик читал стихи Роберта Сервиса во время привалов и ожидания вертолета. Все носили письма, если они их получали, и скрывали своё разочарование, если им никто не писал.
Полотенца были важным элементом личного полевого снаряжения. Их носили на шее, чтобы утирать пот, даже, несмотря на то, что они всегда были влажными. У Лайна Андерсона было два полотенца. Одно он носил на шее, а вторым обмотал свой пулемет, чтобы его было удобнее носить на плече. Дуайт Рейланд подкладывал края полотенца под лямки рюкзака, чтобы они не впивались в плечи.
Поклажа радиста была, вероятно, самой тяжелой из всех. В дополнение к своему снаряжению и оружию, ему приходилось тащить рацию и принадлежности к ней. Дэн Крейбель поеживается от воспоминаний: «Рация с трубкой и батареей весила чуть больше девяти килограмм. Она обычно крепилась к твердой раме, которую мы и носили. Потом мне нужна была постель. Я носил только девять магазинов. Я должен был тащить это и винтовку. Потом, как радист я должен был иметь дымовые гранаты для обозначения нашего местоположения вертушкам и все такое. Ну и мне приходилось брать с собой 8, 9, а то и дюжину гранат. Это зависело от того, насколько мы выходим в поле. Мне нужны были сигнальные и осветительные ракеты. Они были в длинных трубках. Нужно было снять крышку, вставить в противоположный конец и он работал как маленький детонатор. Им нужно было стукнуть об землю, и он выстреливал осветительную ракету на парашюте или букет звезд для освещения позиции ночью. Я обычно брал около десяти штук ракет. Ну это, конечно, добавляло веса. Я должен был сложить это все в один рюкзак, и это оказывалось огромным грузов, который надо было тащить на своей спине. Мне говорили, Крейбель, как ты все это тащищь? Ты же себе на фуй спину сломаешь. Но когда я находил нижний сук дерева или большой валун, я опирался на него и переносил весь мой груз на этот валун. Как мне было хорошо. Мне не нужно было снимать шесть миллионов вещей, чтобы отдохнуть.»
Крейбель помнил, что народ из его подразделения в любом случае тащил от 14 до 21 магазина для своих М16. Некоторые брали 40 магазинов.
Терри Шепардсон был одним из тех, кто брал с собой столько боеприпасов, сколько мог унести. «Нам говорили брать по 10 магазинов для наших М16. Я брал 20. Ни за каким фуем я не хотел остаться без патронов. Мне приходилось тяжело, ведь я был пехтурой, и после дневного перехода валился с ног, но зато у меня никогда не кончались патроны. Очевидно и то, что я мог поделиться патронами. Но у меня не было случая, чтобы я с кем-то схватился в рукопашной. Никогда! Я хотел всегда иметь запас патронов. У меня был страх: бежит на меня гук со штыком наперевес, и наматывает на него мои кишки, потому, что у меня нет патронов. Я не хотел этого.»
Где и как носить снаряжение было вопросом выбора или рациональности. В 1965и 1966 годах, когда еще были сержанты старой закалки, снаряжение носилось по уставу. Когда Герри Баркер служил в 1-й Кавалерии, они никогда не носили пулеметные ленты в перекрест на груди, как Панчо Вилья.
«Это было запрещено. Хотя я видел кучу фото солдат в журнале Life, с перекрещенными на груди лентами, у нас этого никогда не было. Это портило патроны. И как ты себе думаешь можно допустить, чтобы парень шел по лесу с блестящими и звенящими лентами? Он шумит, а это смертельно.
Гранаты были опасным вооружением, которое солдаты носили снаружи на своей обвеске. Морпех Джефф Юшта обнаружил, что гранаты трудно прикреплять к разгрузке, но так же сложно «носить там, откуда их будет трудно достать, когда они понадобятся. Большинство пехотинцев носили гранаты в карманах или в минных сумках. Майкл Джексон больше всего боялся гранат, потому, что «мы носили их спереди на обвеске, чтобы их можно было быстро достать. Но мы продирались сквозь заросли, и если ветка выдергивала предохранитель, это был физдец! Мы загибали усики предохранительной чеки, но я все равно всегда по этому поводу переживал.»
Уважение к ручным гранатам активно культивировалось. Вернон Джаник видел, как его приятель погиб в районе Центрального Нагорья, когда у него каким-то образом оторвалась предохранительная чека с прикрепленной к его обвеске гранате, и та взорвалась. Леонард Дачер стал свидетелем подобного, не менее катастрофического случая в базовом лагере своего подразделения. Около Чу Лай. Вот, что он записал в свой первый месяц во Вьетнаме: «У нас в роте произошел еще один неприятный случай. Это случилось в очереди на раздачу еды. Все стояли в очереди за едой, когда кто-то случайно выдернул чеку из гранаты. Она ранила 26 человек и двое погибли. Я стоял в шести метрах от взрыва, и мне сильно повезло. В этот раз Бог меня уберег.»
Одной из наиболее полезных и приспособляемых предметов снаряжения была каска. Созданная для защиты головы солдата от осколков, она также служила стиральным тазом, горшком для приготовления пищи, сиденьем, или защитой задницы при полете на вертолетах. Сержант Стив Фредерик использовал свою каску в качестве плитки для приготовления пищи во время холодного проливного дождя в Центральном Нагорье. Стив со своим товарищем укрылись под двумя пончо, подожгли немного взрывчатки С-4 и накрыли это каской. «Плита» работала отлично.
Тканевый камуфляжный чехол на каску не давал ей отсвечивать в темноте, и обеспечивал маскировку в растительности в дневное время. Чехол служил также носимым рекламным щитом, на котором каждый мог выразить свои религиозные, политические убеждения или душевные порывы.

 Отправлено: 03.04.12 20:08. Заголовок: Humping the bush Час..

Humping the bush Часть 3

Антивоенные лозунги появились на чехлах к концу войны: “Re up? – Throw up!”(Примечание переводчика: по смыслу это лучше всего перевести как «остаться на сверхсрок? – фуй маме вашей!». Re up – на военном сленге означает оставаться на дополнительную (сверхсрочную) службу. Throw up – блевать.) или F.T.A. (Fuck The Army). Символы антивоенного движения (пацифики) были буквально повсеместно. В основном на чехлах писали названия родных штатов, имена жен и подруг. Некоторые солдаты, как, например Джим Стентон, считали, что пиковый туз является дурным знаком для вьетнамцев, поэтому они рисовали его на чехлах, или просто засовывали эту игральную карту за плотную резиновую ленту, которая прижимала чехол к шлему. Некоторые писали на чехлах «Бог – мой проводник!» (God is my Pointman) или выражали желание, чтобы сам президент Джонсон послужил в этой должности. На фотографиях солдат, сделанных во Вьетнаме, на их касках можно было прочитать: “Home is where you dig it” (Дом, там где твой окоп), “God Bless Du Pont Chemicals, Defoliant and Napalm” (Боже, храни компанию Дю Пон, дефолианты и напалм), “Just You and Me Lord” (Боже, только я и ты), “If you can read this you’re too close” (Если ты смог это прочесть – ты подошел слишком близко ко мне), Don’t shoot, I’m Short” (Не стреляй, дембель скоро). Многие вели свои дембельские календари, которые выцарапывали на подшлемниках своих касок.
Каски представляли собой удобные хранилища для множества вещей. Скоропортящиеся и драгоценные предметы (сигареты, спички, фотографии, письма) укладывали за ремни подшлемника. Это было единственным местом, где эти предметы оставались сухими, и их можно было быстро достать. Под резиновую ленту на каске засовывались те предметы, которые солдат мог бы быстро достать в случае необходимости, как перевязочный пакет или оружейное масло, или которые использовались на постоянной основе: репеллент или пластиковая ложка из пайка. Стив Фредерик даже видел человека, который носил детонаторы за резинкой каски. Каски могли рассказать многое о своих владельцах.
Иногда солдаты носили каски, а иногда нет. Те солдаты, у кого на дембельском календаре были зачеркнуты почти все цифры, почти всегда носили каски. Но каски были тяжелыми, и в условиях жаркого тропического солнца, голова владельца находилась как бы в доменной печи. Однако, каска давала защиту своему хозяину, поэтому решение носить или не носить каску давалось нелегко.
Сшитые из ткани панамы (“boonie hat”, “bush covers”) были гораздо комфортнее, но они не могли защитить от пули из АК-47, в то время как от каски пуля могла отскочить.
Пол Герритс ненавидел носить каску. И вся его рота тоже. Но новый ротный потребовал обязательного ношения касок. «Мы полетели на высадку. Это была наша первая высадка с тех пор, как его назначили к нам ротным. Мы борзанули и выкинули из вертушек эти долбанные каски, пока летели к зоне высадки. Так он заставил нас ждать в зоне высадки, пока не прилетит вертолет с этими железными горшками. В следующий раз, если капитан замечал кого-то без каски, то этому парню светила Статья 15 прямо на месте. (Примечание переводчика: Статья 15 – Статья Единого Кодекса Военной Юстиции (UCMJ) в соответствии с которой к провинившемуся применяется внесудебное наказание (без привлечения к военно-полевому суду). Статья позволяет командиру наложить взыскание на подчиненного непосредственно на месте. Возможные виды наказаний: арест, лишение увольнения, наряд на работы, выполнение дополнительных обязанностей, понижение в звании, понижение денежного довольствия. http://en.wikipedia.org/wiki/Non-judicial_punishment). Мы ненавидели этого гандона за это, но потом, когда настала жопа, мы поняли, что он был лучшим из командиров.»
Солдаты аккуратно надевали своё снаряжение. Сначала одевалась разгрузка, потом бандольеры или патронные ленты, и минные сумки. Поверх этого надевался рюкзак, чтобы в случае необходимости его можно было быстро сбросить. Финальным этапом сборов перед тем, как отправиться с рюкзаком в джунгли, было одевание каски или панамы. После того, как пехотинец надевал на себя рюкзак, что обычно делалось при помощи товарища, головной убор венчал эту кучу плоти, одетую в армейскую или морпеховскую форму, груз максимально удобно распределялся, и вот тяжело нагруженный пехотинец превращался в «гранта» (Примечание переводчика: грант (grunt) – у этого слова множество значений, но, вероятно, его стали применять для обозначения пехотинца, вкладывая в это слово смысл ворчать, хрюкать, существо низкого происхождения и т.д. Сленговым антонимом grunt является poggie ( от аббревиатуры POG – Personnel Other than Grunt – Остальные, кроме грантов. Впервые грант появилось в прессе в 1969 году). Многие солдаты верили, что это прозвище им дали по аналогии с маленькой хрюшкой, эфмеизм 60-х годов, красноречиво отражавший их статус и изнуряющую нагрузку. Произнесение слова грант было моментом гордости, приземлено и неприкрыто описывающий жизнь, которой жили солдаты. Таскание груза на своем горбу также означало согласие или покорность провести следующий день в шкуре пехотинца. Том Магеданц не помнил, сколько точно весил его рюкзак, но, он говорит: «он был достаточно тяжелым. Чтобы одеть рюкзак, сначала нужно было его поднять, продеть руку в лямку, сделать что-то типа рывка, чтобы лямка оделась на плечо. Потом тоже самое нужно было проделать с другой лямкой.»
Таким же важным, как сбор снаряжения и проверка оружия перед боевыми являлась внутренняя психологическая подготовка. Это было действие, которое Рик Аткинсон описывает как «что-то похожее на то, как профессиональный спортсмен надевает в раздевалке на лицо рабочую мину. Различные эмоции от самонадеянности до примитивного страха, укладывались в душе, так же аккуратно, как обоймы в рюкзаке, и были готовы к выходу. Все, что не имело прямого отношения к предстоящему полету, отваливалось в небольшую кучку непозволительных роскошеств.»
Тим О’Брайен замечает, что среди прочего солдат несет «ментальный багаж человека, который может умереть. Наиболее обременительным среди эмоциональных нагрузок является груз с трудом сдерживаемого страха, инстинктивного желания убежать, замереть или спрятаться.» О’Брайен добавляет, что «это был тот груз, от которого никогда нельзя было избавиться.»
Итак, солдат укладывал в рюкзак свои эмоции, репутацию, страхи и желания, и колонна грантов выстраивалась позади головного дозорного.
Военные операции, даже патрулирование местности, получали различные кодовые наименования, от аббревиатур до величественных. Но для войск, все это было таскание рюкзака по джунглям. Таскать рюкзак по джунглям на своей спине могло быть нетрудным, если день был прохладным, путь коротким, или удавалось убить несколько солдат противника. Но это занятие могло быть трудным, если патруль был продолжительным, стояла жара или лил проливной дождь, или во время патруля погибали американцы. Во Вьетнаме, пройти тысячу метров, прорубаясь мачете сквозь джунгли, считалось большим успехом. После того, как солдатам целый день приходилось продираться через заросли слоновьей травы, или карабкаться по склонам, передавая минометные стволы и пулеметы из рук в руки, они едва могли передвигать ноги. Если в этих маршах и был какой-то смысл, то о нем знали лишь немногие, большинству цели боевых задач были неизвестны.
Патрулирование обычно было самым легким, если начиналось с утра. Солнце еще не достигало зенита, движение обычно начиналось под гору, подразделение покидало предыдущий ночной оборонительный периметр. Если утром прибывал вертолет с пополнением запасов, то, несмотря на утяжелившиеся рюкзаки, боевой дух становился выше. Пища и почта, часто прибывавшие с вертолетами, означали письма и вкусные вещи из дома.
Подразделение покидало ночную позицию, и выдвигалось на патрулирование в соответствии с полученными из штаба указаниями. На картах, которые были у командиров и корректировщиков артиллерийского огня, местность была поделена на квадраты размером километр на километр. Эти квадраты подразделению предстояло обследовать. Карты южной части страны изобиловали знаками рисовых полей или джунглей. На севере, квадраты карты были полны коричневых изогнутых линий, обозначавших каменистые, поросшие джунглями горы. Слово «уничтожено» стояло в скобках около условных обозначений деревень.
Колонны войск извивались по маршрутам своего движение, подобно огромным человеческим пружинам (Примечание переводчика: в оригинале Slinkies - Слинки (Slinky) Пружинка - один из самых известных и горячо любимых игрушечных брендов в США, настоящая американская классика. Появившись сразу после завершения Второй Мировой Войны в 1945г., эти игрушки быстро завоевали сердца миллионов людей. Совсем недавно не иметь такую игрушку было просто не прилично - их носили как браслеты, делали гирлянды, запутывали и распутывали, но самое интересное было все же заставить пружинку "ходить" по ступенькам лестницы. По сей день, пружинки Слинки производятся только в США, на том самом заводе, где была выпущена первая Слинки в 1945г.). Так же как эта игрушечная пружина, колонна растягивалась, когда преодолевала крутой подъем в горы, или сжималась, когда солдаты переходили реку или ручей. После того, как прочесывание сектора было выполнено, подразделение направлялось в сторону ближайшей возвышенности, где на свой собственный вкус оборудовало ночной оборонительный периметр.
Дуайт Рейланд вспоминал эти марши как настоящую каторжную работу: «Мы вставали утром, строились, и выходила на патруль нашего сектора. Мы шли около часа, покрываясь потом, потом садились отдохнуть. Это мог быть перерыв на ланч, и отправку нескольких разведгрупп, которые должны были посмотреть, нет ли в округе признаков присутствия противника. Потом они возвращались, и нам снова надо были идти. В большинство дней ничего больше не происходило.»
Каждый день процесс повторялся от одной ночевки до другой. Рюкзак, климат и местность испытывали физические способности человека.
Вспоминает Том Магеданц: «Через некоторое время, плечи немели, от врезавшихся в них лямок рюкзака. Но ты должен был быть на стреме. Ты должен был быть готов встретить врага. Нам часто приходилось ходить в новые места, которые еще не были нанесены на карты. Каждые полчаса или около того, нам объявляли пятиминутку (Примечание переводчика: в оригинале “take five”), можно было присесть, отдохнуть и выкурить сигаретку, потом снова подъем и шагай вперед.»
Из письма Стива Фредерика, после того, как он побывал в джунглях: «Мы так заняты, что это даже удивительно. Все, что мы делаем, это ходим весь день и половину ночи.»
Было огромное количество коротких остановок, но Герри Баркеру оно казалось минимальным: «У нас было огромное количество остановок, но мы никогда не получали настоящего отдыха. Колонна останавливалась, и каждый присаживался. Ну вот, представь человека с сорокакилограммовым рюкзаком, которому надо приседать и вставать каждые четверть мили: это до хера отнимает сил.»
После каждого отдыха, движение продолжалось. Том Шульц с грустью вспоминает эти упражнения: «Один взвод уходит на фланговую разведку, другие взводы в это время отдыхают. Этот взвод возвращается, и вся рота снова начинает движение. Обычно в самый длинный день мы проходили самое большое пятнадцать километров. Это был большой день, потому, что нам приходилось идти через заросли, кусты и прочую хрень, где мог прятаться противник. Это не было прогулкой по тропинке, нужно было быть на стреме.»
Герри Баркер, служивший в той дивизии, только двумя годами раньше, продолжает эту историю подобными воспоминаниями: «Идем, идем…. Потом «бляаа, похоже, тут может быть засада». Отправляем несколько человек во фланговый обход. Они продираются через кусты с 40 килограммами на спине. Там были очень крутые горы. Это было во 2-м Корпусе. Так было везде, куда мы попадали. Лезем в гору, передаем из рук в руки пулеметы, передаем эти долбанные 90мм безоткатки. Потом вниз, и снова передаем друг другу оружие. Подходим к ручью:
- Ипическая сила! Ручей!
- Глубокий?
- Хер его знает! Надо кого-то послать проверить. Если он увидит, что глубоко – перебросим веревку.
Перешли ручей. Рассыпались веером по обоим берегам и наполняем все фляги. Медик говорит, что вода грязная.
- Не пей это дерьмо.
- Слышь, сынок, ты можешь придумать что-то получше? Ты знаешь другое место, где мы можем взять воду?
- Хер с вами. Хоть таблетки во фляги положите.
- Давай две. Медик говорит, что это фуевая вода.
Снова встали и пошли вперед.»
Первый выход с рюкзаком был для каждого солдата отрезвляющим опытом. Солдаты начинали осознавать каким страшным может быть физическое напряжение. Как и большинство новичков, Джерри Джонсон был уверен, что не сможет выдержать целый год того, что он испытал в первый день в джунглях. Но страдания это относительная вещь, и первый боевой выход был самым трудным. Джон Меррелл понял, что к новичкам особого сострадания не испытывают. Он также понял, что колонна не будет его дожидаться. « Я поднимался в гору. Взбираться приходилось с помощью рук, и они оставили меня позади. Я прополз три четверти пути вверх, и я сказал «билиад, подождите минуту». Я думал у меня хорошая физподготовка, но я понял, насколько я был физически не подготовлен. И я никогда потом не оставался позади, потому, что никто не останавливался.»
Даже самые крутые ветераны считали такие марши синонимом агонии. Безразлично, где дислоцировалась часть: в скалистых горах Центрального Нагорья, в болотах дельты Меконга, в джунглях, на рисовых полях, в прибрежной полосе, или около ДМЗ. Каждое место обладало таким качеством, которое делало патрулирование отвратительным опытом. Вернон Джаник побывал в разных районах Вьетнама, но он ненавидел рисовые поля больше всего. «Все время ты мокрый насквозь. Идешь по ним и проваливаешься туда со всем своим барахлом. – вспоминает Джаник с чувством настоящего раздражения – иногда проваливались по грудь, а слой грязи внизу был таким толстым, что ты вязнешь в нем. Потом пытаешься вразвалку оттуда выбраться. Не было места куда можно было бы упасть. Некоторые поля были мелководнее, чем другие. Единственное укрытие давали канавы. Они были похожи на пешеходные дорожки. Но нас учили не ходить по тропам или по тем местам, где кто-то когда-то ходил. Если по нам открывали огонь, нужно было бежать к ближайшей канаве. Если ты сумел добежать до неё быстро – тебе повезло. Нет – падай там, где стоишь.»
Джон Нийли был на патрулях в джунглях и на рисовых полях, но для него ничего не было хуже, чем болота Дельты.
«Одним из самых наших трудных патрулей, было когда нас посадили в лодки и отвезли вниз по течению реки Сайгон в Долину Камыша. Везде были трясины и болота, и там должен был быть Вьетконг. Они весили мало, передвигались налегке, им не надо было таскать столько снаряжения. Вот они и могли маневрировать вокруг этих болот достаточно легко. А наш средний солдат, после того, как укладывал в рюкзак все продовольствие и боеприпасы, надевал на себя снаряжение, оружие и каску, весил около 80 -100 килограмм. Он не мог быстро передвигаться. Мы часто тонули в этой долбанной грязи.»
Патрулирование открытых мест в джунглях, поросших 2 – 4 метровой слоновьей травой было тоже очень неприятным делом. Слоновья трава была невероятно плотной, и ей острые края оставляли порезы на руках и ладонях солдат. Джерри Джонсон сравнивает прокладывание тропы в слоновьей траве с «лезть на стену по матрасу». Это вытягивало из солдата все силы. Кроме того, слоновья трава была идеальным местом для засады. Джонсон вспоминает, что «ты не знал, что тебя ждет с другой стороны. Ты не мог смотреть ни поверх, ни сквозь эту траву. Ты мог только ломиться через неё вперед.» Солдаты часто сменяли друг друга, когда прокладывали тропу через слоновью траву. В густой траве было мало воздуха, поэтому все страдали от жары и удушья.

 Отправлено: 03.04.12 20:09. Заголовок: Humping the bush Час..

Humping the bush Часть 4

Травянистые болота, рисовые поля и бамбуковые заросли предоставляли убежище пиявкам. Солдаты ненавидели эти отвратительные создания. Пиявки обычно ассоциируются с ручьями и стоялой водой, но во Вьетнаме они встречались в высокой траве и зарослях бамбука. Нападения этих существ было невозможно избежать. Они сами присасывались к людям, когда те проходили через растительность. У солдат остались неприятные воспоминания о пиявках, кишащих в грязи или сползающих с листвы. Пиявки были толщиной с карандашный грифель или соломинку от веника. При каждой возможности, солдаты, действовавшие в богатом пиявками районе, осматривали сами себя и друг друга.
Отношение Дуайта Рейланда к пиявкам отражает чувства большинства солдат, пострадавших от этих паразитов: «Я думаю, что если бы вы спросили, что больше всего ненавидели во Вьетнаме, то это были бы пиявки. Ты просыпаешься, а у тебя они на груди, подмышкой или в промежности. Это были коварные, злобные, грязные твари, которые ползали по тебе. Нельзя было заходить в воду, нельзя было ходить по мокрым низинам, болотам, слоновьей траве. Там было легче всего их словить. Нам нужно было пройти по низине между двумя грядами, когда ко мне в первый раз присосалась пиявка. Это было открытое место, и мы не могли останавливаться. Еще полмили мы трясли жопами, пока на прошли низину, и не укрылись в джунглях. Так как мы продирались сквозь заросли, наши брюки выскочили из ботинок. Пиявки всегда залезали в штанину, но не могли подняться выше колена, потому, что мы все носили повязку от пиявок – резинку, которую крепили ниже колена. Я видел пиявок на водорослях и на прочей растительности, и знал, что они присосались ко мне. Когда мы наконец прошли низину и встали на привал, я задрал штанины, и увидел пятнадцать или семнадцать пиявок на моих икрах. Это было отвратительное зрелище. Господи Боже! Они наливались кровью и становились толщиной, ну типа, с здоровую сигару. Я просто ненавидел их.»
Вилли Вилльямс никогда не видел пиявок прежде, чем попал на свою первую операцию в район болот. Он вернулся «буквально покрытый ими.» Стив Фредерик вспоминает, как однажды шел с пятью пиявками на голове и шее. Чтобы ухудшить ситуацию, солдат редко ощущал пиявку, пока она не наливалась кровью жертвы и была готова отвалиться.
К счастью, солдатская природная брезгливость побуждала проводить бесконечные «досмотр пиявок», и существовал широкий ассортимент проверенных способов по избавлению от пиявок. Майкл Джексон сжигал их спичкой или сигаретой. Эту процедуру приходилось делать так часто, что пулеметчик Роберт Сандерс вынужден был заметить, что «я извел на пиявок больше сигарет, чем выкурил сам.» Сжигание пиявок было не единственным способом избавиться от них. Армейский репеллент от насекомых отлично растворял их мягкие тела. После небольшой дозы репеллента пиявки отваливались и корчились в судорогах на земле. Если солдат был мстительный или жаждущий развлечений, он мог, как это делал иногда Стивен Фредерик, собрать отвалившихся пиявок в пустую жестянку из-под пайка, бросить туда спичку и «поприкалываться, глядя, как они горят.» Но что солдаты не хотели делать, так это просто хватать пиявок и отрывать от тела. Чистюли использовали метод сжигания. Они были против использования репеллента, так как считали, что это оставляет на коже нарывы. Некоторые солдаты для снятия пиявок использовали соль из пайков, другие протыкали пиявку палочкой или спичкой и наматывали пиявку на них. Изобретательность всегда была спутником солдатской жизни.
Пиявки обладали особенным влечением к наиболее интимным частям тела. Чарльз Гэдд вспоминает, как один солдат снял одну с конца своего пениса. Санитару Полу Герритсу пиявка присосалась к мошонке. Она пролезла через дырку в промежности его брюк, пока Герритс оказывал помощь укушенному змеёй солдату. Историк Бернард Фолл разговаривал с молодым морпеховским артиллерийским офицером, который рассказал, что одного из морпехов эвакуировали с патруля потому, что пиявка пролезла через пенис в мочевой пузырь. Ричард МакЛеод, стрелок из разведроты 1-й Кавалерийской Дивизии, тоже упоминал о том, как вызывали медицинский вертолет, чтобы спасти парня с пиявкой внутри пениса. МакЛеод жалуется, что «это звучит невероятно, но это факт. Потом у нас был еще один такой случай. Но парню не стали вызывать медэвак. Через несколько дней у него началось внутреннее кровотечение, и наконец, его увезли. Со страху мы просто все ипанулись на пиявках. Некоторые начали заклеивать изолентой дырки на своих пиписьках.
Подобно большинству вещей во Вьетнаме, пиявки требовали психологической адаптации, и снова демонстрировали, как мелкие вещи могут сделать жизнь еще более несчастной, чем она могла бы быть.
К полудню дополнительным врагом становилась жара, понижая силы каждого солдата также быстро, как и заряд из аккумуляторов полевых раций. Фил Ягер отмечал, что около ДМЗ в сухой сезон жара была непереносимой.
«Сезон дождей начинался в конце сентября и длился до Рождества. Потом ненадолго становилось сухо. Потом снова лил дождь с февраля по май. Потом опять сухое время с мая по сентябрь. Вот это было самое жаркое время. В поле, в броннике, с 30 -34 килограммами снаряжения, надо было продираться сквозь заросли, а вокруг одна жара. Под кронами деревьев воздух вообще стоял. И даже когда ты привыкал к жаре, были времена, когда ты не мог сделать шаг.»
Том Магеданц отразил суть патрулирования во время этих жарких маршей в своих воспоминаниях, которые он коротко записал, вскоре после возвращения домой:
«Стояла такая жара, что мы могли выжимать наши майки каждые пять минут. Пот тек ручьем и жара обжигала каждую часть наших тел. Обычно на небе не было облаков, но если одно и закрывало солнце, мы тут же чувствовали значительную разницу. Любой ветерок приносил облегчение. Мы следили за облаками и подбадривали их, чтобы они закрыли солнце. Используя все жесты, которые мы только могли выдумать, мы просили: «Облако, ну иди сюда. Давай, тащи свою собачью сраку под солнце. Зачем еще мы тут прыгаем как долбанутые?» или «Будда, ссыкливый говнюк! Давай дождь! Если ты не устроишь дождь и не охладишь нас, мы выдернем все волосы из твоей косоглазой жопы!»
Новички страдали больше других. Это они обычно падали от тепловых ударов. Предусмотрительные старики, такие как Герри Баркер, говорили командирам отделения, их помощникам, и командирам огневых групп: «Смотрите за этими детьми! Если увидели, что кто-то словил тепловой удар – скажите мне. Положите его на землю, охладите его, дайте ему воды. Ему надо только соли и воды, чтобы оклематься. Это просто реакция на жару. Старайтесь увидеть когда это может случиться. Смотрите за цветом лица своих людей. Но они обычно очень грязные. Половина из них черные. Это не всегда можно заметить. Мы не эвакуируем тех, кто получил тепловой удар. Мы остановимся, приведем их в чувство, перераспределим их груз, и поставим их на ноги.»
На севере, где в основном дислоцировалась Морская Пехота, потери от тепловых ударов и перегревов были очень высокими. Джефф Юшта вспоминает операцию на острове Го Ной, во время которой из его подразделения 20% эвакуированных на медицинских вертолетах, были пострадавшие от тепловых ударов.
«Почти всегда это были новички. Они не умели избавляться от ненужного груза, который мешал им эффективно сражаться. Они не научились правильно пить воду. Всю жизнь я весил около 62 килограммов. Когда я оттуда вернулся, я весил 55. 7 килограмм были для меня ощутимой потерей. Потеря веса изменила мой организм. Я редко срал, потому, что слишком мало доходило до моего кишечника. Мне не надо было часто ссать, потому, что я очень быстро терял жидкость из организма.»
Когда журналист Чарльз Андерсон сопровождал на патруле группу из 3-го полка Морской Пехоты в 1969 году, за три дня из 140 человек личного состава стрелковой роты 65 человек получили тепловой удар, а 23 из них были эвакуированы.
«Один день они занимались тем, чтобы облегчить груз каждого человека. Это действие было призвано поддержать и поднять упавший боевой дух. Возможность избавиться от чего-нибудь давала им возможность почувствовать себя лучше, и делала трудности завтрашнего дня более переносимыми.»
Андерсон видел, как морпехи осматривали своё снаряжение в поисках того, что можно было бы выбросить. Он даже видел, как они распарывали бритвенными лезвиями свои бронежилеты и выбрасывали оттуда защитные пластины. Эта практика была обычным делом. У Джека Эстера командир отделения в 9-м полку Морской Пехоты вынул из своего бронежилета пластины, предпочтя облегчение веса и улучшение маневренности неоднозначной защите, которую давал бронежилет. Он предлагал Эстеру сделать тоже самое.
Если практика «облегчения» бронежилетов была свойственной морпехам, то потому, что во многих частях Морской Пехоты их ношение считалось обязательным. На выбор морпеха оставалось только носить бронежилет застегнутым на молнию или нет. Лишь немногие носили его застегнутым. Бронежилет весил 2,8 килограмма, и в нем было очень жарко. Лишь немногие в армии носили его, если им этого не приказывали. В отделении Виллиама Харкена во 2-м батальоне 27-го Пехотного полка 25-й Пехотной Дивизии был только один бронежилет. Его носил тот, кто шел передовым дозорным.
Джон Меррел служил в 4-й Пехотной Дивизии. Ему выдали бронежилет, но как только он вышел из штабной зоны и направился в расположение своего батальона, он его выбросил, потому, что он был ему не нужен. «Мне несколько раз приходилось носить бронник, но он никогда не был моим. Нам несколько раз приходилось стоять по 2-3 дня в поле. С нами были инженеры и у них были бронежилеты. Потом они оставляли их в бункерах.»
В 1969 году 5% личного состава Армии носили бронежилеты.
После часа дня наступало самое жаркое время. Большинство подразделений останавливались на привал, или, в самом крайнем случае, замедляли движение. Но ситуация часто требовала, чтобы подразделения продолжали движение во время полуденной жары, но скорость и продолжительность такого движения целиком и полностью зависели от наличия воды. К полудню запасы воды начинали иссякать. Чарльз Андерсон видел, как морпехи вытирали лбы и слизывали пот с ладоней. Грязь и соль, попадавшие в их желудки, вызывали тошноту и головокружение. Но, как замечает Андерсон, «к концу дня во всем было мало логики».
Когда запасы воды были на исходе, с самого утра надо было думать о том, сколько воды ты можешь выпить из расчета потребности на день. Это было очень трудно сделать, потому, что первый глоток с утра был самым лучшим питьем за весь день. Вспоминает Том Магеданц: «С утра фляги были покрыты росой, и вода в них была действительно прохладной. Мы с жадностью пили эту фантастически вкусную воду, а потом весь день бесились от того, что у нас не было воду, но это того стоило.»
На Центральном Нагорье и около ДМЗ, американцам приходилось патрулировать горные районы, где редко встречались источники воды. Ручьи текли гораздо ниже в долинах. Солдаты брали с собой столько фляг, сколько могли унести. Однако, в некоторых подразделениях на человека выдавалось только по две фляги. Командир батальона, где служил Пол Боэм, был уверен, что двух кварт воды в день будет вполне достаточно для одного человека. У Фила Ягера тоже было только две фляги. В его подразделении за потреблением воды следили очень внимательно, потому, что подвоза воды могло и не быть. У Тома Магеданца было три фляги, он рассказывает, что этот объем приходилось растягивать на дольше, чем на два дня. Магеданц вспоминает, что его сослуживцы в ДМЗ слизывали с утра росу с листьев и травы, чтобы восполнить свою потребность в питье.
Природные источники чистой питьевой воды были редкостью во всем Вьетнаме. Когда солдаты находили ручей или родник, они наполняли свои фляги, бросали в них обеззараживающие таблетки, трясли флягу, и пили, рискуя тем, что бактерии или микробы попадут в их желудки. Фил Ягер сомневался, что йодсодержащие таблетки убивали всех бактерий. Он был уверен, что эти таблетки не защищают организм от диоксина, который мог быть в воде. Диоксин был одним из ингредиентов дефолиантов (например, Agent Orange), который во время дождей попадал из почвы в реки и воронки от бомб, из который пехотинцы брали воду.
Если жажды была сильной, на грязную воду не обращали внимания. Как и все остальные, Джеф Юшта понимал риск, но испытывал судьбу. «Мы пили любую воду, до которой могли добраться. Нам говорили не делать этого, но мы рисковали. Я не знаю помогали ли нам таблетки, но мы не могли тащить на себе достаточного количества воды. Мы бы тогда вообще не могли бы передвигаться. Кто, билиад, хочет тащить на своем горбе 40 литров воды?»
Заболевание было одной из возможностей обеспечить себе передышку и не отправиться в джунгли. Сержант Фредерик никогда не болел, несмотря на то, что он сознательно пил воду прямо из деревенских колодцев. Он пробовал и другие методы, чтобы избежать выхода в поле. «Я в этом никому не признавался, но я никогда не пил противомалярийных таблеток, пока я там был. Я хотел заболеть малярией, чтобы выбраться из этого ада. Может быть это было ошибкой, но я так не думаю потому, что меня могли убить, а малярия крайне редко приводила к смертельному исходу при соответствующей медицинской помощи. Так что это был неплохой шанс.»
Грязная вода, тем не менее, собирала свой урожай жертв. Медик Джерри Северсон, например, заразился глистами. «Я похудел на 12 килограмм. Стал тощим как псина. У меня были глисты, и я подцепил их, когда выпил грязной воды. На одном из патрулей у нас закончилась вода. Наконец мы дошли до реки. Я наполнил флягу и нахлебался прямо из неё. Потом я наполнил флягу еще раз, положил туда таблетки, и мы пошли вперед. Но я думаю, что мой организм заразился. Я только где-то месяц назад вышел из госпиталя, где лежал с ранением. И вот я снова оказался в госпитале.»
День медленно тянулся, страдания и потение продолжались. Пот капал с носов, жужжали мухи, пот попадал в обожженные солнцем глаза. Полотенца были пропитаны потом. Вода во флягах становилась горячей. От дыхания запотевали очки. И когда уже казалось, что ничего не может сделать положение еще хуже, таскание по кустам преподносило еще один неприятный сюрприз.
Мокрые от пота уставшие солдаты подвергались атаке мух и других насекомых. Том Магеданц заметил, что мухи садились на раны и царапины. «Если у тебя было что-то в обеих руках, то мухи заиопывали тебе тем, что садились на руки. У всех на руках были язвы от порезов о листву и ветки. У тебя могло быть пять или шесть ран на каждой руке, и мухи садились именно туда. Если в одной руке у тебя была винтовка, а в другой патроны для пулемета, то ты не мог согнать этих долбанных тварей. Но даже если их и удавалось отогнать, они взлетали и снова приземлялись на руки и продолжали грызть раны. Ты шел мокрый от поты, с оцепеневшими руками – это было физически очень трудно.»
Вернон Джаник вспоминает, что он подвергся нападению «всех этих говеных тварей, кружащих вокруг, особенно во время сезона дождей.» Но самым страшным испытанием для Джаника стали муравьи.
«Огненные муравьи! Господи Боже! Они были большими и красными. Обычно они строили большое круглое гнездо на дереве. Однажды я получил ниипаццо какую порцию этих уиопков. Я шел третьим в колонне. Пойнтмен, видимо, задел их гнездо. Если такое случалось, то они выскакивали и разбегались по кустам, и нам приходилось тропить новый путь. Мы редко могли пройти по такому месту. Ну, вот, первые двое пацанов серьезно их разозлили, и мне, билиад, повезло идти третьим. Естественно, они были готовы разделаться со мной. Да, мужик, это я тебе скажу полный физдец! Они полезли на меня и начали кусаться. Физдец! Это так, как тебя прижгли сотней сигарет! У нас было много таких случаев. Были еще другие, они ползали по земле. Эти были тоже нашим проклятьем. Когда они ползли по тропе, то напоминали толстую черную ленту. Когда они ползли, то они производили забавный шум. Если ты до них дотрагивался, они тебя обжигали. Иногда нам приходилось идти до темноты, и когда мы вставали на ночь, ты мог сесть на них или дотронуться рукой. Билиад, парень, это было как ожог!»

 Отправлено: 03.04.12 20:10. Заголовок: Humping the bush Час..

Humping the bush Часть 5

О муравьях вспоминает и Джерри Джонсон: «я провел немало времени, прыгая в чем мать родила, пытаясь стряхнуть муравьев, которые часто на меня нападали, потому, что я обычно шел пойнтменом. Если ты случайно задевал их гнездо, они вываливались из него и буквально сжирали тебя живьем. Нужно было немедленно полностью раздеться, чтобы твои друзья могли обрызгать тебя репеллентом и попытаться убить этих тварей.»
С каждым успешным патрулем и каждым прожитым днем, усталость и страдания все глубже отпечатывались на лицах солдат и на их жизненной позиции. Если в этот день не было столкновения с противником, то на поверхность выходила другая проблема: солдат ослабляли физическое усталость или отсутствие воды. Солдаты, по тысяче причин, теряли способность к концентрации. Для многих усталость была так велика, что переходили черту, за которой все становилось безразлично. Это была проблема, решение которой стало для сержанта Дона Путнама серьезным испытанием.
«Если у нас не было контакта с противником, то жизнь становилась совсем тоскливой. Мне, как взводному сержанту, самым сложным было пытаться поддержать у всех боеготовность. Когда несколько дней или недель мы не встречались с противником, мы становились реально расслабленными. Вместо того, чтобы быть на дистанции друг от друга, люди сбивались в кучу. Ты говорил им рассредоточиться и быть на стреме. Это было трудным делом в такое время. В довершение всего кто-то начинал трепаться со своим приятелем, когда тот был в шести метрах от него. Ему, типа было в падлу подойти поближе и пофиздить с корешем. Если ты в состоянии боеготовности, то ты можешь пройти 5-6 километров и никому не сказать ни слова. Ты можешь подавать сигналы руками и не говорить ни слова. Потом человеку хочется с кем-то перекинуться словом. Так, пофиздить, чтобы убить время. И они становятся расслабленными. Это была самая большая проблема для меня, когда у нас было затишье.»
Солдаты были обычно напряжены, иногда напуганы, но, обычно, они были уставшими. Это часто случалось в периоды затишья, и усталость действовала на мозг расслабляюще, снижая чувство опасности. Такое состояние иногда называли «автопилот» (Примечание переводчика: в оригинале - half-stepping). Иногда состояние потери бдительности называли «мять ветру сиськи» (Примечание переводчика: в оригинале - diddy bopping). Солдаты на своем опыте знали правильность фразы “A half-step may be your last step.” (Примечание переводчика: по смыслу больше всего подходит фраза «Спишь на ходу – проснешься в гробу») При приближении к состоянию истощения, человек, казалось, впадал в состояние полу-гипноза и фиксировал свой взгляд на спине идущего впереди товарища.
Герри Баркер понял, что это состояние было трудно предотвратить, и также сложно было из него выйти. «Ты должен был смотреть за товарищами впереди и сзади тебя. Ты должен был следить за парнями, контролирующими свои сектора. Ты должен был распределить четырех человек по местам в походном порядке, и хлопнуть каждого по голове и спросить: «Слышь, сынок, ты хоть что-нибудь видишь кроме его каблуков?» нужно было постоянно пасти своих пацанов, и ты не мог отдохнуть.»
Морпех Джонни Кларк говорит, что иногда после нескольких километров таскания по джунглям мысли человека начинали блуждать: «Мы называли это состояние «впасть в гражданку». Иногда это были мечты о комнате с кондиционером или о вождении машины. Иногда это был клубничный пирог или мороженное. Мои грезы всегда имели длинные ноги, шоколадное мороженное представлялось гораздо реже. Но впадать в эти фантазии нужно было с осторожностью. Было гораздо мудрее всегда быть уверенным в том, куда ты ставишь свою ногу, или что за темное пятно появилось в листве в 50 метрах впереди.»
Мысли, блуждавшие в поисках облегчения состояния, часто фокусировались на мести. Враг был ответственен за боль и усталость, и этого врага можно было персонифицировать. Враг был реальным, у него было имя, лицо и АК-47. Многие солдаты представляли, как они заставляют страдать своих врагов, иногда эти фантазии затрагивали родственников врага, его друзей и его дома.
Солдаты старались угадать, какую задачу они выполнили в этот день. Продираться через джунгли было легче, если солдат знал, где будет остановка на ночевку. Это знание помогало перераспределить силы, и помогало усталым людям сосредоточиться на движении вперед. В моменты утомления колонна сохраняла мертвую тишину. Мысли сосредотачивались на том, как можно было бы закосить от боевых: самострел, падение с обрыва, получение теплового удара. Но, вид своих бредущих товарищей обычно уносил эти мысли прочь. Гордость может вести человека еще долго после того, как его мускулы не смогут делать это. Медик Пол Герритс вспоминает: «Никто не хотел получить славу слабака. Ты шел и думал, что через 500-600 метров ты сможешь сесть и передохнуть. Это выглядело, что люди буквально падали на землю. Иногда ты просто ни хера не мог встать после того, как присел. Но ты вставал и шел следующие 500 – 600 метров.»
Один из самых худших поступков в глазах однополчан, который мог сделать солдат, это был откос от боевых. Откос выделял солдата в категорию ненадежных, и в поле не было ничего противнее, чем пехотинец, который это делал.
Большинство дней проходили без каких-либо событий: без столкновений с противником, без потерь, без каких-либо природных препятствий, которые надо было преодолевать. Но, мелкие события с различной частотой играли свою роль на протяжении жаркого дня. Судьба направляла свои персты прямо посреди гипнозоподобного состояния истощения, и касалась ими кого-то. Вот как о этом вспоминает Пол Меринголо:
«Мы топали всё утро и весь день. Прошли, наверное, миль 7-8. Потом, в довершение ко всему, один парень из нашей роты наступил на мину. Он нес LAW. (Примечание переводчика: LAW (M72) – Light Antitank Weapon – одноразовый гранатомет). Этот парень нес LAW на ремне. Когда он наступил на мину, LAW сработал, и ракета оторвала ему часть головы. Понятно, что он погиб. Так шли дни. Ты уставал, ты был измучен жарой, ты был задолбан непрерывно идти и смотреть по сторонам, волноваться, чтобы никуда не попасть. К середине дня усталость полностью овладевает твоим телом, и в довершение ко всему происходят вот такие случаи. Это вообще тебя добивает наглухо. Мы вызвали медэвак, и они забрали тело этого парня. А мы потом просто пошли дальше. Это было какое-то сюрреалистичное существование.»
Это сводило с ума, и не было никого с кем можно было расквитаться. Как только тело погибшего забирали, и звук вертолетных лопастей затихал вдали, на опустевшее место в колонне становился другой солдат, и только зрительный и звуковой образ оставался в памяти тех, кто видел это. Такое событие становилось частью профессиональной жизни подразделения. Те, кто не был рядом с погибшим, обсуждали взрыв LAW с обыденным профессиональным интересом. Друзья старались подавить в голове боль от потери товарища. Каждый знал, что на этом месте мог бы оказаться он сам, каждый был доволен, что на этот раз это случилось не с ним.
Один черный солдат жаловался: «У нас была сильная депрессия от напряжения патрулей и боев. Мне было часто очень херово. Большинство пацанов так себя чувствовали. Быть в депрессии – слишком мягко сказано. Мы вообще не знали, что будем делать в следующий час, но нам было так херово, что нас это никак не ипло. Если мы не были на патруле, наш боевой дух падал. Девизом нашего подразделения было «Двигайся вперед». Не важно, что случалось, не важно, что произойдет, мы просто перли вперед.»
В общем, как считал Ларри Гейтс, «Во Вьетнаме со всем приходилось бороться – с погодой, с природой, с врагом, со всем, что там было.»
Были моменты, когда удавалось увидеть противника мертвым, как результат твоих действий, Тогда, несмотря на то, что этот шаг не приближал к победе, чувство мести было удовлетворенным.
Вспоминает Дональд Путнам: «Я помню случаи, когда мы вступали в перестрелку, и нам удавалось подстрелить одного – двух гуков. Остальным удавалось сбежать. Один труп! Это всем поднимало настроение. Мы чувствовали себя, как выполнившие свою работу. Когда это случалось, то мы считали, что так и должно было быть. Это было клево, как награда за все наши мучения. Это было так же, как и тогда, когда нам удавалось завалить сорок семь партизан. Показать, чем были вознаграждены наши страдания – это было очень важным для нас. И мы ждали, что каждый день этим и закончиться.»
Вот выдержка из письма Тома Магеданца: «Таскаться по джунглям с рюкзаком – это как долбиться лбом об стену, потому, что самое приятное чувство, когда ты можешь остановиться. Ты можешь снять с себя рюкзак, каску, бронник, патроны, и стать на 30 килограмм легче. Ветер обдувает твою насквозь мокрую майку. Я не знаю, что может быть приятнее.»
Согласно Чарльзу Андерсону, были и другие вещи, которые помогали переносить трудности Вьетнама: «Ручей впереди и возможность сделать глоток воды. Конечный пункт в зоне видимости, знание о том, что осталось идти не больше километра, письмо от девушки, предстоящий отпуск.» Эти вещи помогали разбить тур на отрезки длиной в дни или недели. Прибывавшее снабжение было поводом для праздника. Иногда на вертушках привозили угощение: сигареты, маринованные овощи или фрукты. Эти угощения могли быть самыми примитивными, но они имели огромное значение для солдат в поле. Теплая кока-кола или карамель были важными вещами – роскошью – и поднимали боевой дух. Эти вещи смягчали боль и жажду и помогали совершить подъем в гору, чтобы дойти до цели сегодняшнего дня. Подъем был тяжел, но люди могли чувствовать, что конец тропы уже близок, как лошади чуют запах сена в стойле. Но это таило в себе и опасность. Пехотинцы были уставшими и менее внимательными, а противник знал в каких местах американцы обычно встают на ночлег. Эти места были часто напичканы ловушками. Но после того, как место ночлега было проверено и расчищено, рюкзаки сброшены, а пайки распакованы, день казался не таким уж плохим.
Время стирает самые плохие и самые хорошие ощущения любых событий, но большинство ветеранов Вьетнама безоговорочно согласятся с Верноном Джаником, в том, что таскаться с рюкзаком по джунглям «было самым неприятным». Солдатам удавалось пройти через это, в том числе, и потому, что им было, как утверждает Ларри Гейтс «присуще чувство юмора.» Он вспоминает, как во время сезона дождей, когда рисовые поля были затоплены, кратеры и воронки от бомб были скрыты под водой. Проходя по полям, солдат мог идти по колено или по пояс в воде, и вдруг, попадал в старую воронку, и пропадал из виду. Гейтс рассказывает: «Чтобы избежать этого, пойнтмен должен был ощупывать ногой место, куда встать. Если он не находил опоры, он говорил: «Яма, прими правее». Наш лейтенант однажды неверно понял, с какого бока надо обойти воронку, и последнее, что я увидел, была его рука, сжимавшая М16 над водой. Лейтанант не утоп, но эта история еще долго веселила наш взвод, когда мы таскались по жаре в джунглях.»
Пол Герритс тоже с готовностью подтверждает, что и поле были хорошие моменты. «Не пойми меня неправильно, даже во время марша, кто-то мог отмочить какой-нибудь прикол. Кто-то мог рассказать историю. Можно было расположиться в джунглях и высылать патрули, то есть сидеть весь день и ломиться сквозь джунгли. Сидели и резались в карты. Это были хорошие времена. Я не могу сказать, что весь год был плохим, иначе я бы точно оказался в дурдоме.»
С наступлением темноты дух солдат немного поднимался. Если обстановка того требовала, то солдаты отрывали ячейки. Подразделение докладывало в штаб своё местонахождение, сообщало в артиллерийскую батарею координаты вероятных путей атаки противника на случай, если подразделение подвергнется нападению. Люди думали о своих домах, о самолете, на котором они полетят туда, когда закончиться их срок службы. Они мечтали о том, каким прекрасным будет их возвращение домой. Они думали о том, как много на небе звезд и какие красивые во Вьетнаме закаты. Они думали о женщинах. Лайн Андерсон мечтал о гамбургере из МакДональдса, шоколадном коктейле и жаренной картошке. Леонард Датчер мечтал о Понтиак GTO. Солдаты говорили о своих противниках из АСВ и снайперах Вьетконга. Они восхищались терпением врага и его способностями воевать в таких условиях. Они говорили о делах на языке, на котором говорят те, кому приходиться убивать. Они так же без эмоционально обсуждали взорвавшийся LAW, который убил их товарища, как могли бы говорить о мертвом буйволе. Они обсуждали антивоенные митинги и то, как они будут приспосабливаться к мирной жизни дома. И, как и все солдаты, они с презрением говорили о тыловых крысах (Примечание переводчика: в оригинале REMF’s – Rear Echelon MotherFucker). Они жаловались на пищу, денежное довольствие, стертые ноги.
Перед наступлением темноты, каждый чистил свою винтовку и патроны. Магазин разряжался, крышка и металлические части протирались, а пружина смазывалась маслом. Они тщательно осматривали маленькие 5,56 мм пули, и заряжали 18 в 20-ти зарядный магазин, чтобы не передавить пружину и избежать возможного заедания. С помощью зубных щеток и шомполов они чистили свои винтовки с такой же тщательностью, как ювелир чинит часы от Картье. Солдаты устанавливали мины Клеймора. Они перекладывали гранаты в удобное место, и выливали на себя пару горстей репеллента. Потом, те, кто должен был нести первую вахту, расставлялись по местам, а остальные, подкладывали под головы импровизированные подушки, сворачивались калачиком, пытаясь как мумия завернуться в пончо или в подстежку. Некоторым из них предстояло поспать несколько часов, пока их не разбудят на дежурство. Но их защитные механизмы, их инстинкт не спал никогда.
Каждый солдат какое-то время провел в поле. Они забыли большинство из этих дней. Но дни трагических событий навсегда отпечатались в их памяти, подавляющее большинство дней, проведенных на боевых состояли из монотонности и усталости. Детали этих дней как-то растаяли под тропическим солнцем и выветрились из их памяти.

 Отправлено: 05.04.12 18:43. Заголовок: :sm36: ..

 Отправлено: 04.07.12 12:47. Заголовок: вам не понять как жи..

вам не понять как жить с этим грузом.

 Отправлено: 09.07.12 15:48. Заголовок: мда... с матом здесь..

мда... с матом здесь полнейшая ебь.

причем порой там проскакивают незацензуренные словечки, типа еблан.